Балтийское небо - Чуковский Николай Корнеевич

— А! — воскликнул Лунин. — Ростислав Всеволодович! Ведь так?

— Так, — с достоинством сказал мальчик. — Я с одного взгляда вас узнал, я вон от того угла бегу за вами…

— А картошку копать ходишь? — спросил Лунин.

— Давно не ходил. Смысла нет. Немцы теперь редко по полю бьют, всё больше по городу. Да и снег стал такой глубокий — не подойдешь.

— А как твой дедушка?.. Ты ведь с дедушкой живешь? — сказал Лунин. Видишь, я всё помню.

— Умер.

— Умер! — воскликнул Лунин. — Так с кем же ты? Совсем один остался?

— Нет, я с сестрой.

— А сестра такая же, как ты?

— Сестра у меня большая.

— А тут как ты очутился?

— А я тут живу. В том самом доме, который вы ищете.

— Откуда ты знаешь, какой дом я ищу?

— Ну, вот еще! — засмеялся мальчик. — Я сразу понял, куда вы идете. Давайте я вас проведу.

Они пошли вместе. Идти рядом по узкой тропинке было невозможно. Мальчик бежал впереди и беспрестанно оглядывался.

— Вы сегодня уедете? — спросил он. — Ну, ясно. Зачем вам тут оставаться, вам летать нужно. Знаете, о чем я хотел вас попросить? Возьмите меня с собой.

— Куда?

— На аэродром.

Лунин удивился:

— Зачем тебе на аэродром?

— Я люблю самолеты. Я больше всего люблю самолеты. Я хочу летать. Нет, вы не смейтесь. — Он обернулся посмотреть, не смеется ли Лунин, но Лунин не смеялся. — Я вовсе не думаю сразу летать. Я постепенно выучусь. А пока я всё буду делать… Снег убирать… Ну, там чистить что-нибудь… Флагом махать, если нужно. Что скажут, то и буду делать. Возьмите меня!

— Не могу, — сказал Лунин.

— Почему не можете? Права не имеете или не хотите?

— Права не имею.

Мальчик задумался.

— Слушайте, — сказал он через минуту, — а если Уваров разрешит вам меня взять?

— Уваров? — удивился Лунин. — Ты знаешь Уварова?

— Знаю, — сказал мальчик. — Он ведь ваш начальник, Уваров? Он ведь главнее вас?

— Главнее.

— Он ведь может пустить меня на аэродром? Он ведь может разрешить? Ну, ясно, может. Он согласится, если я ему скажу, что вы согласны. А вы согласны, правда? Можно ему передать, что вы согласны? Ну, я вижу, что можно!..

Они тем временем свернули в ворота высокого дома и вошли во двор, до того заваленный снегом, что идти пришлось между сугробами выше человеческого роста.

— Вот сюда, вот по этой лестнице, — сказал мальчик, открывая перед Луниным дверь. — Вам во второй этаж. Осторожно, здесь еще ступенька… Эй, Шарапов, смотрите, кого я вам привел!.. А где Шарапов?

Слава вошел храбро и бесцеремонно, как к себе домой. Видимо, ему хотелось показать Лунину, что он здесь свой человек, — да несомненно он и был здесь своим человеком. Несколько техников с белыми эмблемами на флотских черных шапках и несколько краснофлотцев, заполнявших комнату, смотрели на него без всякого удивления, как на хорошего знакомого.

— Шарапов вышел. Сейчас придет.

Лунин огляделся. Раскаленная железная печурка, черная труба которой проходит над письменным столом и выходит в форточку. Шкафы, шкафы, пишущая машинка, кипы аккуратно разложенных бумаг. Очень жарко и очень чисто, даже паркет натерт. Внезапно Лунин заметил в углу человека в командирской флотской шинели, который смотрел на него и улыбался. Нашивки старшего политрука на рукавах. «До чего знакомое лицо!» — подумал Лунин. И воскликнул:

— Как, это вы?

Перед ним стоял тот самый человек, вместе с которым он в августе пробирался в Ленинград сначала на паровозе, потом на попутной машине. Лунин множество раз с тех пор вспоминал и то путешествие и своего спутника.

— Ну вот и встретились, — сказал старший политрук, пожимая Лунину руку.

Они оба обрадовались встрече и смотрели друг на друга с приязнью и любопытством. «Он, кажется, единственный во всем городе нисколько с тех пор не похудел, — подумал Лунин. — Он и тогда был такой, заморыш, что шинель болталась на нем, как на палке. И лицо было такое же желтое. Пожалуй, он даже поправился немного…»

— Помните бочку?

