Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия - Сергей Сергеев

Вполне можно говорить и о культурно-символической дискриминации русского неевропеизированного большинства. Его культура, быт, внешний облик воспринимались вестернизированной элитой (по крайней мере до середины XIX в.) как проявление дикости, отсталости, невежества и т. д. В конце 1820-х гг. полиция могла вывести из столичного театра русского купца просто из-за его бороды (случай упомянут в переписке А.Я. и К. Я. Булгаковых), и даже в 1870-х гг. вход в петербургский Таврический сад украшала надпись: «Вход воспрещается лицам в русском платье». Представителей образованного класса, носивших «русское платье», подозревали в неблагонадежном образе мысли, в 1859 г. за это был арестован и выслан из Черниговской губернии в Петрозаводск под надзор полиции фольклорист П. Н. Рыбников. Один из мемуаристов пишет, что, когда Рыбникова доставили по месту назначения «в том самом костюме, который „повлек за собою важные неудобства“», то «этот костюм привел в ужас весь чиновничий мир» города: «На молодого человека пальцами показывали на улицах, чиновники нарочно ходили смотреть на него, а чиновницы пугали им малых детей». А. Н. Энгельгардт в 1874 г. выражал надежду, что на «русский костюм» «начальство, наконец, перестанет… коситься».

Такой глубоко русский писатель, как Н. С. Лесков, в «Соборянах», в дневнике 1830-х гг. своего героя, священника Савелия Туберозова дает впечатляющий, разумеется, художественно-сгущенный образ нерусской официальной России на всех ее этажах: «9-го мая, на день св. Николая Угодника, происходило разрушение Деевской староверческой часовни. Зрелище было страшное, непристойное и поистине возмутительное; а к сему же еще, как назло, железный крест с купольного фонаря сорвался и повис на цепях, а будучи остервененно понуждаем баграми разорителей к падению, пал внезапно и проломил пожарному солдату из жидов голову, отчего тот здесь же и помер. Ох, как мне было тяжко все это видеть: Господи! да, право, хотя бы жидов-то не посылали, что ли, кресты рвать! …20-го июня. По донесению городничего, за нехождение со крестом о Пасхе в дома раскольников, был снова вызван в губернию… Губернатор, яко немец, соблюдая амбицию своего Лютера, русского попа к себе не допустил, отрядил меня для собеседования о сем к правителю. Сей же правитель, поляк, не по-владычнему дело сие рассмотреть изволил, а напустился на меня с криком и рыканием, говоря, что я потворствую расколу и сопротивляюсь воле моего государя. Оле же тебе, ляше прокаженный, и ты с твоею прожженною совестию меня сопротивлением царю моему упрекаешь!»

Методы, которыми управлялась в петербургский период собственно русская Россия, трудно определить иначе, чем колониальные, и их надо сопоставлять не с внутренними практиками современных ей европейских государств, а с практиками последних в их колониях, например Англии в Индии. П. А. Вяземский саркастически заметил в записной книжке 1830 г.: «Россия была в древности Варяжская колония, а ныне немецкая, в коей главные города Петербург и Сарепта (немецкая колония на Волге, в которой жителям были предоставлены огромные привилегии. – С. С.). Дела в ней делаются по-немецки, в высших званиях говорят по-французски, но деньги везде употребляются русские. Русский же язык и русские руки служат только для черных работ». Причем некоторые окраины империи как раз не управлялись как колонии (Финляндия, да и, в общем, Польша); некоторые – управлялись как колонии местными элитами, но империя к этому фактически не имела отношения (Остзейский край); большинство окраин считались колониями, но колониальные практики реализовывались в них не слишком интенсивно и эффективно (Кавказ, Закавказье, Средняя Азия). Наиболее же полно колониализм осуществлялся именно в русской России. Возникает вопрос: а где метрополия у этой колонии? В данном случае перед нами пример так называемого «внутреннего колониализма». Метрополия здесь находится не «вне», а «внутри». И колонизаторы – не чуждый этнос, а привилегированный социальный слой.

