Смута. Том 1 - Ник Перумов

революции!.. Приветствую вас на этой площади, некогда – Дворцовой, а теперь – имени всемирно известного вождя и учителя мирового пролетариата, товарища Карла Маркса, основателя коммунистического движения, впервые объяснившего трудовому народу, что же такое этот «коммунизм» и почему к нему надо стремиться, почему именно коммунизм есть светлое будущее человечества!..

Он явно собирался говорить и дальше, но тут решительно вмешался товарищ Ульянов. Властным жестом забрал у слегка оторопевшего Льва Давидовича рупор:

– Спасибо, товагищ Тгоцкий. Видите, товагищи, у геволюции на всё хватает и сил, и вгемени – и боготься с теми, кто посягает на её завоевания, и утвегждать их в жизни, пгичём не только штыком!..

Он сделал паузу, взмахнул рукой. Сделавшаяся знаменитой на весь мир кепка едва не слетела с облысевшего темени.

– Что мы видим, товагищи, вот пгямо пегед нами? Так называемый александгийский столп, некогда увенчанный фигугой так называемого ангела. «Ангелов», само собой, пгидумали попы, чтобы обманывать тёмный нагод; но мы с вами, пегедовой отгяд ггядущей миговой геволюции, мы-то знаем, что никаких «ангелов» нет. Так зачем же ему тут тогчать, на самом видном месте, в самом сегдце геволюционного Петегбугга?

– Незачем! – выкрикнули из толпы. – Долой его!

– Именно! – подхватил Ульянов. – Долой его! Так мы и сделали. Но не пгосто так! Геволюция ничего не газгушает без смысла. Напготив, она заменяет стагое, отжившее – новым, геволюционным!.. Товагищ Тгоцкий, пгошу!.. – И широким жестом протянул Льву Давидовичу рупор. Председатель Петросовета не растерялся.

– Вместо бессмысленных фигур так называемых ангелов мы открываем памятник основателю всего коммунистического движения, товарищу Карлу Марксу!..

– Чьи идеи всесильны, потому что вегны! – воспользовался мгновенной паузой Ульянов.

– Именно, товарищи! – И Троцкий что было сил рванул верёвку.

Серое полотнище, окутывавшее верх колонны, соскользнуло, стало падать, раскрываясь, словно голодный призрак.

На верху столпа открылась огромная и круглая голова бородатого Маркса из серого бетона. Это была поистине исполинская голова, куда крупнее самой колонны, так что непонятно даже было, как она там удерживается.

Грянули залпы салюта, от стен бывшего царского дворца взмыли фейерверки. Раздалось «ура» и из толпы.

– Но этого мало! – не упускал инициативу товарищ Ульянов. – Текущий момент, товагищи, благопгиятствует нашей победе как никогда! Из Сибиги пгиходят эшелоны с хлебом, так что мы сможем увеличить дачу по кагточкам, по твёгдым ценам!

Тут «ура!» раздалось куда громче и с куда большим энтузиазмом.

– А все пришедшие на митинг получат дополнительный разовый паёк! Совершенно бесплатно! – вдруг вмешался Благоев.

«Ура» сделалось громовым.

– Да, товагищи! – продолжал Ульянов. – С Южного фгонта тоже пгиходят добгые вести! Наша только-только погождённая габоче-крестьянская Кгасная агмия занимает гогод за гогодом. Хагьков, Изюм, Путивль, Сумы!.. Наши дивизии движутся на Киев, где подняли голову какие-то «гетманцы»; но самое главное – мы наступаем на Гостов и Елисаветинск, где свила гнездо гидга контггеволюции во главе с бывшим цагем!.. Но час гасплаты уже близок. Жалкие кучки пгивегженцев свеггнутого нагодом тигана не смогут остановить железную поступь наших полков, одушевлённых великой идеей!..

Сверху на всё это молчаливо и мрачно взирал серобетонный Карл Маркс.

После митинга Ирина Ивановна, Михаил Жадов и остальные из его батальона вернулись в здание бывшего Окружного суда на Литейном; товарища Шульц ждал стол, покрытый бумагами, – правда, разложены они были в идеальном порядке.

