Как я охранял Третьяковку - Феликс Кулаков

Есть такие, знаете ли, дни-вехи в истории человечества. Отплытие Христофора Колумба к берегам Нового Света, старт Юрий Гагарина, высадка американцев на Луну. Отъезд мебельной экспедиции из Москвы в Минск, пожалуй, тоже в этом ряду.

Но вот уже и следующая картина будоражит наше воображение. Михаил Борисович занимает место за штурвалом дядиного лайнера и под восторженные крики провожающих («В добрый путь!», «Семь футов под килем!», «Ни дна, ни покрышки!», «А, чтоб вас всех!..», «Верни мне мою молодость!») выруливает на МКАД, где в заранее условленных местах его уже поджидают товарищи – отчаянные храбрецы, участники дерзкого пиратского набега на сопредельное государство.

Е.Е., одетому неброско, но со вкусом, надлежало возвышается на окраине родного Реутова, и подавать сигнальные знаки фонариком. С ним же должен быть и кекс с «восьмерки», фамилию которого я позабыл за давностью лет, но имя вспомнил – Костик. Вот ведь оказия, и фамилию тоже вспомнил. Рахманин! Его звали Костя Рахманин!

Рахманин этот, – вечно такой чумазый, вечно в образе «друг мой Колька» – должен накинуть на плечи богатый казакин с поддевкой из барашковой шкурки, который Е.Е. нарочно заставил его купить, чтоб не позорил своим босяцким видом экспедицию. Казакин был знатный и пречудесный – на молнии, с пышным мерлушковым воротником и карманами на кнопочках. Модель, так называемый, «пилот», то есть «в пояс под резиночку». Но Рахманину, ввиду невысокого роста последнего, он с успехом заменял полупальто, доходя почти до самых колен. Однако вот что странно: рукава ему были впору. Смешно Костик выглядел в этой куртке.

Особенности его анатомии стали мне отчасти ясны, когда он буквально за несколько часов один ободрал и вынес с «восьмерки» все, что только было можно. Я нисколько не преувеличиваю. Линолеум, облицовочные панели со стен, межкомнатные перегородки, оконные рамы, двери вместе с коробками, сантехника – все это Рахманин демонтировал и вытащил один, без какой-либо посторонней помощи.

Новым хозяевам стратегического объекта достались только кирпичные стены и один унитаз. Его Рахманин, как ни старался, но скрутить не смог. Потому погоревал немного, а после кокнул кувалдочкой: «Так не доставайся же ты никому!». Будь у Костика руки обычной длины, нипочем бы ему не добиться таких результатов.

Так. После того, как Михаил Борисович подбирает Е.Е. и Рахманина, путь его лежит через Бутово до Теплого Стана. Там, в южных дебрях рабочих предместий, в строгом соответствии с указанной последовательностью к экспедиции присоединяются Валерьян Кротов и любезный Сергей Львович. Валерьян хмур и сосредоточен. На голове его знаменитая в определенных кругах лохматая горская шапка, в левой руке зажат полиэтиленовый пакет. Внутри пакета смена белья и три бутерброда с вареной колбасой, а также возможно зубная щетка. Сергей Львович держится несколько отстраненно и иронично.

Далее теперь у смельчаков только поворот на Минское шоссе и полное опасности и приключений путешествие. Но вот ведь задачка: где подцепить Олега Баранкина? Он-то живет в самом центре, на Новокузнецкой! Этот пункт безжалостно рушил тщательно составленный план сражения. И Михаил Борисович опять надолго углублялся в рихтовку всяких возможных вариантов.

Не знаю, в течение какого времени Маршал Советского Союза Жуков (или Конев? или вместе?) обдумывал операцию по взятию Берлина. Скоро ли союзники додумались из всего богатства вариантов выбрать место для высадки именно в Нормандии – мне тоже неизвестно. Немудрено. Стратегический гений больших полководцев сокрыт от понимания заурядных обывателей. Полководец в отличие от обывателя способен и в капле воды увидеть океан, и заметить лес за деревьями.

Михаилу Борисовичу понадобилось почти две недели, чтобы в деталях осмыслить дорогу от Москвы до Минска. Он бы и еще подумал, да взбунтовался Иван Иваныч, который ради его размышлений все эти две недели проторчал на Главном входе, не видя ни радостей жизни, ни нормального обеда с трехразовой переменой блюд.

И вот…

И вот за день до отъезда, когда всеобщее радостное возбуждение достигло своего апогея, Михаил Борисович вдруг объявляет, что ничего не выйдет. Что дядя его категорически против поездки, и сдавать свой драгоценный Фольксваген в наем всяким сомнительным субъектам не намерен ни под каким видом.

Сергей Львович только пожал плечами, и сказал: «Да и хер с ним!». А вот Е.Е., Валерьян и почему-то особенно Олег Баранкин были не просто шокированы этим известием, они прямо-таки охуели от таких новостей.

Если хоть немного постараться, то их вполне можно понять. Все сорвалось в последний миг! И это при наличии сверстанного и утвержденного плана, ясной цели, перспективы некоторого материального обогащения, пятнадцати купленных бутылок водки, и целого ящика сгущенного молока (это в подарок), наконец!

Джентльмены удачи, внезапно и безжалостно торпедированные жизненными обстоятельствами, потерпели редкостное по своей сокрушительности фиаско. Что там твоя Цусима, что Сталинград и Аустерлиц! Вздор и больше ничего. Вот здесь было да-а-а-а… Разгром. Судьба-злодейка, фигурально выражаясь, дала нашим покорителям меридианов по морде, и даже пинка под ихние упитанные задки. Вместо восхождения на Лхоцзе-Восточную но северному траверсу вышло черт его знает что, пошлый поросятник.

А Михаил Борисович спокойно вытащил металлоискатель из сейфа и, посвистывая, отправился на пост, оставив абордажную команду в состоянии близком к истерическому. Очнувшись, Е.Е. пытался еще взывать к совести вероломного Михаила Борисовича, доводы приводя поистине несокрушимые, например такие: «Миша, бля, это несерьезно!», или: «Так взрослые люди не поступают!».

Но ученый-теоретик только смотрел на начальника объекта чистыми глазами, ласково ему улыбался и нешироко разводил руками. Словом, путешествие не состоялось.

Вот такие бывали пироги с Михаилом Борисовичем.

17. «В антракте будет угощение!»

Эра великих людей и свершений в Третьяковке неумолимо клонилась к закату. Уволились практически все, с кем я начинал свой нелегкий путь сотрудника Службы безопасности, и даже многие из тех, что пришли уже позже меня. Паша Короткевич, Крыкс, Леха Егоров, Илюша-Кропачуша, Диментий Беденков, даже Сережа Рогаткин в поисках лучшего удела нежели частноохранный покинули нас на произвол бушующего океана жизненных невзгод.

Все они нашли себя в новых реалиях, и с разной степенью успешности занимались общественно полезной деятельностью за денежное вознаграждение.

Паша стал подмастерьем печника и складывал чудесные камины в подмосковных резиденциях нуворишей. Илюша собирал при помощи отвертки и накидного ключика какие-то якобы шведские стеклопакеты. Крыкс совершил неожиданный фортель, заделавшись стилистом-парикмахером, чем немало меня встревожил, так как нравы в этой среде общеизвестны. Диментий Беденков портняжничал – кроил чехлы актуальных расцветок на автомобильные сиденья. Рогаткин, кажется, подался по токарному делу.

Кулагин уволился уже почти как год, польстившись на посулы Зураба Константиновича Церетели. Знаменитый скульптор, любимец Мельпомены, Артемиды и всех прочих мыслимых и немыслимых муз, а также нашего замечательного мэра обещал платить Алексею жалованье в 400 долларов за непыльную работу привратника. А 400 долларов это вам не баран, извиняюсь, взбзднул! Особенно по сравнению с 60-ми долларами, которые полагались сотруднику в Третьяковке после дефолта 1998 года. Кулагин соблазнился довольно легко, ибо человек слаб, друзья мои. Ему была выдана форменная ливрея с позументами и галунами, плюс дарованы какие-то скидки на питание, плюс карт-бланш на проезд в пригородных поездах, плюс еще что-то такое, о чем он не любил говорить вслух. Новыми коллегами Кулагина оказались исключительно знойные усатые аджарцы. Их оливково блестящие глаза не давали старине покоя.

Личный состав ЗАО ЧОПа измельчал как Аральское море – до грунта, до мезозойских окаменелостей. В тухлых лужах копошились какие-то трилобиты, примитивные земноводные. С отчаянной грустью глядел я на новоокрученных рекрутов.

Взору моему представали: Костя Романычев – вдохновенный онанист в стадии дебильности, Саша Гжельский – глуховатый дебил; бывший матрос каботажного катера, Сережа Бабуров – тихий, ничем не примечательный дебил. А ведь был еще прелестный крендель в малиновом пиджачке и с усами по прозвищу Лариосик, и еще дохлощипый дяденька по фамилии Ходырев, оказавшийся на поверку запойным алкоголиком, и еще перекрученный, как карельская березка, разрядник по спортивному ориентированию с невероятно писклявым голоском, и еще кадр, имевший вместо имени и фамилии удивительное словосочетание «Тимофей Заец-Караваев», и еще… Словом, и тому подобный жуткий сброд. Все вместе это сверкало, переливалось, и выглядело как загородная клиника Белые Столбы теплым осенним днем.