Путями Великого Россиянина - Александр Иванченко

Повсюду, где ступит и станет.

Если тенью коснётесь чистейшей из лилий их сада –

Почернеет она и завянет;

И если ваш взор упадёт на мрамор их статуй –

Треснут, разбиты надвое;

И смех захватите с собою, горький, проклятый,

Чтоб умерщвлять всё живое...

Нет, булгары хана Аспаруха хотели найти среди балканских иллирийцев новую родину, и потому спустя два-три века сами стали слов'янами, сохранив своё прежнее наименование, но сменив в нём обозначавшее движение (кочевой народ) торское «У» на обозначающее осёдлость и покой слов'янское «О» – болгары.

Народ Надежды Мандельштам закономерности этой диалектики не понял и понять всё ещё не желает, поэтому она и недоумевает по поводу в общем-то странного для россича вопроса:

«Для меня всегда было загадкой, почему этот (речь об украинцах. - А. И.) волевой, энергичный, во многом жестокий народ, вольнолюбивый, музыкальный, своеобычный и дружный, не создал своей государственности, в то время, как добрый, рассеянный по огромным просторам, по-своему антисоциальный русский народ выработал невероятные и действенные формы государственности, всегда по своей сути одинаковые – от Московской Руси до сегодняшнего дня...»

Как неразумного не научишь, так человеку, которому чужда твоя природа или тому, кто обуян гордыней, но все же взял себе в учителя ту же Надежду Мандельштам, в чуждом ему пытается обрести опору, не передашь свои глубинные познания и сознанье. Жаль, конечно, но такова реальность бытия.

Имя троествольному древу нашему, проростки корневой системы которого мы находим сегодня на огромных просторах от Италии до Енисея и за Брамой Гималаев – Русь, и Русью оно пребудет вовек. Только исходя из этого, можно приблизиться к пониманию нашего духовного мира и в какой-то мере постигнуть приложимое к нам понятие ЕСМЬ, расчленение которого на отдельные составные части противоестественно.

Маклай, как я уже говорил, вырос на интеллектуально-нравственном гумусе Руси и, сознавал он то или нет, но его человеческая природа противилась тому, что было ей не свойственно. Внутренне я убеждён, что Габриэль Моно, записывая разговор Маклая с Анри Пуанкаре, не придал значения очень существенной части их беседы. Маклай наверняка высказал Пуанкаре свои взгляды на интуицию и логику, иначе с чего бы вдруг такой серьёзный учёный, как Анри Пуанкаре, никогда прежде не касавшийся темы логизма, через два месяца после своей встречи с Миклухо-Маклаем выступил в Сорбонне с неожиданной для всех лекцией, в которой впервые начал громить логизм и, понимая, насколько его критика звучит крамольно, сравнил её с борьбой Геракла против лорнейской гидры! Затем опубликовал на эту тему целую серию статей, и в конце концов казавшийся несокрушимым логизм всё-таки разрушил, завершив свою борьбу, как обычно, вроде бы примирительно, но при этом не сдав занятой позиции ни на йоту: «Логика и интуиция играют каждая свою необходимую роль. Обе они неизбежны. Логика, которая одна может дать достоверность, есть орудие доказательства; интуиция есть орудие изобретательства». Иными словами, Пуанкаре, хотя и выразился деликатно, но интуицию всё же поставил на место творца.

Почему этого не сделал Маклай? По двум причинам. Во-первых, с этим убеждением он, можно сказать, родился, а доказательства необходимы тому, кто в чём-то не уверен. Во-вторых, он плотью и духом был россиянином, а в разрушении логизма Россия не нуждалась; она, как и сам Маклай, всегда отдавала логике лишь должное. Это Западная Европа, принявшая логизм как высшую ипостась в науке, вознамерилась снова повторять опыты своих алхимиков, почитавших эксперимент всему началом и концом. Но в чужой монастырь со своим уставом не ходят. В Западной Европе для её монастырей науки тогда писал уставы француз Анри Пуанкаре, и было бы неразумным, если бы за эту работу взялся россиянин Миклухо-Маклай.

А теперь вернёмся к печати великого киевского князя Светослава и мысленно будем сравнивать систему познаний восемнадцатилетнего Маклая, когда он впервые задумался над принципом относительности Галилея, ему, если вспомните о родстве троянцев и пеласгов днепровских, не чуждым, и восемнадцатилетнего же Светослава, когда он сделал рисунки для отливщиков своей печати. Но сначала задержимся немного на ещё одном отрывке из поэмы Сла- вомысла, пожалуй, по своему содержанию центральном. Продолжается монолог Светослава, обращенный к матери – великой княгине Ольге:

– Рим не пред воинской силой пал, как финикийцев Карфаген, а братством во Христе,

Чем искусившись, гордый римлянин не смертника, а душу, ему принадлежавшую, повесил на кресте

И, пыл неукротимый духа усмиря,перед распятием души своей кротко на колени стал,

В помрачении сознанья отринув пращуров завет: неримлянин у римлян лишь в гостях –

Гостя обогрей и накорми, разделив с ним кров и пищу, но не права на землю и гражданина честь.