— Еще бы! — воскликнул Лунин. — Ее до смерти не забудешь. Она чуть кости нам не разломала. А как давно это было! Словно в детстве, хотя еще и полгода не прошло!

— Мы, наверно, последними проехали в Ленинград по сухому, хотя и не знали об этом.

— Да, не слыхал, чтобы кто-нибудь проехал после нас, — сказал Лунин. — Неужели вы у нас в дивизии?

— Представьте.

— Вы, кажется, журналист… Уж не в нашей ли дивизионной газете вы работаете?

— Да, в «Крыльях Балтики». Я редактор.

— Вот оно что! — воскликнул Лунин. — «Редактор А. Ховрин». Так в конце каждого номера напечатано. Это, значит, вы? Я должен был раньше догадаться.

— Ну, а про вас я, конечно, всё знаю. Вас в дивизии всякий знает, — сказал Ховрин.

Действительно, Лунин не без смущения заметил, что его со всех сторон разглядывают с каким-то особенным вниманием. Техники и краснофлотцы не спускали с него глаз и слушали его разговор с Ховриным, стараясь не пропустить ни слова.

— Я вижу, вы последнего нашего номера еще не читали… — сказал Ховрин. — Цветков, дайте номер.

Краснофлотец развернул перед Луниным лист, и он прежде всего увидел свой портрет — в шлеме, в комбинезоне, с широким лицом, которое показалось ему непристойно самодовольным и глупым. Рядом с портретом была напечатана статья во всю страницу под заглавием «Командир Энского подразделения». Наверно, что-нибудь напыщенное и очень мало похожее на правду… Что он такого сделал?.. Только неловко перед товарищами в полку… Лунин отстранил от себя газетный лист и сухо спросил:

— А где же этот Шарапов?

Лунину показалось, что Ховрин несколько обижен его пренебрежением к статье.

— Шарапов сейчас явится. Да зачем он вам нужен?

Лунин объяснил, что надеется с помощью Шарапова сесть на машину.

— Это он может, — подтвердил Ховрин. — Не сегодня уедете, так завтра. Я и сам жду здесь машины, чтобы ехать на Поклонную гору. Жаль, нам не по пути.

Лунин задумался. Ему вдруг пришло в голову, что хорошо бы посоветоваться с этим Ховриным. Редактор многое должен знать. Человек он, кажется, доброжелательный, а Лунин так нуждался в совете. Он стоял и нерешительно смотрел Ховрину в лицо.

— Знаете, я хотел бы поговорить с вами, — сказал он наконец. — Кое о чем спросить вас… Если можно…

— Пойдемте, пойдемте сюда, — сказал Ховрин с готовностью. — Мне ведь тоже хотелось бы с вами потолковать.

Он провел Лунина в соседнюю пустую комнату, прикрыл за собою дверь, усадил Лунина на койку, сам сел рядом и с любопытством уставился ему в лицо, ожидая.

— Вам, вероятно, известно, — начал Лунин после некоторого колебания, — можно ли гражданскому населению уезжать из города по Ледовой дороге?

Глаза Ховрина удивленно блеснули.

— Не знаю, — сказал Ховрин, — но думаю, что пока нельзя.

— Пока нельзя? Почему?

— Если бы было можно, об этом знал бы весь город.

— Нет, почему — пока?

— Потому что потом будет можно.

— Когда потом? Когда все умрут? — спросил Лунин, чувствуя, что начинает горячиться.

Ховрин холодно посмотрел на него и промолчал.

— Нет, я просто хочу понять смысл, — сказал Лунин, жалея о своей горячности и сдерживая себя. — Во всем должен быть смысл. Вы понимаете, почему пока нельзя?

— Кажется, догадываюсь, — сказал Ховрин, подумав. — Потому что пока еще дорога к этому не подготовлена. Дорогу только что проложили, ею прежде всего воспользовались, чтобы подбросить в город хоть немного продовольствия, чтобы подвезти вооружение, чтобы сменить некоторые воинские части. А что было бы, если бы теперь, в январские морозы, на дорогу хлынули толпы женщин и детей, еле живых от голода? Они просто все умерли бы, до одного человека, только и всего. Разве не так?

— Так, — согласился Лунин, отчетливо вообразив себе всё, о чем говорил ему Ховрин. — Но почему же потом будет можно?

— Не думайте, что я знаю что-нибудь, это просто предположение, не больше, — сказал Ховрин. — Люди, не нужные для обороны города, должны быть отсюда вывезены. Они здесь только бесполезно гибнут, съедая то немногое, что удается завезти в город. Вывозить из города людей так же важно, как завозить в город продовольствие. Это, в сущности, одно и то же, и дорога через озеро предназначена, конечно, и для того и для другого.