Смерть в Лиссабоне - Роберт Уилсон

— Его здесь нет, — прошипел из угла прихожей Абрантеш, указывая на распахнутую дверь и пустую комнату Шмидта. — Окно было открыто, и его нет.

— Перед выстрелом или после?

— Его здесь не было, — растерянно сказал Абрантеш.

— Отыщи его.

— Где?

— Он где-то неподалеку. Найди его.

Внезапно желтый свет фонаря, упав на лицо Абрантеша, высветил из мрака его черты. Перед ними возник Лерер в нижней рубашке, трусах и с «вальтером» в правой руке.

— Что происходит? — спросил он бодро, прежним властным тоном.

— Ханке, Фишер и Вольф мертвы. А Шмидта нет в его комнате, — сказал Фельзен первое, что пришло ему в голову.

— А он? — спросил Лерер, махнув «вальтером» в сторону Абрантеша с подрагивавшим в его руке мясницким ножом. — А ты? И твоя рубашка…

Рубашка Фельзена была черной от крови Вольфа. Они взглянули друг на друга, и глаза Лерера расширились от догадки.

Ствол Лерера не был направлен ни на Фельзена, ни на Абрантеша. Фельзен ударил по нему и выстрелил из маузера Вольфа, даже не прицелившись. Лерер, вскрикнув, рухнул. «Вальтер» выпал у него из руки. Фонарь разбился, желтым пламенем вспыхнул разлитый керосин. Лерер скрипел зубами и шипел от боли. Над ним стоял Абрантеш с ножом. Фельзен отдал ему «вальтер» Лерера и велел отыскать Шмидта.

Сам же, ухватив Лерера под мышки, поволок его в столовую. По дороге Лерер непрерывно вопил от боли. Фельзен зажег на столе свечи, усадил Лерера в кресло, прислонив его к спинке, но тот рухнул на стол. Одна нога его вздулась и почернела. В другой под коленной чашечкой сидела пуля. Фельзен уселся напротив, положив на колени еще теплый маузер. Он потянулся за коньяком, взял две рюмки. Наполнив их, он пододвинул одну через стол Лереру:

— Выпей, Освальд. Этого хватит тебе на следующие десять минут.

Лерер поднял голову. От боли по лицу его тек пот, а по щекам — слезы. Он выпил. Фельзен налил ему еще.

— У меня в комнате есть морфий.

— В комнате?

— У окна черный чемоданчик. Там шприц и четыре ампулы.

— Это еще зачем?

— На всякий случай, знаешь ли.

Фельзен не двинулся с места. Закурил.

— Не думал я, что ты, такой специалист причинять людям боль, сам будешь так ее бояться.

— У окна… маленький черный чемоданчик.

Фельзен курил, откинувшись в кресле. Лерер стал издавать мерные натужные звуки, похожие на кряхтенье.

— Что было ужаснее всего, Освальд?

— Достань мне морфий, Клаус… пожалуйста.

— Скажи, что было ужаснее всего.

— Не могу сказать.

— В каком смысле? Этого было слишком много или было что-то одно, но такое, что и рассказать невозможно?

— Не могу… Не понимаю, о чем ты.

— Мне только хочется узнать, было ли что-то, что заставляло тебя страдать. Лично тебя.

— Пощади… застрели меня, Клаус. Я не в состоянии играть в эти игры…

— Но все же попытайся.

Фельзен зажег новую папиросу и передал ее Лереру, который, взяв, прикрыл локтем лицо, как мальчишка-школьник, поставленный перед необходимостью какого-то тяжкого испытания.

— Я подскажу тебе, с чего начать, Освальд, — сказал Фельзен и отхлебнул из рюмки. — Была женщина, бывшая проститутка, которая, скопив денег, открыла клуб. Не очень высокого пошиба — немногим лучше борделя со спиртным и плохонькой программой, но у военных клуб пользовался успехом, потому что женщина умела угодить клиентам… ну, теперь твой черед. Продолжай.

Лерер поднял голову, растерянный, недоумевающий. Он опрокинул рюмку, и Фельзен вновь наполнил ее. Лерер попытался сунуть в рот папиросу. Фельзен помог ему.

— Однажды ей позвонил один группенфюрер с просьбой прислать по определенному адресу на Гавел двух девушек-евреек. По приезде девушки очутились в роскошном зале с высоким потолком и с видом на озеро. Их встретили два офицера — группенфюрер и его начальник. Девушкам приказали раздеться догола и накинуть пальто. Начальник группенфюрера приколол на отворот пальто обеим девушкам по звезде Давида. Помнишь это, Освальд?

Лерер молчал. Папироса тлела у него во рту. Пот градом стекал по лицу.

— Девушкам дали в руки хлысты и велели стегать ими по голой заднице старшего по чину. Девушки были юные и слабые, а хлысты оказались короткими, поэтому их заменили на трости. После того как на коже начальника вздулись красные полосы, девушкам велели встать на колени, и эсэсовский начальник, все еще со спущенными штанами, выстрелил им в головы.

