Том 10. Последние желания - Зинаида Гиппиус

Большой зеленый метеор скользнул по небу, разгораясь, рассыпался искрами и плавно исчез за горной вершиной. Вася широко открытыми глазами следил за ним, а когда он упал, то долго еще всматривался в небо, стараясь уловить последние слабые блески его небесного пути.

Вава упрекала себя всю ночь, плакала, сердилась и была уверена, что поездка не состоится, что Маргарита откажется, за ней Нюра, – и все пойдет прахом. Однако, к удивлению ее, о пикнике говорили, как о деле решенном, и Маргарита не возражала. Было душно, по небу ходили редкие, тяжелые тучи, но дождя не предвиделось. Генерал уехал с утра, он должен был отправиться со своими приятельницами.

Нюре стало беспричинно весело и вдруг захотелось ехать на пикник. Она смеялась и уверяла, что если сложить лета всех древних стариков и старух, которые будут на пикнике, то, наверно, перевалит за тысячу. Просила у Андрея Нилыча дымчатые очки, уверяя, что ей стыдно иметь шестнадцать лет. Несмотря на протесты Маргариты, которая была в белом, нарядилась в темное платье; ее не досадовало даже то, что надо было пешком идти вниз и в городе брать экипаж. К ее полной крупной фигуре не шла резвость, но лицо сделалось совсем ребяческое и миловидное.

К двум часам были готовы. Вася надел новую блузу и тоже чрезвычайно радовался поездке. Он совершенно забыл обиды. Его мысли были поглощены вчерашним метеором. Он все вспоминал его зеленый путь, его тихие, плавные искры, когда он рассыпался у самого горного хребта, весь его мягкий и сверкающий полет и падение. Вася целое утро расспрашивал о метеорах у Андрея Нилыча, которому только страшно надоел. Теперь Вася втайне мечтал набраться храбрости и расспросить генерала, который был когда-то профессором астрономии.

Нюра зорко оглядела туалет Варвары Ниловны. Но она тревожилась напрасно: Вава была одета скромно, в маленькой дамской шляпке, которая ее молодила, в темно-лиловом платье. Только что собрались выйти – как явился Пшеничка. Он тоже был приглашен и спешил, чтобы предложить отправиться вместе. Узнав, что Андрей Нилыч не едет, а едут одни барышни, он смутился и задумался: ловко ли? Андрей Нилыч тоже стал сомневаться; но Нюра засмеялась и решила, что раз уж доктор пришел, то смешно ему идти вниз одному и ехать рядом, но отдельно.

– Да и места нет, – колебался Пшеничка, почесывая затылок. – Ведь еще Вася…

– Я на козлы, – решил Вася. – Я всегда на козлах. С высокого мне лучше видно. Поедемте с нами, Фортунат Модестович! Я вот еще что хотел вас спросить: метеоры, это тела?

– Ну, теперь к нам пристал, – с отчаянием воскликнула Нюра. – Целый день сегодня с одним. Пойдемте, ради Бога, если идти! Ведь уж половина третьего.

Пшеничке все были рады, кроме Маргариты. Один вид его белобрысых волос и добродушно-довольного лица возбуждал в ней глухую тоску. Она еще не дала ему решительного ответа, просила сохранить пока все в тайне, но знала, что он скоро потребует от нее решительного ответа. И чем невозможней ей казалось его упустить, тем больше она его ненавидела.

Извозчик попался отличный. Повез их не по обычной дороге на водопад, через Ливадию, а по другой дороге-полувысохшей речке Учань-Су. Вася сидел на козлах, смотрел на все применительно к метеору и все заводил один стих. Когда поехали шагом, Вава прислушалась.

…И даже нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания,Но жизнь бесконечная…

– Вася! Ради Бога! Что это ты за панихиду завел? Ведь это противно, – наконец воскликнула Нюра.

Даже Пшеничка согласился, что противно.

Вася покорно замолк. Но почему-то лишь только начинал думать о метеоре, вспоминать, как он плавно рассыпался и сгорел, он незаметно для себя начинал опять потихоньку:

…и печали, ни воздыхания…

Наконец приехали. Около соснового леса, на шоссе, откуда к водопаду вели пешеходные тропинки, уже стояло много экипажей. Пшеничка ловко высадил дам, спросил у кучеров, где и когда приехала большая компания, – и все отправились вглубь. Солнце то пряталось за набегающими тяжелыми тучами, то пронизывало хвойный лес, который становился вдруг желтым, горячим и прозрачным. Нога скользила, как на льду, на широкой тропе, усыпанной иглами. Вава шла вперед. В конце этой нижней тропы, недалеко от водопада, расположилось общество. Там стоял довольно большой деревянный стол, и это было отлично, потому что иначе пришлось бы пить чай на земле. Генерал вряд ли мог сесть на землю со своими больными ногами.

