Обретение крыльев - Сью Кидд

– Какие бунтарские настроения?

– Будете притворяться, что не слышали разговоров? Рабы задумали убить своих хозяев и сбежать. Думаю, вас с сестрой эта участь тоже не миновала бы. Мятеж должен был произойти сегодняшней ночью, но, уверяю вас, его вовремя предупредили. – Взявшись за вожжи, офицер взглянул на проходящую милицию, потом повернулся ко мне. – Идите домой, мисс Гримке. Ваше присутствие на улицах нежелательно и опасно.

– Идите домой! – выкрикнул кто-то из толпы, а остальные подхватили.

Собравшись с духом, я посмотрела в их рассерженные лица.

– К чему вы принуждаете рабов? – воскликнула я. – Если мы их не освободим, они любыми способами освободятся сами.

– Сара! – изумленно проговорила Нина.

Толпа осыпала меня ругательствами, но я взяла сестру за руку, и мы быстро пошли прочь.

– Не оборачивайся, – велела я ей.

– Сара, – с благоговением произнесла Нина, – ты превратилась в настоящую мятежницу.

Мятеж рабов не вспыхнул ни в эту ночь, ни в другую. Отцам города действительно удалось раскрыть заговор не без помощи жестоких допросов в работном доме. На протяжении последующих дней новость о предполагаемом восстании прокатилась по Чарльстону, как страшная эпидемия, приводя жителей в оцепенение и ужас. Совершались аресты, и говорили, их будет намного больше. Я понимала, что это начало мощной обратной реакции. Жители уже укрепляли заборы битыми бутылками, пока не было возможности установить железные пики. В скором времени самые элегантные дома должны были одеться в декоративную броню из рогаток и защитных стен.

В предстоящие месяцы власти собирались установить новый жесткий порядок. Готовились указы для контроля и ограничения рабов в дальнейшем, а также для исполнения суровых наказаний. Для защиты белого населения предполагалось соорудить цитадель. Но в первую неделю все мы были ошеломлены.

Мое вызывающее поведение на улице стало общеизвестным. Мать не могла спокойно смотреть на меня, а Томас даже приехал лично предупредить, что мои безумства могут повредить попечительству его фирмы. Только Нина была на моей стороне.

И Подарочек.

Однажды ранним вечером она мыла лестницу красного дерева, и вдруг в переднее окно гостиной влетел камень. Услышав со второго этажа звон разбитого стекла, я поспешила вниз и нашла Подарочка, которая прижалась спиной к стене у разбитого окна, стараясь выглянуть в него так, чтобы ее не увидели. Она помахала мне рукой:

– Берегись, могут еще кинуть.

На коврике лежал камень величиной с куриное яйцо. С улицы доносились крики:

– Любительница рабов! Любительница ниггеров! Аболиционистка! Северная шлюха!

Пока вопящие не умолкли, мы смотрели друг на друга. В комнате стало тихо. Свет из окна превращал осколки разбитого стекла в язычки пламени на малиновом ковре. Зрелище обескуражило меня. Меня не смущало презрение этих людей, но я ощущала себя беспомощной, ни на что не способной. Скоро мне исполнится тридцать, а я ничего еще не успела совершить.

Говорят, в экстремальные моменты время замедляется, словно возвращаясь к неподвижной сердцевине. Пока я стояла там, мне показалось, что оно остановилось. И в этой неподвижности я ощутила хорошо знакомое неукротимое желание узнать, каким будет мое место в жизни. Оно пересилило все на свете, даже мое привычное стремление к одиночеству. Снова вспомнилась пуговица с изображением ириса, лежащая в шкатулке, и положившая ее туда растерянная девочка. Вспомнилось и то, как я дважды возила пуговицу из Чарльстона в Филадельфию и обратно как символ угасающей надежды.

На той стороне комнаты Подарочек наступила на сверкающие осколки на ковре, подняла камень. Я смотрела, как она вертит его в руках, зная, что вновь уеду из этого дома. Уеду на Север и построю там свою жизнь.

День возмездия прошел без единого выстрела, без единого зажженного запала. Ни один из нас не освободился, однако ни один белый не считал теперь нас безобидными.

Я не знала, кого арестовали. Не ведала, удалось ли Денмарку спастись. Сара говорила, что лучше не появляться на улицах, но к среде мое терпение лопнуло. Я разыскала Нину и сказала, что мне нужен пропуск для выхода на рынок за патокой. Она написала его, но предупредила:

– Будь осторожна.

В спальне своего дома Денмарк заталкивал в вещевой мешок одежду и деньги. Меня привела туда Сьюзен, глаза ее покраснели от слез. Стоя на пороге и вдыхая спертый воздух, я думала: «Все кончено, но он еще здесь».