— В самом деле? — удивленно спросил Лерер, так, словно это был сон.

— Ты находился там. Ты видел это собственными глазами. И ты рассказал об этом Эве. Тебе пришлось ей рассказать, что случилось с ее девушками. Поэтому она и стала потом укрывать у себя нелегалов. Поэтому в один прекрасный день к ней и заявилось гестапо.

— Ха! — воскликнул Лерер, наклоняясь вперед в кружок света. — Вот, оказывается, в чем причина. В Эве Брюке. Ты, оказывается, сентиментален, Клаус!

— Ты организовал ее арест.

— Шмидт сообщил мне, чем она занимается. У меня не оставалось выбора.

— Неужели? — удивился и Фельзен.

— Тебе незачем оправдываться, — сказал Лерер. — И не стоит пытаться приукрашивать это, выдвигая на первый план некую сентиментальную причину. Застрели меня и забирай золото, Клаус. Ты заслужил его. Ты переиграл меня. А я слишком уж намудрил, выбрал чересчур хитрую тактику.

Они молчали несколько минут. Фельзен не чувствовал полного удовлетворения, ему хотелось большего. Глядя на мигающее пламя свечи, Лерер закурил еще одну папиросу. Темноту разорвал выстрел. Эхо его прокатилось по террасе. Фельзен, подняв маузер, обошел стол. Как услужливый официант, он склонился к Лереру. Обхватив его рукой, поднял. Лерер закинул руку на шею Фельзена. Выйдя в ночную прохладу, они прошли по террасе, мимо толстых и грубых ветвей фигового дерева, протиснулись в пролом в ограде, пересекли рытвины дороги и вышли на травянистую пустошь. Через пятьдесят метров Лерер ослабел, у него стали подкашиваться ноги, и Фельзен опустил его на землю. Раненый лежал на боку, тяжело дыша и часто моргая, как недобитый зверь. Приставив ствол к его виску, Фельзен выстрелил. Он почувствовал сильную отдачу, после чего услышал короткий и резкий кашель, словно из тела рвалось что-то, чему не терпелось вырваться наружу.

Фельзен пошел обратно к дому, втягивая в ноздри предрассветную свежесть. Абрантеш ждал его, попивая коньяк. Лицо его было потным и грязным.

— Ты нашел Шмидта? — спросил Фельзен.

Абрантеш кивнул.

— Где он был?

— Там, у реки.

— Ты застрелил его?

— Он в воде. Я привязал к нему камни.

Фельзен пошел к грузовику и вернулся с мотыгой и лопатой. В столовой он передал мотыгу Абрантешу, а сам хлебнул коньяка прямо из горла. Абрантеш поплевал на руки, и они через террасу пошли навстречу первым рассветным лучам.

Часть вторая

22

Суббота, 13 июня 199…

Руа-Актор-Таборда.

Эштвфанья, Лиссабон.

В квартире учительницы было темно, и потому казалось, что час более поздний, чем это было на самом деле. Я вышел на Ларгу-де-Дона-Эштефанья с ее фонтаном в виде Нептуна, скачущего на двух своих дельфинах, и направился к станции метро «Арройуш». Улицы были пустынны. Высокие деревья все еще изнывали от зноя. В парке Арройуш не было ни детей, ни даже старичков пенсионеров, играющих в карты, — одни только голуби. Казалось, жители узнали что-то, мне неизвестное, и спешно покинули город.

Я позвонил Карлушу, но он не ответил, и я оставил ему сообщение, что еду в Алфаму переговорить с Джейми Галлахером.

Сняв пиджак, я прошел по гулкому и пустому, облицованному синими мозаичными плитками проходу к платформе и ждал минут пятнадцать, слушая негромкую музыку, раздававшуюся на станции. Что играли, я не разобрал, да и музыка скоро была прервана свистом и грохотом поезда. Я думал о встрече с Луизой Мадругадой в других обстоятельствах, и единственным моим желанием было опять очутиться с ней в ее сумрачной квартире. Каково бы это было — после восемнадцати лет с одной женщиной обладать другой? Другой шампунь, другие духи, другой аромат тела.

По туннелю пронесся вихрь, принеся с собой запах сгоревших тормозных колодок. Я вошел в пустой вагон, и музыка стала слышнее — это оказался Эл Грин. Смешное совпадение: он пел «Я так устал бродить один». Почему так происходит?

Выйдя из метро на станции «Мартин Монеш», я сел в двенадцатый трамвай, полный галдевших испанских туристов. Трамвай со скрипом и стоном, будто через силу, взбирался на крутой подъем. Я соскочил с него пораньше и прошел пешком к Ларгу-даш-Порташ-ду-Соль, чтобы немного проветриться, а возможно, и освежиться кружечкой пива и полюбоваться видом синей Тежу за красными крышами Алфамы. Толпа испанцев нагнала меня и вперлась в облюбованное мною кафе, заказав массу разных напитков. Бармен бесстрастно, не моргнув глазом, принял заказ.