Москвест - Андрей Жвалевский

На кухне Маша сидела за столом и с умиротворенным лицом чистила ложки.

— Тебя уж запрягли? — спросил, зевнув, Миша.

— Я сама взялась, — сказала Маша, — надо ж еду отрабатывать.

— Ох уж эта твоя справедливость! — вздохнул Миша. — Ничто ее у тебя не отобьет. Что тут отрабатывать? Сыра кусок?

Маша сжала зубы и принялась тереть ложку с удвоенной энергией.

— А где эта карга старая? — поинтересовался Миша.

— У нее спину скрутило. Лежит у себя, ругается на чем свет стоит. Говорит, без нее тут все пропадет.

— Ну и отлично! — обрадовался Мишка. — Значит, можно поесть спокойно.

Но спокойно поесть не удалось: через минуту в кухню вбежали две девицы и загомонили разом.

— Ох, сегодня ж его сиятельство обед дают, а прислуги-то никого и не осталось, как управимся, не знаем.

— А где все? — спросила Маша.

— Да в имении все, поехали сады обирать. У Пал Иваныча сады огромные, там не справляются, вот он и отправил всех городских, чтоб подсобили. А Прокла слегла…

— А вы? — спросила Маша.

— А что мы? — испугалась одна из девушек. — Мы ж к господам не пойдем! Там же ходить надо, говорить, подавать… Не, это без меня, я тут, в уголочке посижу. С семками.

Мишка прыснул в углу, чем немедленно привлек внимание девушек.

— Ой, — зарделась та, что говорила, — мы тут о своем, о девичьем, а у нас тут вон кто есть… А меня Катериной зовут.

Катерина перекинула через плечо косу и, как положено в таких случаях, стала теребить ее, искоса смотря на Мишу. Маша не выдержала и хихикнула. Миша немедленно разозлился.

— Что смешного? — рявкнул он.

— Катя, я могу помочь с приемом, — предложила Маша, — я господ не боюсь.

— Вот и славно, — пропела Катя, — а ты меня познакомишь со своим…

— Братом, — подсказала Маша.

— Бра-а-атом, — радостно пропела Катя, — ах, братом. Тогда я сама познакомлюсь.

«Ах, значит, братом, — подумал Миша. — Только что был почти мужем, а тут опять стал братом!»

Полдня Мишка вертелся возле Маши. Ну не то чтобы вертелся, а так… оказывался все время рядом. Честно говоря, ему было немного не по себе от того, что он никому не нужен. То ли дело Маша! Она хлопотливо готовилась к ответственному делу: переоделась в какое-то другое платье, придирчиво выспрашивала у дворовых девчонок, что и как надо делать, кому что когда подавать, куда смотреть и где ждать, пока не позовут. На «брата» она внимания не обращала — в отличие от Кати, которая так застенчиво хлопала на него ресницами и выразительно поправляла косу, что Мишка сбежал, воспользовавшись моментом, когда девчонка отвернулась.

Чтобы провести время хоть с какой-то пользой, он решил обследовать дом. Он оказался обширным, и комнаты большей частью просторными, с высоченными потолками. Особенно впечатляла библиотека.

Мишка даже замер на пороге от неожиданности — он никогда, ни в одном времени не видал сразу столько книг. Три стены уставлены стеллажами, на которых плотно, обложка к обложке, теснились тома в кожаных переплетах. По их истертости видно было, что все книги читанные, многие — неоднократно. Стеллажи уходили высоко вверх, поэтому у каждой стены к ним заботливо прислонены лестницы. Причем не стремянки — обычные лестницы, похожие на ту, что Мишка видел в бабушкиной деревне. Пространство между стеллажами тоже не пустовало: там выстроились буквой «П» простые, хотя и гладко оструганные столы.

За ними сидело двое: очень серьезный мальчишка лет пяти и хмурый седой старик. Как ни странно, мальчишка читал шустро — пробегал глазами страницу и тут же переворачивал ее, а старик шевелил губами, с явным трудом одолевая буквы. Зато когда Мишка увидел, что именно тот читает…

Это была газета! А на газетах, как известно, есть дата. Во всей этой суете они как-то позабыли выяснить, какой нынче год на дворе.

Мишка, стараясь двигаться потише, подошел к старику и почти шепотом сказал:

— Здрасьте.

Ответа не последовало. Но Мишка решил не сдаваться.

— Свежая? — спросил он старика.

Но ответил мальчик.

— С прошлой среды! А свежая только питерская есть.

Причем слово «питерская» он умудрился с таким неуловимо презрительным выражением, что Мишка невольно усмехнулся. Похоже, вражда между двумя столицами уже стала привычной. «Значит, — попытался вычислить Мишка, — Петр Первый уже был… Нет, все равно надо поточнее узнать». И потянулся за «свежей питерской».

— Сам что, с Питера? — с уже нескрываемым презрением спросил мальчишка.

— Нет, — почему-то торопливо ответил Мишка и, вспомнив свои приключения, уточнил. — Мы с сестрой из Литвы.

— Здорово! — теперь пацан обрадовался. — Так ты по-польски, наверное, знаешь!

Мишка еще торопливее замотал головой. Мальчишка огорчился:

— Жаль… Я пока что только по-русски и по-аглицки читать могу.

В доказательство своих слов он продемонстрировал книгу, которую держал в руках. На ее обложке действительно было что-то написано по-английски. Мишка решил не удивляться и нашел дату на газете. 1856 год…

А Маша уже стала прислуживать. Это оказалось делом хлопотным, особенно поначалу. Дамы — те еще ничего, ели-пили мало и внимания почти не требовали. Присмотревшись повнимательнее, Маша поняла причину такой сдержанности, а заодно и причину отличной осанки присутствующих «барышень» и «барынь». Все они были так затянуты в корсеты, что даже воздух в себя с трудом втягивали, что уж говорить о еде и питье. Зато некоторые мужчины ели обильно и еще обильнее выпивали. Приходилось подтаскивать к ним бутылки и убирать пустую посуду. Эти некоторые были, как могла догадаться Маша по разговорам, из помещиков, которые выбрались в Первопрестольную развеяться и навестить «милейшего Павла Ивановича».

Видимо, одичав в своих имениях, помещики много и несмешно шутили и все норовили Машу ущипнуть или шлепнуть. (В такие моменты она с трудом сдерживала себя, чтобы не огреть нахала подносом.) Москвичи вели себя посдержаннее, ели и пили с видом пресыщенным и усталым.

А еще оказались за столом несколько офицеров в блестящих мундирах. Это были настоящие произведения искусства — мундиры, а не офицеры. Маша каждую свободную секунду старалась повнимательнее рассмотреть богатую вышивку, висюльки и бахрому.

Когда первый голод утолили, стало полегче, даже помещики — Маша про себя уже звала их «медведями» — сыто отвалились на спинки жалобно поскрипывающих стульев и прикладывались к бокалам лишь изредка. Теперь Маша могла немного расслабиться и внимательно прислушаться к беседе. Речь шла о вещах не очень понятных ей: охоте, политике, приемах. Кроме того, большей частью беседу вели по-французски — и тут уж Маша ничего разобрать не могла. Хорошо, что один из «медведей» в середине беседы возмутился и воскликнул: