Санитары - Сергей Зайцев

— Есть! Есть! — немедленно взъярился Димка. — У нее брат есть! Я! Отец… — И только тут до него дошло, что именно сказал ему Олег. — Той же болезнью, что и вы?.. То есть у тебя тоже… «Быстрянка»? У всех вас?

Олег улыбнулся. По-прежнему спокойно, доброжелательно и уверенно. Как человек, владеющий ситуацией, напоминая бауманцу, что он тут — всего лишь гость. А гостю положено вести себя скромнее. Но Димка лишь упрямо нахмурился и сжал кулаки.

— «Быстрянка»… — Натуралист покачал головой. — Странное название, но придумали его не мы, а ганзейцы. Это не совсем болезнь, парень. Скорее, явление, новое состояние организма. Теорий на этот счет много, но среди нас нет ни одного человека с академическим образованием, ни одного ученого или грамотного медика, так что остается только придумывать гипотезы. Но одно мы давно поняли — с каждым это случается по-разному. В один знаменательный день некий случайный фактор… назовем его мутагенным, запускает особый механизм изменений в нашем организме. Мутаген забирает нашу прежнюю жизнь, но взамен дает кое-что другое, пробуждает некий скрытый потенциал. Усиливает в нас то, что уже и так было, но раньше проявлялось мало, находилось только в зачатках. И мы становимся, как вы нас назвали, санитарами. Панацеи от «быстрянки» нет, есть прививка. Не навсегда, у кого-то период стабилизации дольше, у кого-то меньше. Мы постоянно живем в состоянии риска, что все начнется заново. Но это наша жизнь, и нас она устраивает.

— Я что-то плохо понимаю, что ты тут несешь, — у Димки против воли участилось сердцебиение, его бросило в жар, но озарение уже вертелось на языке, и он не смог сдержать рвущиеся слова:

— Твою мать, Натуралист! Так вы что… мутанты, что ли?!

— Мы просто… другие, — Олег хмыкнул. — И мы, вопреки предположениям Шрама, не несем угрозы для остальных людей в метро. Более того, мы боремся за их безопасность не меньше, чем «нормальные». Психологически мы отличается от вас немногим, но это важное отличие. Крайне важное. «Быстрянка» дала всем нам необычайно сильное чувство общности, и друг другу мы не способны причинять вред, так как чувствуем себя одной семьей, более тесной, чем обычные человеческие семьи.

Последних слов Димка не расслышал. Неожиданно зашумело в ушах. Открытие шокировало. Шокировало настолько, что душу захлестнула мучительная боль. Димка сжал кулаки, чувствуя, как внутри все сжимается от страха и ненависти, естественных спутников всей его жизни, возникающих у любого нормального человека при слове «мутант».

— Это какой-то бред. Такого не может быть… Скажи, что ты просто решил надо мной поиздеваться… И теперь Наташа… теперь она тоже… Му… Мута…

Димка умолк, не в силах выговорить ненавистное слово по отношению к родному ему человеку.

— Эй, парень, дыши глубже! Спокойнее, слышишь? Успокойся. Не все так страшно, как тебе могло показаться. Дыши, говорю, не вырубайся! Анюта, иди сюда!

— Не надо… Анюту, — через силу выговорил Димка. Глубоко вздохнул, стараясь взять себя в руки, внутренним усилием приглушить захлестнувшие его жгучие эмоции. — Я в порядке…

— В порядке он, — беззлобно проворчал Натуралист. — Выглядишь, словно покойник, позеленел прямо. Я, конечно, не ожидал, что ты сразу поверишь мне. Твои сомнения вполне обоснованны. Ладно, попытаюсь объяснить иначе. Никогда не годился на роль философа… но я постараюсь. С чего бы начать?..

Сталкер откинулся на спинку стула и задумался, подбирая слова.

— Понимаешь, Дмитрий, в любом человеке с рождения есть масса чужеродных генов, которые мы, хомо сапиенс, накопили в себе в ходе эволюции, — потому что мы постоянно употребляли в пищу других существ. Мы всегда изменялись, сами того не замечая, и отличия сказывались только через множество поколений, с расстояния в сотни и тысячи лет. Но для тех, кто эти отличия рассматривал, их состояние уже было нормой. Так что, по сути, мы все с рождения мутанты. А после Катаклизма в дело вступил еще какой-то эволюционный фактор. Я подозреваю, что этот мутаген, ответственный за изменения, всегда был у нас в крови. У всех нас, всего человечества. Просто раньше он не проявлялся или проявлялся не так, как сейчас. Я хорошо помню, что и до Катаклизма у людей было много различных способностей, которые «нормальными» не назовешь, из разряда экстрасенсорных.

