Овод - Этель Лилиан Войнич

— Это мои личные невзгоды. Зачем тревожить ими других!

— Выслушайте меня, — сказала Джемма, взяв его руки в свои и стараясь успокоить их конвульсивную дрожь. — Я не хотела касаться того, чего не вправе была касаться. Но вы сами по своей доброй воле стольким уже поделились со мной. Так доверьте мне и то немногое, что осталось недосказанным, как доверили бы вашей сестре. Сохраните маску на лице, если так вам будет легче, но сбросьте ее со своей души, сбросьте ради самого себя!

Овод еще ниже опустил голову.

— Вам придется быть терпеливой со мной, — сказал он. — Из меня выйдет плохой брат. Но если бы вы только знали… Я чуть не лишился рассудка в последние дни. Будто снова пережил Южную Америку. Дьявол овладевает мной и… — Голос его прервался.

— Дайте же и мне долю участия в ваших страданиях, — прошептала Джемма.

Он прижался лбом к ее руке:

— Тяжка, десница господня!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I

Следующие пять недель в жизни Овода и Джеммы были наполнены волнующей и напряженной работой. Не хватало ни времени, ни сил, чтобы подумать о своих личных делах. Оружие было благополучно переправлено контрабандным путем на территорию Папской области. Но оставалась невыполненной еще более трудная и опасная задача: из тайных складов в горных пещерах и оврагах нужно было незаметно доставить его в местные центры, а оттуда развезти по деревням. Вся область кишела шпиками. Доминикино, которому Овод поручил организацию дела, прислал во Флоренцию письмо, настоятельно требуя либо помощи, либо отсрочки.

Овод настаивал, чтобы все было кончено к середине июня, и Доминикино приходил в отчаяние. Перевозка тяжелых грузов по плохим дорогам была нелегкой работой, тем более что необходимость сохранять все в тайне вызывала бесконечные проволочки.

Я между Сциллой и Харибдой[75], —

писал он. —

Не смею торопиться из боязни быть выслеженным и не могу затягивать доставку, так как надо поспеть к сроку. Пришлите мне дельного помощника либо дайте знать венецианцам, что мы не будем готовы раньше первой недели июля.

Овод понес письмо Доминикино Джемме.

Она углубилась в чтение, а он уселся на полу, нахмурив брови и поглаживая Пашта против шерсти.

— Дело плохо, — сказала Джемма. — Вряд ли нам удастся убедить венецианцев подождать три недели.

— Конечно, не удастся. Что за нелепая мысль! Доминикино не мешало бы понять это. Не венецианцы должны приспосабливаться к нам, а мы — к ним.

— Нельзя, однако, и осуждать Доминикино: он, очевидно, старается изо всех сил, но не может сделать невозможное.

— Да, вина тут, конечно, не его. Вся беда в том, что там один человек, а не два. Один должен охранять склады, а другой — следить за перевозкой. Он совершенно прав: ему необходим дельный помощник.

— Но кого же мы ему дадим? Из Флоренции нам некого послать.

— В таком случае, я д-должен ехать сам.

Джемма откинулась на спинку стула и взглянула на Овода, нахмурив брови:

— Нет, это не годится. Это слишком рискованно.

— Придется все-таки рискнуть, если н-нет иного выхода.

— Так надо найти этот иной выход — вот и все. Вам самому ехать нельзя, об этом нечего и думать.

Овод упрямо сжал губы:

— Н-не понимаю, почему?

— Вы поймете, если спокойно подумаете минутку. Со времени вашего возвращения прошло только пять недель. Полиция уже кое-что пронюхала о старике-паломнике и теперь рыщет в поисках его следов. Я знаю, как хорошо вы умеете менять свою внешность, но вспомните, скольким вы попались на глаза и под видом Диэго и под видом крестьянина. А вашей хромоты и шрама не скроешь.

— М-мало ли на свете хромых!

— Да, но в Романье не так уж много хромых со следом сабельного удара на щеке, с изуродованной левой рукой и с голубыми глазами при темных волосах.

— Глаза в счет не идут: я могу изменить цвет беладонной.

— А остальное? Нет, это невозможно! Отправиться туда сейчас при ваших приметах — это значит итти в ловушку. Вас немедленно схватят.

— Н-но кто-нибудь должен помочь Доминикино!

— Хороша будет помощь, если вы попадетесь в такую критическую минуту! Ваш арест равносилен провалу всего дела.

Но Овода нелегко было убедить, и спор их затянулся надолго, не приведя ни к какому определенному результату. Джемма только теперь начала понимать, каким неисчерпаемым запасом спокойного упорства обладает этот человек. Если бы речь шла о чем-нибудь менее важном, она, пожалуй, и сдалась бы. Но в этом вопросе нельзя было уступать: ради практической выгоды, какую могла принести поездка Овода, не стоило, по ее мнению, подвергаться такому риску. Видя, что ее доводы не могут сломить его упрямую решимость, Джемма пустила в ход свой последний аргумент.

— Будем, во всяком случае, честны, — сказала она, — и назовем веши своими именами. Не затруднения Доминикино заставляют вас так упорно настаивать на этой поездке, а ваша любовь к…

— Это неправда! — горячо прервал Овод. — Он для меня ничто. Я вовсе не стремился увидеть его… — И замолчал, прочтя на ее лице, что выдал себя.

Их взгляды встретились на мгновение; затем оба опустили глаза. Имя человека, о котором они подумали, осталось непроизнесенным.

— Я не… не Доминикино хочу спасти, — пробормотал наконец Овод, зарываясь лицом в пушистую шерсть кота, — я… я понимаю, какая опасность угрожает всему делу, если никто не явится туда на подмогу.

Джемма не обратила внимания на эту жалкую увертку и продолжала, как будто ее и не прерывали:

— Так вот, надо подумать, как помочь Доминикино… В чем дело, Кэтти? Кто-нибудь пришел? Я занята.

— Сударыня, мисс Райт прислала пакет с посыльным.

В тщательно запечатанном пакете было письмо со штампом Папской области, адресованное на имя мисс Райт, но нераспечатанное. Старые школьные друзья Джеммы все еще жили во Флоренции, и особенно важные письма нередко пересылались из осторожности по их адресу.

— Это условный знак Микеле, — сказала она, наскоро пробежав глазами письмо, в котором сообщались летние цены одного пансиона в Апеннинах, и указывая на два пятнышка в углу страницы: — Он