Миллионы Стрэттон-парка - Дик Фрэнсис

В целом же профессионалы, занятие которых — доставлять удовольствие другим, с пониманием отнеслись к временным мерам, принятым на ипподроме, чтобы не срывать состязаний, тем не менее я заметил, чем ближе было к концу скачек, тем больше они воспринимали возникшие словно по мановению волшебной палочки удобства как само собой разумеющееся и начинали ворчать по поводу толчеи в весовой и недостаточного обзора на временных трибунах.

— Им предложили рукотворное чудо, — вздыхал Роджер, — а они желают теперь небесного.

— Такова человеческая природа.

— А, ну их к черту.

Какое-то время я провел с Филиппой и Пенелопой, предаваясь бессвязным мечтаниям, потом нашел своих мальчишек и вновь почувствовал бремя возраста и родительского долга, впрочем, никто и ничто не напоминало мне, что меня в любой момент могут отправить на тот свет.

Я поговорил с Марджори, которая заменила Викторию на вручении призов. Когда она пробиралась через шумящую толпу, ее стройную прямую фигурку от давки надежно оберегали своей внушительной массой Конрад и Айвэн. Загорались огни фотовспышки, подставленный ей чьей-то услужливой рукой микрофон издавал таинственные звуки, хозяева лошадей-победителей были на седьмом небе и не скрывали своих чувств, тренеры, казалось, вздохнули так, будто с их плеч свалилась невыносимая ноша, жокеи-победители выглядели явно разочарованными (получив по меньшей мере десятую пару призовых запонок), а лошади возбужденно подергивали холкой и нервно перебирали копытами. Обычная картина раздачи призов, необычный день.

— Ли, — обратилась ко мне Марджори, направляясь обратно к большому шатру и замедлив шаг, когда увидела меня. — Чашку чая?

Я послушно подошел к ней, и мы вместе вошли в столовую, где очень скоро идея чашечки чая перевоплотилась в хорошую порцию «Пол Роджера» из винных подвалов Стрэттон-Хейза. Отпустив Конрада с Айвэном, она пригласила меня во вновь прибранную столовую, где заботливая прислуга поставила стол на место, накрыла его безукоризненной скатертью и вновь расставила на ней блюда с сандвичами и пирожными эклер.

Марджори присела на один из стульев и сразу взяла быка за рога.

— Во сколько это обошлось? — требовательным тоном спросила она.

— А сколько, по-вашему, это стоит?

— Садитесь, садитесь, — она подождала, пока я устроюсь на стуле. — Это стоит, как вы отлично себе представляете, любой суммы, какую только может попросить ваш друг. Весь день нас со всех сторон поздравляют. Этот шатер очень понравился. Будущее ипподрома, я не преувеличиваю, спасено. Может быть, мы сегодня и не получим прибыли наличными, но нам зачтется бесценный доход, который мы заработали, вызвав такой восторг у наших посетителей, они теперь станут нашими почитателями.

Ее деловая метафора вызвала у меня улыбку.

— Я сказала Конраду, — сдержанно промолвила она, — чтобы он не трясся над каждым счетом. Оливер Уэллс очень занят, поэтому я говорю это вам. В среду, послезавтра, я собираю семейный Совет. Можете вы с Оливером и полковником до этого подсчитать для меня расходы и дать список затрат?

— Вероятно.

— Тогда сделайте это, — сказала она, на этот раз не столько приказным, сколько просящим тоном. — Я сказала Конраду, чтобы он велел бухгалтерии прикинуть, каково реальное положение ипподрома на настоящий момент, не дожидаясь конца этого финансового года. Нам необходимо разобраться в ситуации и определить, что мы будем делать в первую очередь. — Она на миг замолчала. — Сегодня вы показали, что нам не стоит перестраивать трибуны по-старому. Вы показали нам, что людям нравится свежая и необычная обстановка. Нам нужно построить веселые трибуны.

Я слушал ее с благоговением. Неужели ей восемьдесят четыре года? Или восемьдесят пять? Маленькая, в чем душа держится, мыслит четко и жестко, старушка с хваткой финансового магната.

— Вы придете на Совет? — спросила она не совсем уверенно.

— Думаю, да.

— А миссис Фаулдз?

Я холодно посмотрел на нее:

— Она сказала, вы узнали ее.

— Да. Что она вам рассказала?

— Не очень много. Главным образом говорила о том, что, если ипподром станет приносить доход, будет процветать, она не станет настаивать на продаже земли.

— Прекрасно. — Марджори явно обрадовалась, но об этом можно было судить только по чуть заметному движению ее скул.

— Не думаю, чтобы она горела желанием посидеть на Совете, — прибавил я. — Она прочитала в газетах о семейных раздорах, этого достаточно. Она просто хотела узнать, как тут дела.

— Газеты! — Марджори покачала головой, одно только это слово вызывало у нее отвращение. — Не знаю, как они могли разнюхать о наших разногласиях. Чего только они не писали, страшно подумать. Нам больше нельзя допускать таких скандалов. И еще важнее не допустить новых выходок Кита.

— Так, может быть, — осторожно предложил я, — лучше, пусть себе все идет своим чередом…

— Ну что вы, — не дала она мне закончить, — что вы говорите, а семейная честь…

Старинная, вековечная дилемма никуда не девалась — с их точки зрения, ей не было решения.

Скачки закончились, и толпы устремились с ипподрома, оставляя после себя тонны мусора. Опустел большой шатер. Рестораторы сложили свои столы и стулья и разъехались. Солнце склонялось к горизонту, землю окутывало желтое марево, и мы с Генри, Оливером и Роджером сидели на перевернутых пластиковых ящиках из-под бутылок, наслаждаясь тишиной покинутого пьющей публикой бара для членов клуба и холодным пивом из банок, и, лениво ворочая языками, подводили итоги многотрудному дню.

Пятеро мальчишек носились поблизости. В последний момент к ним присоединился Тоби. Стрэттоны отправились восвояси. У конюшен грузились в фургоны последние победители и неудачники. Все уже позади — нетерпение, страстный порыв, триумф.

— Следующий номер нашей программы… — провозгласил я, словно с арены в цирке, и широко повел рукой.

— Мы отправляемся домой спать, — закончил за меня Роджер.

В хорошем настроении он довез меня с ребятами до автобуса, а сам вернулся обратно присмотреть за уборкой, проследить за тем, чтобы все было заперто на ночь, и проверить охрану.

Дети поужинали на скорую руку и сгрудились у телевизора. Я сидел, читал дневники Картерета и зевал. Мы все, конечно, поговорили с Амандой.

Картерет писал:

«Ли уговорил пойти на вечернюю лекцию о последствиях бомбежек для разного рода строений. (Дело рук скорее Ирландской освободительной армии, чем авианалетов.) Было очень скучно. Ли извинялся за то, что я потерял время. У него появился бзик по поводу разных развалюх. Сказал ему, что на этом он здесь не заработает поощрения. Он ответил, что жизнь не кончается после колледжа…»

— Папочка, — позвал меня Нил.

— Да?

— Я задал Генри загадку.

— Какую загадку?

— Какая разница между шпунтом и желобком?

Я с благоговением воззрился на своего потрясающего сына, маленького мальчика с необычайно хорошей памятью.

— Ну, и что он тебе ответил?

— Он спросил, кто этим интересуется. Я сказал, что ты, и он стал смеяться. И сказал, что если кто и знает ответ, то это ты.

Я улыбнулся и сказал:

— Это похоже на загадку Сумасшедшего Шляпника из «Алисы в стране чудес»: «Какая разница между вороном и письменным столом?» Ответа на нее вовсе не существует.

— Глупая загадка.

— Согласен. Я всегда так думал.

Нил замолк, погрузившись в детский фильм. На экране носился длинноносый Пиноккио и противно верещал, я почему-то вспомнил сегодняшнюю истерику Кита. Его искаженное злобой лицо вызывало отвращение. Вялой рукой я перелистнул страницу. Картерет писал:

«Был там и „великий“ Уилсон Ярроу, задавал вопросы, чтобы покрасоваться „ученостью“. И с чего это преподаватели взяли, что он такой талантливый? Он только и делает, что лижет им задницу. Ли просто выставят как еретика, если только до преподавателей дойдет, что он говорит о Гропиусе. Но хватит, пора браться за курсовую по политическому пространству».

Я листал страницу за страницей, и передо мной вставали события тех уже далеких лет, все, что происходило тогда у нас на курсе. Ярроу же как в яму провалился. Ни слова о нем. Я заглянул в следующий блокнот, пропустив довольно большой отрезок времени, и там зацепился за восклицательные знаки после упоминания о премии «Эпсилон». Однако сколько я ни вглядывался в строчки последующих записей, я нашел только один абзац, которого, впрочем, было более чем достаточно:

«Снова пошли слухи о Уилсоне Ярроу. Ему позволили закончить дипломную работу! Говорят, что чужой проект был подан под его именем по ошибке! Старик Хэммонд говорит, что такой яркий талант не должен пропасть из-за одной-единственной оплошности! Как это понимать? Обсуждал это с Ли. Он говорит, что это идет от натуры человека. Если кто-то решается смошенничать единожды, то при случае повторит. А как же последствия, поинтересовался я. Он сказал, что Уилсон Ярроу не задумывался о последствиях, так как нисколько не сомневался, что все это сойдет ему с рук. Создается впечатление, что никто не знает, как был раскрыт обман, который называют „ошибкой“. Или не хотят говорить? Объявлено, что в этом году „Эпсилон“ не будет присуждаться. Но почему нельзя было отдать премию тому, кто был автором проекта на самом деле?