Лучшую формулировку сущности метрополии в Российской империи дал, на мой взгляд, американский историк Рональд Суни: «Важно отметить, что метрополия не обязательно определяется по этническому или географическому признаку. Метрополия является институтом политического господства. В некоторых империях властные структуры характеризовались не этническим или географическим отличием, а особым статусом или классовым характером, идентифицируясь со служилым дворянством или правящим классом. Такой была роль османов в Оттоманской империи, императорской семьи и высших эшелонов поземельного дворянства и бюрократии в Российской империи (курсив мой. – С. С.) или, сходным образом, коммунистической номенклатуры в Советском Союзе».

«Хозяева» против «наемников»

Но даже внутри указанной выше метрополии русское доминирование было весьма проблематичным. До Александра III Романовы позиционировали себя как наднациональные монархи, для которых первичен сословно-династический, а не этнический принцип. Политику, неподконтрольную никаким общественным силам, конечно, удобнее осуществлять, не связывая себя с каким-либо конкретным народом, а изображая из себя «равноудаленный» от всех народов империи наднациональный центр, опирающийся на лояльность этнически разношерстной элиты, которая (лояльность) направлена не на государство как таковое, а на личность монарха. Ю. Ф. Самарин язвительно называл такой стиль управления «многоженством, поднятым на уровень долга и возведенным в политическую систему».

В принципе подобная политика свойственна для большинства континентальных империй, но если искать наиболее близкие ее аналогии, то это будет даже не монархия Габс бургов, а скорее Оттоманская Порта. «Вот, извольте взглянуть, – говорил Николай I в 1839 г. заезжему маркизу де Кюстину на празднестве в Михайловском замке, – неподалеку от нас стоят двадцать офицеров; из них только первые двое русские, за ними трое из верных нам поляков, другие частью немцы; даже киргизские ханы, случается, доставляют ко мне сыновей, чтобы те воспитывались среди моих кадетов…» В 1762 г. 41 % из числа 402 высших офицеров и половина из четырех офицеров самого высокого ранга были нерусскими. В поздней Российской империи 38 % из 550 генералов носили нерусские фамилии. Особенно были сильны в метрополии польский и немецкий элемент.

В конце 1850-х гг. польское шляхетство составляло более половины всего потомственного российского дворянства. Даже в 1897 г., во время переписи населения, после десятилетий планомерной правительственной политики деклассирования безземельных шляхтичей, польский язык назвали родным около трети потомственных дворян империи. Поляки играли заметную роль не только в администрации западных окраин, но и в высшей бюрократии: в 1850-х гг. их доля среди чиновников центрального аппарата достигала 6 %. Многие русские аристократы (а иногда и особы царствующего дома) были связаны с польской шляхтой семейными или романтическими узами. Но антироссийское восстание 1830 г. поставило польскому влиянию жесткий предел, а мятеж 1863 г. весьма значительно его подорвал.

Немцы (как прибалтийские, так и подданные других государств, находящиеся на русской службе или владеющие какой-либо собственностью в российских пределах), напротив, будучи количественно немногочисленными (2–3 % дворянства империи), играли непропорционально высокую роль в управлении последней, сохраняя за собой весь описываемый период в среднем около 20 % высших постов в государственном аппарате, армии, при дворе. Благожелательное покровительство верховной власти, за исключением времени Александра III, по отношению к ним было практически неизменным. И причины этого вполне понятны. Остзейцы стали следующей после малороссов этнокорпорацией, на которую самодержавие могло опереться для сохранения своей «надзаконности» и «автосубъектности». Ощущавших себя чуждыми русскому большинству немцев волновали не проблемы политического ограничения русской монархии, а собственные привилегии, которые последняя стабильно подтверждала.

Нет сомнений, что привлечение немцев (как и иностранцев вообще) в Россию сыграло важную и нужную роль в процессе модернизации страны, но со временем (во всяком случае, с начала XIX в.) необходимость большого количества нерусских специалистов отпала, воспитались уже достаточно квалифицированные (и весьма многочисленные) отечественные кадры, карьерному продвижению которых иноземцы, обосновавшиеся на самых выгодных местах, и объективно, и субъективно препятствовали. «Ученики» перестали нуждаться в «учителях». Однако – чем дальше, тем больше – немцы исполняли функцию не только «спецов», но и наиболее надежной «опоры трона», поэтому главной помехой их вытеснению с занятых социально-политических позиций была сама императорская власть.