Бомба в Эшворд-холле - Энн Перри

Еще более сильным поводом для убийства это стало бы для того, кто любил мисс Эванс. Мог ли таким человеком быть Уилер и мог ли он пойти на преступление? Вряд ли, но нельзя было отвергать и эту возможность.

– Ваш муж убит, миссис Гревилл. И я не могу не подозревать любого, кто имел вескую причину для убийства, как бы ни сопротивлялся я этому внутри себя, – заявил Томас.

Женщина бессознательно напряглась.

– Но вы, конечно же, знаете мотив убийства: он политический, – сказала она без тени сомнения. – Эйнсли был единственным человеком, который мог привести обе стороны к какому-то соглашению. А некоторые ирландские экстремисты такого компромисса не желают. – Она покачала головой, и голос ее зазвучал еще более твердо и убежденно. – Они скорее станут убивать и сами пойдут на смерть, чем согласятся хоть на малейшие уступки. Это кредо уходит корнями в толщу веков. Это часть нашей души, того, чем мы стали. Мы очень часто и очень долго твердили себе, что с нами, как с нацией, поступили несправедливо, и поэтому мы уже не в состоянии отказаться от этой мысли.

Она говорила все торопливее, словно куда-то спешила:

– Слишком много у нас мужчин и женщин, которые отожествляют свою жизнь с великим делом борьбы за национальное освобождение. Если компромисс будет достигнут, им не за что станет бороться, они сами превратятся в ничто. Что делать герою войны в мирное время? Кем вы тогда будете и как сможете уважать себя и верить в свое великое предназначение?

Не намеренно – даже не думая, возможно, о себе самой, – она говорила сейчас и о том, что всегда приводило ее в смятение и печалило, и об утрате всего, во что она верила. Всего за несколько часов прежняя жизнь Юдоры, все эти ценности рухнули, и вместо них возникло нечто новое и ужасающее. Чему же она посвятила себя? Чего достигла? Она не хотела смущать Питта чрезмерной откровенностью: это было бы неделикатно с ее стороны, а она была неспособна на подобную неделикатность. Но в ее глазах стоял этот мучительный вопрос, и они оба понимали всё без слов.

Как же хотелось Томасу, почти до боли хотелось, иметь возможность предложить ей поддержку и защиту, в которых она нуждалась, утешить ее… Но суперинтендант не мог этого сделать. Он собирался поступить прямо противоположным образом и причинить ей неизмеримо более страшное горе. Возможно, ему придется даже отнять у нее единственного человека, оставшегося у нее, в чью привязанность она верила, – ее брата. Даже Пирс оказывал ей внимание гораздо больше из чувства долга, чем из истинного понимания. Юноша был слишком влюблен в Джастину, чтобы замечать еще кого-нибудь рядом, и слишком молод, чтобы понимать всю горечь потери своей матери. Он и сам себя еще не знал как следует, еще не прилепился к чему-то всей душой, чтобы разочарование могло пошатнуть его самооценку.

Питт начал с самого простого и легкого вопроса:

– Когда ваш муж был в ванной, вы находились у себя в комнате, не так ли?

– Да. – Вид у миссис Гревилл был удивленный. – Но я уже отвечала вам на этот вопрос.

– А ваша горничная, Долл Эванс, тоже находилась при вас?

– Да, большую часть времени. А что такое? – В глазах ее промелькнула тень. – Даже если бы я знала, как ведет себя Эйнсли, то не стала бы причинять ему вред, – заявила она и улыбнулась. – А я думала, вы лучше понимаете, какая я есть, мистер Питт.

– Я и представить не мог, что это вы нанесли ему удар, миссис Гревилл, – честно признался суперинтендант. – Но я хотел узнать, где находилась в это время Долл.

– Долл? – Юдора недоверчиво подняла тонкие брови. Она почти рассмеялась. – Но почему Долл должна была желать ему плохого? Она англичанка не менее, чем вы, и безгранично мне предана. У нее не было повода желать нам дурного и причинять вред, мистер Питт. Мы заботились о ней, когда она болела, и сохранили за ней место до ее выздоровления. Она меньше всех остальных способна на дурное по отношению к нам.

– Была ли она при вас в течение всей четверти часа, что ваш муж находился в ванне? – повторил Томас вопрос.

– Нет, она за чем-то выходила… не помню уже за чем. Наверное, чтобы принести мне чашку чая.

– И как долго она отсутствовала?

– Не знаю. Недолго. Но мысль, что она напала на мужа, когда он сидел в ванне, – просто абсурд.

По лицу миссис Гревилл было ясно, что она нисколько не верила в такую возможность и не боялась ее. Она искренно считала эту версию неправдоподобной.

– А мистер Дойл часто вас навещал? В Лондоне и в Оукфилд-хауз?

– Почему вы спрашиваете? Чего вы доискиваетесь, мистер Питт? – Теперь Юдора нахмурилась. – В ваших вопросах нет смысла. Сначала вы спрашивали о Долл. Теперь о Падрэге. В чем дело?

– А чем болела Долл? И знал ли мистер Дойл о ее болезни?

– Не помню. – Женщина стиснула руки на коленях. – В чем дело? Я не знала, чем болеет Долл. Какое это может иметь значение?

– Она была беременна, миссис Гревилл…

– Но не от Падрэга же! – Она явно ужаснулась этой мысли и возразила Томасу яростно и мгновенно.

– Да, не от мистера Дойла, – подтвердил он, – а от мистера Гревилла, причем против собственного желания. Вынужденно.

– Она… была беременна!..

У Юдоры, несомненно, перехватило дыхание, и она безотчетно поднесла руку к горлу, словно шелковое фишю[13] ее душило.

Суперинтендант хотел бы наклониться, взять ее за руку и поддержать, но это выглядело бы как чрезмерная фамильярность и даже как вторжение в мир ее личных чувств. Ему следовало также не забывать, где он и зачем здесь находится, и оставаться в рамках формальности, отчужденности. Он был обязан причинить ей боль – и в это же самое время наблюдать за выражением ее лица, чтобы понять, знала она обо всем этом раньше или нет.

– Да, – продолжал Томас, – а ваш муж настоял на аборте, и она не могла позволить себе ослушаться его приказания. Иначе она очутилась бы на улице, без денег и без рекомендации, и не имела бы возможности заботиться о ребенке. А он настаивал, чтобы она с этим покончила.

Полицейский сознательно выбирал именно такие слова и внимательно наблюдал, как постепенно в лице его собеседницы не остается ни кровинки, а глаза ее темнеют от ужаса. Миссис Гревилл смотрела на него неотрывно, словно пытаясь прочесть его мысли и найти повод усомниться в верности его слов.

– Да… она стала… другой… когда вернулась, – тихо сказала Юдора, скорее про себя, чем вслух. – Она стала… печальной и очень тихой, и двигалась медленно, словно у нее не было желания жить. И она никогда больше не смеялась. Я думала, может быть, это оттого, что она не вполне выздоровела…

Когда Юдора поняла, что Томас говорит искренне, то перестала ему возражать. Она старалась припомнить прошлое и найти хоть одно доказательство ошибочности утверждений суперинтенданта – и ничего не находила. Все это было для нее словно нож в сердце. Этой даме всегда были свойственны трезвомыслие, логика и точность суждений; но сейчас ей казалось, что какая-то часть ее самой отмирает от этих страшных откровений.

– Бедная Долл, – прошептала миссис Гревилл, – бедная, бедная Долл… Это все так ужасно, что мне даже думать об этом тяжело. Может ли с женщиной случиться что-нибудь ужаснее?

– Хотел бы я не рассказывать вам об этом, – неуклюже ответил полицейский.

Эти слова были похожи на извинение, хотя извиняться ему было не за что. Однако теперь он уверился, что Юдора ничего не знала, и убедился, что она всему поверила. А интересно, знает ли Дойл? И сильно ли он огорчился, если все знал? Нет, история с Долл ему безразлична. Она была служанкой, а служанки часто беременеют.

– Кто еще мог об этом знать? – спросил Томас.

Уилер, например, знал. Он, не считая Эванс, был единственным слугой Гревиллов в Эшворд-холле. Правда, с ними был еще, наверное, кучер. Они жили достаточно близко, чтобы не пользоваться поездом. Но суперинтендант не стал спрашивать, на чем приехала Юдора.

Женщина и так сразу поняла, о чем он думает.

– …Больше никто не знал, – заверила она. – Мы все думали, что она болела… лихорадкой. Я даже боялась, что это, возможно, туберкулез. У туберкулезников тоже бывают горящие щеки и глаза блестят. А она как раз так выглядела.

– Об этом знал Уилер, – сказал Томас.

– Уилер? – переспросила Юдора, но эта новость ее не взволновала. – У него и мысли такой не могло возникнуть.

– О чем?

– Он никогда не мог бы ударить Эйнсли.

– Но вы ведь что-то еще хотели сказать, миссис Гревилл?

– Раз или два мне показалось, что Уилер не любит Эйнсли, но он, конечно, очень хорошо вымуштрован, чтобы проявлять это… – Чуть подумав, она покачала головой. – Это было просто впечатление. И он не обязан был у нас оставаться. Он мог бы легко найти себе место где-нибудь еще. Этот человек прекрасно справляется со своими обязанностями.

Питт подумал, что, наверное, именно чувство к Долл удерживало Уилера в доме человека, которого он презирал, а возможно, даже ненавидел. Да, надо поручить Телману проверить буквально по минутам, что камердинер делал и где находился в момент убийства.