Солоневич - Константин Сапожников

О его просьбе председатель ОГПУ Ягода доложил Сталину, и тот, усмехнувшись («ещё один раскаявшийся!»), написал на «сопроводиловке» к заявлению Петриченко: «Положительно рассмотреть с условием, чтобы он заслужил право на прощение». Так, с подачи самого Сталина «главарь Кронштадтского мятежа», доставивший столько тревожных дней и ночей большевистскому руководству, стал агентом «Лидер»[77].

Другой агент сообщал, что некоторая часть эмиграции в восторге от братьев Солоневичей: умные, деятельные, энергичные люди, место которых, безусловно, в Париже, центре белой эмиграции. В Финляндии из-за отсутствия у местных белых широкого поля деятельности и малочисленности активных кадров Солоневичи проявить себя в полную силу не могут. Во Франции они сумеют внести свежую струю в ряды мертвеющей эмиграции, способствуя борьбе с большевизмом и укреплению фронта русских фашистов. Он же сообщил о том, что в гостях у Солоневичей побывали Степан Петриченко и Романов, формальный редактор и издатель белогвардейского журнала «Клич» (фактическим его издателем являлся РОВС, а редактором — генерал Добровольский). Братья были рады гостям, охотно дискутировали с ними. В ходе беседы Солоневичи заявили, что выступают за террор против вождей компартии. Поэтому, мол, необходимо создание соответствующей организации, которая занялась бы подготовкой таких акций. Братья выразили свои симпатии журналу «Клич», но критиковали отдельные его недостатки (основной — «незнание действительности в России, подлинных настроений народа»).

Информация о «террористических высказываниях» братьев была доложена Ягоде, а также другим руководителям советских спецслужб, в том числе — Яковлеву, начальнику 6-го сектора ИНО. Через год Яковлев будет направлен резидентом НКВД в Софию и станет главным преследователем Солоневичей.

На фоне странных «телодвижений» РОВСа в Гельсингфорсе оптимизмом и новыми надеждами повеяло от письма, пришедшего на имя Бориса из Болгарии. Написано оно было в Софии 6 февраля 1935 года:

«Дорогой Бобка!

Из газет узнал, что ты с братом и племянником благополучно удрал из Совдепии. Надеюсь, конечно, что ты меня не забыл. На случай, если ты меня не помнишь, воспроизвожу в твоей памяти некоторые подробности нашей жизни. Я учился вместе с тобой в Вильненской 2-й гимназии. Одно время ты жил под нами, на Большой Погулянке, 18, против глазной лечебницы Водзянского.

Затем вы перебрались на Зверинец, куда я приходил бегать на лыжах и играть в футбол. Наверное, ты помнишь и моих старших братьев Всеволода и Олега. Последний раз мы встретились с тобой мельком зимой 1918 года в Екатеринодаре и, кажется, если мне не изменяет память, я был у тебя на квартире.

Думаю, что этих подробностей довольно, чтобы ты поверил, что я тот Клавдий Фосс, который с тобой учился. Буду очень рад, если ты мне что-либо напишешь. Буду также крайне признателен, если ты отнесёшься с полным доверием к подателю сего письма и не откажешь ему в твоём ценном и столь нужном нам содействии. О себе напишу дополнительно, когда получу от тебя ответ.

Жду твоих писем и крепко тебя обнимаю, твой

Клавдий Фосс».

Содержание ответа Фоссу Борис обсудил с Иваном, и тот прозорливо заметил:

— Вряд ли он тебе написал бы, если бы не рассчитывал на твоё содействие в каких-то важных вещах. Поэтому не отказывай человеку, узнай, что ему конкретно нужно. Париж пока остаётся для нас таким же недосягаемым, как и в первые дни в Гельсингфорсе, может, больше повезёт с Софией?

Борис последовал совету брата, ответил подробно:

«Дорогой Клавдий!

Был очень обрадован твоему письму, спасибо за память — ведь столько лет прошло и каких лет!

За эти годы я пережил форменный „мир приключений“ и рад, что этот роман закончился сравнительно благополучно. Только Соловки ударили меня по глазам: оставили 1,5 процента нормального зрения. Сейчас пишу в „Клич“ о скаутах и молодёжи Сов. России, так как врачебное дело из-за незнания финского языка для меня недостижимо. Собираюсь претендовать на звание „чемпиона мира и его окрестностей“, — „заделаться“, как говорят в СССР, — профессиональным борцом. Чем чёрт не шутит, когда Бог спит. Во мне 93 килограмма чистого веса и другие таланты. По линии содействия нашему общему делу я безоговорочно сразу же дал все сведения, которые мог. Пока ещё не даю имён и адресов моих друзей, ибо для меня непонятна форма использования этих сведений, а моральных и официальных полномочий рисковать чужими жизнями я не имею.

С большим интересом работаю у скаутов с молодёжью. Втянулся в политику, уже не раз ругался на докладах с младороссами. Живу благодушно, отдыхаю, набираюсь перспектив и пороху.

Меня интересуют два вопроса, на которые буду ждать твоего ответа:

Странная политика ген. Деникина, в чём тут дело? Отчего у него такое отрицательное отношение к возможному нашему (эмиграции) участию в войне против СССР? Почему против него никто не выступает прямо и резко?

Отчего РОВС не ответил ничего по существу на мой проект значка „Готов за Россию“? Прочти его, я послал его лично ген. М.

Очень рад буду твоим письмам, искренне жму твою руку —

Борис.

27.04.35».

От посланца Фосса, привёзшего письмо, Солоневичи узнали, что школьный приятель Бориса теперь занимает видный пост в 3-м отделе РОВСа в Софии, и решили, что с его помощью, может быть, удастся выбраться, наконец, на «европейский простор». С самого начала в этой переписке наметилась тенденция взаимного прощупывания, выяснения степени информированности друг друга, «полезности» в будущих предприятиях — политических, пропагандистских, «боевых» и издательских.

Впрочем, на вопрос о Деникине Фосс ответил прямо:

«Деникина съели его либерализм и честолюбие. Прибавь сюда и свойственную ему мягкотелость, которая нас погубила, и отсутствие широкого ума — и картина должна быть тебе ясна. Не думаю, что здесь могли сыграть роль иудейские деньги. Его линия поведения для нас совершенно непонятна. РОВС не даёт отпора Деникину, ибо щадит имя бывшего главнокомандующего. Нет смысла выступать против него ещё и нам, бывшим его соратникам. Каждое его слово есть самооплёвывание, ибо он бичует отчасти созданное им и солидаризируется с разрушителями этого созданного».

В ответном письме Борис поблагодарил друга детства за честное объяснение и, на время отставив политику, «прощупал» его возможности по организации ему борцовского ангажемента.

«Если узнаешь, что где-либо в славянских странах идут чемпионаты французской борьбы, — писал он Фоссу, — сообщи, если сможешь, с адресами антрепренёров. В Ригу я не смог выехать из-за повреждения плеча, а Германия никак не даёт визы, несмотря на то, что меня туда приглашали для определения квалификации. Если не удастся поехать по белу свету протирать лопатками цирковые ковры, придётся, может быть, заняться массажем, ибо врачебная практика невозможна из-за финского языка и его шестнадцати падежей, каковых я, конечно, не знаю. Положение, в общем, шибко неясное… Но бывало и похуже, и немало раз».