У стены стояла железная кровать, покрытая лоскутным одеялом, которое я сшила, чтобы спрятать список имен. Черные треугольники сидели на красных квадратах в идеальном порядке, но сейчас они не радовали глаз. Как на птичьих похоронах.

– Куда вы идете? – спросила я Денмарка.

Сьюзен заплакала.

– Женщина, если ты собираешься и дальше шуметь, делай это в другом месте, – сказал он ей.

Она протиснулась мимо меня к двери и, шмыгая носом, сказала:

– Тогда отправляйся к другой жене.

– Вы идете к другой жене? – уточнила я.

Окно было плотно занавешено шторой, но с одной стороны сквозь щель пробивалась полоска яркого света, указывая на Денмарка, как стрелка солнечных часов.

– В любое время за мной могут прийти, – объяснил он. – Вчера забрали Неда, Роллу и Питера. Все трое уже в работном доме. Я не сомневаюсь в их стойкости, но их будут пытать, пока они не назовут все имена. Если мы надеемся выжить, мне надо уходить.

От ужаса у меня по спине забегали мурашки.

– А мое имя? Назовут ли они мое имя, ведь я выкрала формы для отливки пуль?

Он сел на кровать, на крылья мертвого черного дрозда, свесив руки. Когда в этот дом приходили рекруты, он, бывало, возглашал: «Со мной говорил Господь». И выглядел суровым и величественным, как сам Господь, а сейчас совершенно поник.

– Не волнуйся, – сказал он. – Они охотятся за лидером, то есть за мной. Никто не назовет твоего имени.

Мне страшно было спрашивать, но я должна знать.

– Почему сорвался план мятежа?

Денмарк покачал головой:

– То, чего я опасался, – предательство домашних рабов, которые подчас считают себя единым целым с хозяевами. Один предал нас, и стража запустила шпионов. – Стиснув зубы, он рывком встал с кровати. – В день, когда мы должны были подняться, выставили плотное оцепление из войск, и наши курьеры не смогли выбраться из города, чтобы передать команду. Мы не сумели поджечь запалы и доставить оружие. – Денмарк схватил оловянную подставку со свечой и швырнул ее в стену. – Черт бы их побрал! Чтобы им всем пусто было! Господи…

Лицо его исказилось.

Я не шевелилась до тех пор, пока приступ ярости не угас. Потом сказала:

– Вы сделали все, что смогли. Никто этого не забудет.

– Да нет же, забудут. Забудут. – Стащив лоскутное одеяло с кровати, он передал его мне. – Возьми с собой и сожги список. У меня нет времени.

– Где вы будете?

– Я свободный чернокожий. Где буду, там и буду, – ответил он, соблюдая осторожность на случай, если Ролла и другие все-таки назовут мое имя и белые придут меня мучить.

Денмарк взял вещевой мешок и направился к двери. Я видела его не в последний раз. Но слова: «Где буду, там и буду» – оказались последними его словами, обращенными ко мне.

Я сожгла список имен в плите кухонного корпуса. И стала ждать.

Денмарка схватили через четыре дня в доме свободной мулатки. Его судили семь судей, и задолго до окончания судебного процесса каждый горожанин, белый или черный, знал его имя. Слухи из зала суда наводняли улицы и переулки, просачивались в гостиные и рабочие дворы. Рабы твердили, что Денмарк Визи – это Черный Христос, даже если его убьют, он воскреснет на третий день. Белые называли его змеем-искусителем, который коварно пригрелся на груди, а потом погубил своего хозяина. Говорили также, что он, как генерал, сбил с толку солдат, что у него никогда не было оружия, на которое рассчитывали рабы. Стража нашла несколько шпаг и пистолетов, а также две формы для отливки пуль, и больше ничего. Возможно, галла Джек, который оставался на свободе до августа, спрятал остальное оружие, но я начала подозревать, что Денмарк многое навыдумывал. Когда я достала из лоскутного одеяла список, то насчитала в нем двести восемьдесят три имени, а не шесть тысяч, как он говорил. Теперь я думаю, он хотел только высечь искру, надеясь вдохновить всех крепких мужчин присоединиться к борьбе.

В день, когда вынесли судебное решение, Сейб заставил меня, ползая на коленях, скатывать ковры и отмывать пол в центральном коридоре. Стояла такая жара, что пóтом, стекавшим с моего лица, можно было смывать мыло с пола. Я сказала Сейбу, что отмывание полов – зимняя работа, а он ответил: «Ладно, можешь зимой повторить». Клянусь, не знаю, что Минта в нем нашла.