Я римлян чту, они родня нам, Энея помнят, как и мы,

Нелепый вымысел о нём отверг Вергилий,рассудком здравым эллинов миф измерив.

Троянцев тоже не виню. Сварожия гармонию познавшие, они из пепла Трои Рим возградили

И землю у этрусков не отняли: не возроптав, те братьев по крови по-братски приняли.

Упрёк троянцам в утрате мужества – пустое: доблесть человека лучам Эмита в тригоне с Парсом – не ровня,

Эллады полисы они испепелили так же, но возрождению эллинов порукой было то, Что на руинах не рыдали – на пепелищах лира рокотала, и дым костров курился на мнимо победительных пирах.

Распорядилась так судьба: заблуждения эллинов на сей раз спасением обернулися для них.

В помощники они позвали труд, а тот им вдохновенье даровал,

Чтоб снова полисы, как Рим троянцы, созидать.

Но всё же в заблужденьях гибельно начало: в сверкании снегов Олимпа

Себе подобных бражников вообразя, эллины их богами нарекли,

Чтоб за труды свои и разума, светом озарённого, творенья

Жертвы и хвалу призракам воздать.

Погибель втом и римлянам незримо зарождалась...

Необходимым было разоренье Карфагена, но не покорение Эллады.

Финикийцы, совестью пренебрегая, на торжищах обманом процветали

И корысти заразу сеяли, как просо,

Семена которого на ниве эмитом унавоженной,

Как проказы семя, возросли. Эллада же тем временем, пуще прежнего взгордясь,

Вдохновеньем разума жила, но поклонялася богам,

А зиданья труды, в коих вдохновенья корень, рабам презренным отдала.

Элладу повергнувший в отмщенье за Трою Рим

Прельстился тем, чему эллины поклонялись.

Не ведал ослеплённый наготою статуй римлянин, что от богов Эллады

До души его распятья на кресте дорога пролегла,

Где отравительные чаши для яда сладкого,

Братством во Христе окрещённого, уж ковались...

Наверное, теперь читателю понятно, почему Светослав так восставал против иудаизма и его видоизменённой модели, названной по-гречески христианством. Братство во Христе в его Греко- римском варианте отрицало то, что сегодня мы называем патриотизмом и национальным характером или сознанием, откуда вытекало соответствующее отношение к Отечеству и долгу гражданина, а с другой стороны, призывало к непротивлению злу, что, как все знают, обещало рай покорным и кротким и укрепляло власть предержащих.

В 63 году до н.э. римляне под командованием Помпёя покорили Иудею, и вскоре на огромной территории Римской империи оказалось, как считают современные учёные, от 4 до 4,5 миллионов израильтян, которые по установившемуся с библейских времён своему обыкновению называли себя среди иных народов евреями – людьми стой стороны Евфрата. Одни из них проповедовали иудаизм, другие – христианство. Это в значительной мере предрешило развал и конец и без того уже не весьма прочной Римской империи, как на Волге – Великой Хазарии.

Уже упоминавшийся мною Моисей Соломонович Беленький, который в своей книге «Что такое Талмуд» (М.,1970 г.) об известном нам Орле синагоги Маймониде на стр. 129 говорит: «... Маймонид проявил высокое мужество, защищая разум и его право критически исследовать священное писание». «В эпоху разгула и насилия феодальной и мусульманской реакции передовые умы Средней Азии и Ирана, – подчёркивает советский исследователь истории философии этих стран С. Н. Григорян, – были светочами, рассеивавшими мрак религиозного мракобесия». «К этим светочам следует отнести и Маймонида», – дополняет своей фразой заключение С. Н. Григоряна, который ничего не говорит о евреях и Египте, где жил Маймонид, М. С. Беленький, чтобы уверить нас, будто Орёл синагоги был таким же светочем науки, как лучшие умы Востока. Но в чём заключается на самом деле «свет науки» Маймонида, вы узнали, когда читали эпизод с Уриэлем Акостой.

В этой книге М. С. Беленького есть ещё одно любопытное место, которое достаточно ясно характеризует всю книгу, а подобных ей у нас издаётся великое множество. М. С. Беленький, говоря о большом и, как недвусмысленно надо понимать, благотворном влиянии иудеев на римлян, на стр.37 пишет: «Римский мыслитель I века Сенека... говорил о миссионерской деятельности иудеев: «побеждённые диктуют победителям».