Михаил Жадов держал под мышкой два небольших пакета – те самые «доппайки» для всех участников собрания на бывшей Дворцовой. Раздражённо бросил их на стул в углу.

– Дожили. За участие в революционном митинге – пайки раздают!

– Что же в этом плохого? – подняла бровь Ирина Ивановна. – Люди пришли на площадь, в мокрый снег и холод. Проявили сознательность. Сами же говорили, Михаил, что на голодный желудок много не навоюешь и мировую революцию не совершишь.

– Всё равно, – упрямо и угрюмо буркнул комиссар. – Мировая революция только тогда чего-то стоит, когда её делаешь хоть на какой желудок. Когда готов поголодать, если надо. А когда за паёк… – Он только рукой махнул.

– Вы, Миша, слишком много рассуждаете последнее время, – очень деловым тоном сказала Ирина Ивановна, берясь за работу – быстро проглядывала одну бумагу за другой, ставила пометки остро отточенным карандашом. – А рассуждать так много вредно. Надо исполнять свой долг перед новой Россией, перед трудовым народом…

– Ира! Да оставь ты этот «трудовой народ»! – вдруг взорвался Жадов. Упёрся кулаками в стол, нагнулся над Ириной Ивановной, однако та продолжала невозмутимо просматривать документы, что-то помечая в них. – Вот всё ты правильно говоришь, все слова нужные… а словно смеёшься, честное слово!

Ирина Ивановна аккуратно отложила карандаш, неторопливо скрестила руки, точно выигрывая время.

– Я, Миша, не смеюсь. Ты вот, помнишь, рассказывал про женщин из «бывших», которых в Кресты посадили ни за что ни про что? Так вот, они уже на свободе.

Жадов замер, растерялся, свёл брови, потешно замотал головой.

– На свободе? Как так?

– Да вот так, – хладнокровно сказала Ирина Ивановна. – Я выяснила по спискам имена задержанных, составила соответствующий приказ, подписала его у товарища Благоева. Отправила с нарочным. Невиновных освободили. Вернули ли им изъятое? Надеюсь. Но, знаешь ли, по нынешним временам и что отпустили – уже много.

– Это хорошо… – Комиссар, казалось, был изрядно сбит с толку. – Только… только ты-то смогла двоих выручить…

– Троих, – Ирина Ивановна оставалась невозмутима.

– Ну хорошо, троих. А сколько ещё сидеть осталось?

– Много. Вот потому-то, милый Миша, мы и должны оставаться на своих местах – чтобы революционное правосознание не обернулось кровавой вакханалией.

– Ваха… чем?

– Беспределом, как блатные говорят. Настоящий саботаж ведь есть? – Есть. Чиновники на работу не выходят? – далеко не все, но существенное число. Их кто-то организует? – Да. «Бывших», что старые порядки вернуть хотят, в городе хватает? – Тоже да. Только ведь вчера товарища Вреденского ранили, начальника отдела – не слыхал разве?

– Как не слыхать… – криво ухмыльнулся комиссар. – Только Вреденского этого я бы сам расстрелял. За опорочивание дела великой революции. Он взятки берёт, я знаю. Собирает с тех самых «бывших» золотишко, другие ценности – и переправляет через финскую границу. Которая тоже, я вам скажу, невесть зачем…

– Миша! – Ирина Ивановна строго подняла палец. – Нам необходимы союзники, и потому…

– Да-да! – перебил Жадов. – Поэтому Эстляндию с Лифляндией немцам отдаём, независимость Польши признали, чухонцев тоже… Был наш город Выборг – теперь Виипури какой-то, сказать стыдно!..

– Товарищ Благоев говорит…

– Да знаю я, что он говорит! Что всё это сугубо временно, не имеет особого значения, а после мировой революции все границы вообще исчезнут, ибо останется только земшарная Республика Советов. Вот только и в Польше, и в Финляндии у наших что-то не слишком получается, да и