— Это все какой-то бред, — устало повторил Димка, слушая сталкера вполуха и мучительно раздумывая, как ему теперь быть. «Наташка… Наташка теперь другая? Не такая, как все? И как себя с ней вести? Делать вид, что ничего не изменилось? Но кто я сам для нее сейчас? Чужой? Наверное, чужой. И еще… Черт, как неприятно об этом думать! Предательская, гаденькая мыслишка, но… Но нужна ли она мне — такой? Черт!..»

— Видишь ли, Дмитрий, тебе будет сложно меня понять, но постарайся, — продолжал сталкер, внимательно наблюдая за реакцией бауманца. — Ты родился в метро и о том, что происходило раньше, знаешь только понаслышке или из книг, не всегда отражающих истинную картину. Но одно дело пытаться понять умом и совсем другое — пройти через все это самому, чтобы контраст жизни прежней и нынешней пронял до мозга костей. Со мной совсем иначе. Двадцать лет жизни до Катаклизма, двадцать с лишним лет после. Есть что сравнивать.

— Слышал уже подобные байки, — буркнул Димка, отсутствующим взглядом глядя в стену перед собой. — Мой напарник недавно рассказывал, как он прожигал жизнь до Катаклизма, не ценил то, что имел.

— Я не об этом, Дмитрий, — терпеливо уточнил Натуралист. — Я толкую о том, что те, кто живет сейчас в метро, уже прошли естественный отбор. Причем не первый и не последний. В первые годы было много самоубийств. Привычного завтрашнего дня больше не существовало, только непрерывная борьба за выживание, к которой большинство, выросшее в тепличных условиях, оказалось не готово. Нет. Не так. Выражусь иначе. Многие готовы бороться, когда есть за что. Но тот мир, в котором мы живем сейчас, для многих, даже хороших и сильных духом людей не имел значимой ценности. Не за что им было цепляться. Я могу их понять, потому что сам долго был на грани. После Катаклизма не осталось ничего привычного. Изменилось все — окружающий мир, среда обитания, даже животные. Никто больше не строит планов на пять, десять лет вперед, ведь даже не знаешь, что будет завтра. А раньше человек мог спланировать всю свою жизнь до самой старости. Самое забавное, это действительно получалось. Так что, Дмитрий, поверь мне на слово: мы все — совсем другие люди, не те, что жили до Катаклизма. И те, кто выжил, и тем более те, кто родился позже. Только не все готовы смириться с этой мыслью. Особенно такие, как капитан Панкратов.

— Шрам говорил, что экспериментальное лекарство от «быстрянки» существует. И я не понимаю, почему вы не можете договориться о совместных усилиях по лечению этой заразы? Почему вы не объясните все им так же, как мне сейчас?

— Ты, видимо, прослушал. Панкратов и так все прекрасно знает. Не знает он только одного — где находится наше Убежище. Но и это скоро перестанет быть секретом — завал надолго не удержит ганзейцев. Есть обходные пути, и они сейчас бросят все силы на их поиски. Так что мы собираем вещи и переберемся на запасную базу. Предстоит долгий и опасный переход по поверхности, и мне придется проверить путь заранее, чтобы избежать ненужных сложностей. Я и так потерял много времени, пока разыскивал тебя.

— Значит, лекарства в Ганзе нет?

— По моим сведениям — нет. А вот в Полисе, возможно, наметились сдвиги. Но, видишь ли, нам не нужно лекарство из Полиса. Оно у нас уже есть. Симбиоз с природой нас вполне устраивает. Более того, это разумное решение. Тот самый шанс, который позволяет смотреть в будущее хоть с какой-то надеждой. Надеждой вернуться на поверхность. А предлагаемое Полисом лекарство лишит нас того, что мы имеем, и снова загонит в клетку, в которой человечество гниет заживо уже больше двадцати лет.

— Господи, да что вы имеете?! — горько бросил Димка, раздраженно глянув на Натуралиста. — О каком симбиозе ты говоришь? Вещаешь о поверхности, а сами сидите в бункере, изолированные от остального общества, живете здесь, как крысы, в темноте, надеясь лишь прожить еще один день, и еще!

— Я уже говорил, Дмитрий, — сталкер вздохнул. — У нас есть общность, которой нет у других людей. Ты этого пока не поймешь. Это надо ощущать. Мы воспринимаем друг друга, как одну семью. Каждый из нас — часть целого, поэтому нам и не нужны лекарства, которые убьют эту связь. Мы строим свое общество и готовы сосуществовать с остальными в добрых отношениях. Но не готовы вы. Пока единственный выход — и дальше скрывать свое существование от метро.

— Общность… Да, я действительно не понимаю. А если ваша так называемая общность — лишь иллюзия?

— Как думаешь, порвала бы тебя харибда, не окажись я вовремя рядом? Риторический вопрос, правда? Хочешь знать, как я там оказался?