Том 68. Чехов - Наталья Александровна Роскина

бело­курый молодой человек, лет 25, имевший успех на выставках и продавший свою последнюю картину за пятьсот рублей; <...> литератор, молодой, но уже извест­ный, писавший повести, пьесы и рассказы. Артист говорил Ольге Ивановне, что со своими льняными волосами и в венчаль­ном наряде она очень похожа на стройное вишневое деревцо<...> /...) Дымов по целым дням и ночам дежу­рил около его постели. <.увешала все стены сплошь <...)> В столовой она оклеила стены лубочными картинами, повесила лапти и серпы, поставила в углу косы и грабли <...>

<(...) начинала жадно искать новых и новых великих людей, находила и опять искала. Для чего?

Ольга Ивановна испугалась. Он кротко улыбнулся и сказал <...> <...) вслед за нею с большим зонтом и складным стулом вошел веселый, красно­щекий Рябовский.

— Хорошо. Ах, я ничего, ничего не знаю... Ольга Ивановна сидела за перегородкой на кровати и, перебирая пальцами свои прекрасные льняные волосы, воображала себя то в гостиной, то в спальне <...> Помнишь, на правом плане лес, а на ле­вом — стадо коров и гуси. Она вдруг почувствовала себя оскорблен­ной <•■•>

«Укажи мне такую обитель, где бы рус­ский мужик не стонал» <...> <...> Рябовский готовит к выставке нечто поразительное, смесь пейзажа с жанром, во вкусе Поленова, отчего все, кто бывает в его мастерской, приходят в восторг <...)

И вспоминала она также, что в последний раз он приходил к ней в каком-то синем пиджачке и в новом галстуке испрашивал томно: «Я красив?» II в самом деле, он был очень красив ,<...>

Один из докторов нечаянно тронул клавиш у рояля, и как-то странно и робко прозвучала нота <(...)> Уже... Признак не того... не благоприят­ный. И сердце неважно работает. Шрек, грек, дрек, врек... крек... Шрек, грек, дрек...

<...> это был в самом деле редкий, необык­новенный и, в сравнении с теми, кого она знала, великий человек.

И вспоминала она также, что в последний раз он приходил к ней в каком-то сером сюртучке с искрами и в новом галстуке и спрашивал томно: «Я красив?» И в Самом деле, он, изящный, со своими длин­ными кудрями и с голубыми глазами, был очень красив <...> Один из докторов нечаянно чему-то за­смеялся и как-то странно и робко про­звучал этот смех (...У Уже... И сердце неважно работает.

Шрек, грек, врек... крек... Шрек, грек...

..у это был в самом деле необыкновен­ный, редкий и, в сравнении с теми, кого она знала, великий человек.

СТРАНИЦА ИЗ ЧЕРНОВОЙ РУКОПИСИ РАССКАЗА «ДАМА С СОБАЧКОЙ»

Сообщение К. М. Виноградовой

Работа над рассказом «Дама с собачкой» почти не нашла отражения в письмах Чехова. Немногие упоминания об этом рассказе относятся лишь к срокам окончания работы и присылки рукописи в редакцию. По этим письмам можно установить, что Чехов работал над рассказом осенью 1899 г. в Ялте. Основная работа шла, по-видимому, в сентябре —- октябре 1899 г., а 30 октября рукопись уже была отослана Чеховым В. А. Гольцеву.

В рассказе использованы три записи из записной книжки Чехова. Одна из них, содержащая рассуждения о тайне, очень отдаленно вошла в рассказ своей философской темой. Две другие записи касаются незначительных деталей, не связанных органически с основным сюжетом. Это упоминание о губернаторской дочке в ложе провинциального театра и сравнение кружев на дамском белье с чешуей.

Рассказ «Дама с собачкой» дошел до нас в двух редакциях: первопечатный текст в журнале «Русская мысль» 1899 г., № 12, п позднейший текст 1903 г. (А. П. Ч е- хов. Собрание сочинений, т. XII. СПб., изд. Маркса, 1903). Обе редакции суще­ственно отличаются друг от друга.

Все изменения, осуществленные писателем, углубляют главную мысль рассказа. Даже небольшие текстовые исправления усиливают идейную и художественную значи­мость рассказа. Наиболее значительная правка произведена Чеховым во второй и третьей главах рассказа. В первой главе сделаны лишь мелкие стилистические изме­нения.

В общей композиции рассказа, в художественном раскрытии его идейного замысла вторая глава является наиболее значительной. Центральной, глубоко лирической темой проходит в ней тема Анны Сергеевны. Дама с собачкой, с вульгарной лорнеткой в руках (которую она, кстати сказать, теряет в первой же прогулке с Гуровым), стано­вится бесконечно трогательной в своей любви: «От нее веяло чистотой порядочной, на­ивной, мало жившей женщины» (IX, 361). Гуров же смотрит на свое сближение с Ан­ной Сергеевной как на весьма обычное для него увлечение: спокойно, равнодушно, даже несколько презрительно. Разница в переживаниях героев раскрывается в пер­вом же их серьезном разговоре. Небольшая сценка эта, построенная на контрастах ду­шевного состояния Анны Сергеевны и Гурова, подвергается изменениям при подго­товке рассказа для собрания сочинений.

Так, в картину душевного состояния Анны Сергеевны после сближения с Гуро­вым, данную в журнальном тексте глазами Гурова, Чехов вносит всего лишь два слова: «очень серьезно», которые меняют интонацию этой фразы.

«Анна Сергеевна, эта „дама с собачкой", к тому, что произошло, отнеслась как-то особенно, очень серьезно, точно к своему падению,— так казалось, и это было странно и некстати»[63].

Перенеся сюда стоявшие в журнальном тексте в следующей фразе слова: «она стала серьезной» и несколько изменив их: «отнеслась... очень серьезно», Чехов подчеркнул глубину переживаний Анны Сергеевны.

Душевному смятению и тревоге Анны Сергеевны противопоставлено в рассказе спокойное, равнодушное, граничащее с пошлостью, поведение Гурова. В тот именно момент, когда Анна Сергеевна «задумалась в унылой позе, точно грешница на ста­ринной картине», Гуров спокойно подходит к столу, на котором был арбуз, отрезает себе ломоть. В позднейшей редакции Чехов добавил еще одну выразительную деталь:

«На столе стоял арбуз. Гуров отрезал себе ломоть и стал есть не спеша. Прошло по крайней мере полчаса в молчании».

Чехов исключает слова Анны Сергеевны: «Это больше никогда не повторится. Клянусь!» — и заменяет их предельно лаконичным восклицанием, которое передает смятение Анны Сергеевны: «Это ужасно».

Существенно изменяется Чеховым разговор Анны Сергеевны с Гуровым. В жур­нальном тексте Гуров прерывает взволнованную исповедь Анны Сергеевны грубова­тыми репликами, в которых сквозит эгоизм самодовольного мужчины, избалованного успехом у женщин, и полное безразличие к душевному состоянию Анны Сергеевны. В позднейшем тексте Чехов сильно сокращает рассказ Анны Сергеевны и целиком исключает все реплики Гурова, обличающие его. После эпизода с арбузом они уже не нужны, так как все уже выражено одной этой деталью. Диалог превращается таким образом в монолог Анны Сергеевны.

Журнальный текст

Вы должны выслушать меня. Я расскажу вам, отчего это произошло.

Мне ничего не нужно знать, решительно ничего!

Но позвольте мне рассказать, мне станет легче...

После, милая! — сказал он и поправил ее