Из жизни полковника Дубровина - Федор Шахмагонов

Тут же Василий мне позвонил домой и рассказал о своей проделке.

Я искренне испугался — он мог все сорвать своим экспериментом.

— Зачем это тебе понадобилось?

— Вы же дали свой телефон Раскольцеву... На что-то надеетесь! Я тоже надеюсь! У меня больше шансов!

Надо было ехать в управление, чтобы предотвратить возможность беды.

Василий сидел у меня в кабинете.

— Надеешься? — спросил я его.

— Придет он к нам, товарищ полковник! Придет, слово даю! Иконку из-под полы продать, польститься на их похвалу-это одно дело! Нет у него никаких оснований впутываться в их дела. Страх его погонит к нам.

— А совесть? Нам важнее, чтобы он по совести пришел!

— Совесть! Хм! Она его сейчас крутит.

Василий оказался прав.

... Казанский вошел в квартиру, запер дверь на все замки, обошел комнаты, кухню и туалет, осматривая каждый угол. Погасил свет и подошел к окну. Осмотрел переулок. "Москвич" стоял у подъезда, переулок был безлюден.

Неужели ему показалось, что "Волга" шла за ним?

Зачем они петляли, так же как петлял и он? Что это такое? Кто же тогда за ним следил? Не Раскольцев ли с Нейхольдом и Эдвардсом? Проверяли... А если это чекисты? Он же читал в каких-то книгах, что никто не арестовывает сразу шпионов, им дают работать, но под контролем. Может быть, все давным-давно о нем известно, а он и не знает, что все о нем известно...

Казанский на мгновение представил, как бы он себя чувствовал, если бы вдруг та "Волга", которая следовала за ним, остановила бы его. Куда он дел бы эту коробочку с "лекарствами"? Они ее вскрыли бы, и все! И жизни конец, и всему-всему конец! А если взяли Раскольцева? Профессор Раскольцев... родился он после революции. Никогда Казанский за ним не замечал ничего настораживающего, он от политических разговоров обычно уходил. Плен? Плен... А если?..

И Казанский похолодел.

Рассуждение его в ту минуту было не лишено логики. Если Раскольцев был запутан в плену, то гестаповцами. И если он сегодня работает на Эдвардса, то это чистой воды шпионаж. А тут еще рядом Брунов. Система спасения миллионов людей от атомных взрывов, от радиации.

Может быть, ему все это кажется, может быть, это всего лишь валютная сделка? А зачем он им понадобился? Разве о валютной сделке вел речь Эдварде? "Нечего притворяться!" — сказал себе Казанский.

Он опять подошел к окну. По переулку шел, покачиваясь, пьяный. Остановился возле "Москвича", постоял и исчез в подворотне.

Следят!

Звонко прогремел в ночной тишине телефонный звонок. Казанский похолодел, не сразу взял трубку. Голос Раскольцева:

— Как себя чувствуете, Женечка?

— Отлично! — твердо отвегил Казанский.

— Подъем душевных сил? — иронизировал Раскольцев.

— Да нет, сел вот посмотреть на свои картины...

— Это хорошо! Плюньте на мелочи жизни... Спокойной ночи!

В трубке послышались гудки отбоя.

В ту минуту Казанский не мог еще себе объяснить, почему он слукавил с Раскольцевым. Он уже ощутил между собой и Раскольцевым непроходимую пропасть.

Казанский метался по мастерской. Он положил на стол коробочку и делал вокруг нее круги. Велико было у него искушение открыть ее, но боялся, боялся какой-нибудь ловушки, что в коробочке скрыт проверяющий его механизм. Он был прав — вскрыть ее могли только специалисты.

Раздался онять телефонный звонок. Он снял трубку.

— Алло!

В трубке послышался незнакомый голос:

— Здравствуйте, Евгений! Я от Алексея Алексеевича!

Началось! Казанский едва сдерживал себя, чтобы не закричать. Однако ответил:

— Слушаю вас!

Глуховатый голос спокойно продолжал:

— Вы интересовались картиной "Ангел пустыни".

Я могу завтра вам ее показать... Я прошу вас подойти завтра в половине седьмого вечера к памятнику Пушкина. Идти от Никитских ворот по Большой Бронной...

В трубке отбой...

Казанский рассказывал, что именно в эту минуту он решился идти в Комитет государственной безопасности.

Но как идти? А если они следят? Позвонить?

В голове все смешалось. Казанский схватил коробочку, ключи от машины и кинулся по лестнице вниз. Он вскочил в машину и помчался... на вокзал. Решил ехать в Ленинград, в Ленинграде за ним они не уследят!

Он побежал за билетом, оставив машину у подъезда вокзала. Кассирша объявила:

— Все поезда ушли, молодой человек!

Он вернулся к "Москвичу", у машины стоял милиционер.

Опять испуг. Милиционер спросил, его ли это машина. Казанский чуть было не отрекся от машины.

— Не-е-е... Не знаю! — ответил он.

— Как же вы это не знаете? Вы на ней приехали!

— Моя машина! Мне нужно ехать!!!

Казанский буквально впрыгнул в "Москвич" и помчался.

Вернулся домой, поставил машину у подъезда.

В этот час он боялся, как бы мы его не арестовали до до того, как он сам явится.

Когда он выглянул из окна в переулок, его охватил ужас. Около "Москвича" стояла милицейская оперативная машина. Это инспектора ГАИ обнаружили его "Москвич" по номеру, указанному милиционером. Казанский не сообразил, что появление оперативной милицейской машины вызвано его нелепым ответом милиционеру на вокзале. Он решил, что приехали за ним...

В довершение всего раздался телефонный звонок. На этот раз он снял трубку, но в трубку ничего не ответил.

С другого конца провода кричали:

— Алло! Алло! Это аптека?

Обычная неполадка в московском телефонном узле, а может быть, кто-то и номером ошибся.

Тут Казанский отвел душу.

— Почему аптека? — взорвался он. — Какая аптека?

Вы с ума сошли! Хулиганство!

Трубку на другом конце провода положили. Именно поиски аптеки и надоумили его. Он набрал телефон "скорой помощи" и вызвал врача, сказав, что у него сильнейший сердечный приступ.

Врач приехал.

Выслушал его, серьезных отклонений не нашел. Но Казанский в истерике уверял, что у него разрывается сердце.

— Спасите меня, доктор! Спасите! — кричал он.

Врач вызвал санитаров. Казанского уложили на носилки и увезли в больницу.

В девять часов утра ко мне позвонили из приемной и спросили, не интересует ли меня некто Казанский?

Я посмотрел на Василия. Он не слышал, конечно, что мне сказали, но весь потянулся к телефонной трубке. Ждал!

Я спросил:

— Он в приемной?

Мне ответили, что Казанский вызывает следователя Комитета государственной безопасности в больницу.

Глядя на Василия, я не сдержал улыбки.

— Эксперимент удался! — объявил я ему. — Казанский просит нашего сотрудника, чтобы сделать заявление...

— Надо торопиться, Никита Алексеевич! Свидание у них назначено на половину седьмого.

— Почему торопиться? — спросил я.

— А если послать его на встречу?

— И с поличным взять?

Я нарочно задал такой вопрос, я знал, что Василий задумал нечто иное.

Он меня понял.

— Никита Алексеевич, я не о том! А если через Казанского ворваться в эту цепочку?

— Ворвемся в цепочку, дальше что? Вступать в игру?

— Смотря что их интересует... Если Брунов, то мы можем сделать большое дело!

— Это зависит и от Казанского...

— Согласится!

— Я не об этом. Сумеет ли он их переиграть? Мы же с тобой решили, что Раскольцев очень сильный противник. И этот еще господин...

Все это звучало убедительно.

— Я вижу, Василий, вам очень хочется поехать в больницу... Ехать, однако, придется мне!

Я попросил главного врача больницы отвести мне часа на два отдельную комнату. Главный врач уступил мне свои кабинет. Туда привели Казанского. Дверь закрылась. Я запер ее на ключ, повернулся к Казанскому.

В его глазах и мольба, и надежда.

Я показал ему свое удостоверение. Сам не стал задавать ему вопросов. Важно было, чтобы он все рассказал, чтобы раскрылась мера его искренности.

Всю историю знакомства с Нейхольдом он рассказал подробнейшим образом, ничего не утаил. Трудно ему было, человек хочет всегда выглядеть красиво. Художник — и вдруг спекулянт, мошенник... И этот порог он перешагнул. В лицах, живо, с полной беспощадностью к себе изобразил сцену вербовки его Эдвардсом.

Словом, рассказал все, вплоть до вызова "скорой помощи". Статья 64 Уголовного кодекса гласит: "Не подлежит уголовной ответственности гражданин СССР, завербованный иностранной разведкой для проведения враждебной деятельности против СССР, если он во исполнение полученного преступного задания никаких действий не совершил и добровольно заявил органам власти о своей связи с иностранной разведкой". Я показал ему портрет Сальге, тогда еще личности для нас туманной.

Он его никогда не видел.

Наступала решающая минута. Посылка, небольшая картонная коробочка из-под пилюль лежала передо мной на столе. Он не открывал ее.

О вступлении в большую игру речи пока еще не шло.