Теперь он устроился в складном кресле, опираясь на трость. Увидев подходящих барышень, он вскочил им навстречу, как молоденький.

– А, вот они! Милости просим! Пожалуйте! Что так поздно?

Баронесса играла роль хозяйки, разливала чай. У нее были гладкие черные волосы и сухой, согнутый вниз нос. Она поднялась навстречу Ваве с особенно приветливой улыбкой. Собачонка, лежавшая у нее на подоле, визгнула и заворчала.

Общество было не очень многочисленное, но разнообразное.

Дама из Петербурга оказалась простой и милой, очень пожилой. С ней был племянник, студент с толстыми губами, рыжеватым пухом на подбородке, некрасивый, но и не неприятный, с быстрыми серыми глазами. Он приехал в Крым не с теткой, а отдельно и вообще держал себя очень независимо, хотя и прилично. Вася было восхитился его кителем, возымел намерение с ним заговорить, но вдруг остыл, убедясь, что студент его искренно не замечает. Тучный военный, потом какой-то суховатый и рыжий дипломат с молодой некрасивой женой, несколько хорошо одетых пожилых дам – все были, видимо, отлично знакомы друг с другом, и вновь приехавшим стало неловко. Но любезность генерала выручила. Он смеялся и шутил, мило ухаживал за Вавой, которая расцветала под общим вниманием. Все, даже баронесса, были к ней усиленно внимательны, и Ваве казалось, что все ее любят и что, должно быть, она очень хорошая. Она разошлась, стала болтать и смеяться – даже чуть-чуть громче, нежели следовало. Но с ней по-прежнему все были любезны, а генерал явно ухаживал, не забывая, впрочем, и Нюру, которую посадил рядом с Володей. Володей звали студента все решительно, и он не обижался, точно снисходя к старой компании.

Чего боялась Маргарита, то и случилось: Пшеничка не отходил от нее и ухаживал так явно и смело, точно уже был женихом. Суровые и холодные взгляды Маргариты на него нисколько не действовали. Он знал, что, в конце концов, она ему не откажет, а что она думает теперь, ему было решительно все равно.

– Здесь так хорошо, что даже к верхнему уступу водопада не хочется идти, – сказала баронесса. – Да и надо признаться, неудачное мы время выбрали, дождей давно не было, водопад пересох…

– Едва журчит, – сказал Володя. – А я сюда приезжал раз – после бури. Очень занимательно. Да и теперь следовало бы сходить наверх. Только там и интересно.

– Я не пойду, – сказала Вава, очищая персик.

Она знала, что генерал не полезет на гору. Компания разделилась. Баронесса, ее сестра, пожилые дамы, генерал, Вава остались внизу. Вася куда-то исчез – про него забыли. Маргарите тоже очень хотелось остаться, она надеялась, что Пшеничка уйдет с молодежью, как она внутренне назвала Нюру и студента, которые мелькали уже на тропинке, извилисто поднимающейся по откосу горы между соснами. Но Пшеничка остался, сел с ней рядом, даже локти положил на стол, смотрел на нее в упор и называл «милая барышня». Баронесса покосилась на бесцеремонного ухаживателя, но тотчас же сделала вид, что ничего не замечает. Пшеничка был у них домашним врачом.

– Я все любуюсь вашими ресницами, дорогая Варвара Ниловна, – сказала маленькая, худенькая сестра баронессы, поглаживая собачонку, которая лежала у нее на коленях. – Они у вас удивительно длинные и черные. Это так красиво. N'est се, Marie[8], – обратилась она к приезжей барыне.

Вава вспыхнула от удовольствия. Давно уже никто не хвалил ее наружности. Но сквозь удовольствие она теперь чувствовала и смущение: какая-то неуловимая неискренность, неясное преувеличение было во внимании к ней, и ей порою становилось неловко и стыдно.

Маргарита этого не видела. Она только понимала, что все внимание обращено на Ваву, что генерал показывает Ваву своим приятельницам, что они ее одобряют, и генерал рад. Она слушала длинную галантную речь генерала о красоте женских глаз, смотрела сбоку на его красивый старческий профиль, на всю его фигуру, старомодно-изящную, думала о том, как довольна теперь Вава, – и ее опять ела такая невыносимая злоба и зависть, что она даже Пшеничку забыла ненавидеть и уже не замечала его.

– Скажите, генерал, – пропела вдруг опять сестра баронессы. – Неужели вы и в нынешнем году нас так рано покинете? Вы ведь уехали в октябре?

– Не знаю, милейшая, Анна Львовна, не знаю… Какая осень… Раньше половины ноября не двинусь, нет… В октябре Коля хотел приехать… Да ведь неизвестно, как он… Может быть, раньше приедет, а может быть, и вовсе не будет.