Ким - Редьярд Киплинг

И они побрели, не спеша, между обширными цветущими плодовыми садами -- через Аминабад, Сахайганг, Акролу и Брода и маленькую Пхалесу, причем горная цепь Сивалик все время стояла перед ними на севере, а за нею, на Горах, виднелись снега.

После долгого сладкого сна под ясными звездами Ким не спеша проходил по просыпающейся деревне, в молчании протягивая чашу для сбора подаяний, но, вопреки уставу, блуждая взором с одного края неба до другого. Потом, мягко ступая по мягкой пыли, он возвращался к своему учителю в тень мангового дерева или в менее густую тень белого Дунского с и рис а, чтобы спокойно попить и поесть. В полдень после беседы и небольшого перехода они засыпали, и когда воздух становился прохладнее, освеженными трогались в путь. Ночь заставала их в новой области -- какой-нибудь избранной ими деревне, куда они отваживались войти, после того как три часа выискивали ее среди плодородных полей и длительно обсуждали ее преимущества.

Там они рассказывали о себе,-- Ким всякий раз по-новому,-и, согласно обычаям гостеприимного Востока, их принимал либо жрец, либо старшина.

Когда тени становились короче и лама начинал тяжелей опираться на Кима, всегда можно было достать Колесо Жизни, разложить его на земле, придавив обтертыми камнями, и, пользуясь длинной соломинкой, толковать цикл за циклом. Тут на высотах восседали боги -- сновидения в сновидениях. Там было небо и мир полубогов -- всадников, сражающихся в горах. Здесь изображались муки зверей, душ восходящих и нисходящих по лестнице, которым поэтому нельзя мешать. Тут возникали преисподние, знойные и студеные, и обители терзаемых духов. Пусть чела изучит страдания, вызванные прожорливостью,-вздутый живот и жжение в кишках. И чела послушно изучал, склонив голову и быстро водя смуглым пальцем вслед за указкой, но когда они добирались до мира людей, деятельного и суетного мира, расположенного прямо над преисподними, ум его отвлекался, ибо у Дороги катилось само Колесо, ело, пило, торговало, женилось и ссорилось -- Колесо, полное жизни. Нередко лама избирал темой своих поучений эти живые картины, побуждая Кима, очень охотно это делавшего, замечать, как плоть принимает тысячи и тысячи обличий, хороших или дурных, по мнению людей, но в действительности не хороших и не дурных, и как неразумный дух, раб Свиньи, Голубя и Змеи, жаждущий бетеля, новой пары волов, женщин или милости царей, обречен следовать за телом по всем небесам и всем преисподним и снова возвращаться по Кругу на прежнее место. Иногда женщина или бедняк созерцали обряд -а это был обряд -- развертывания большой желтой хартии и бросали несколько цветков или горсть каури на ее поля. Эти простые люди были довольны уже тем, что повстречали святого человека, который, быть может, помолится за них.

-- Лечи их, если они больны,-- говорил лама, когда у Кима пробуждалась жажда деятельности.-- Лечи их, если у них лихорадка, но ни в коем случае не занимайся колдовством. Вспомни, что случилось с махратом.

-- Так, значит, всякое деяние зло?-- отвечал Ким, лежа под большим деревом на развилке Дунской дороги и глядя на маленьких муравьев, бегущих по его руке.

-- Воздерживаться от действия -- благо, исключая тех случаев, когда стремишься приобрести заслугу.

-- Во Вратах Учения нас учили, что сахибу не подобает воздерживаться от деятельности. А я сахиб.

-- Друг Всего Мира,-- лама прямо взглянул в глаза Киму.-Я старый человек, но и мне, как ребенку, приятны зрелища. Для тех, кто идет по Пути, нет ни черных, ни белых, ни Хинда, ни Бхо-тияла. Все мы -- души, ищущие освобождения. Неважно, какую мудрость ты постиг у сахибов; когда мы придем к моей Реке, ты освободишься от всякой иллюзии вместе со мной. Хай! Кости мои ноют по этой Реке, как они ныли в поезде, но дух мой восседает превыше и он ждет. Искание достигнет цели!

-- Я получил ответ. Дозволяется ли задать вопрос?

Лама величаво наклонил голову.

-- Я, как ты знаешь, три года ел твой хлеб, святой человек. Откуда же приходили...

-- В Бхотияле много того, что люди называют богатством,-спокойно ответил лама.-- На моей родине я пользуюсь иллюзией почета. Я прошу того, в чем нуждаюсь. Я не даю отчета в расходах. Я действую на благо своему монастырю. Ах! Черные высокие сиденья в монастыре и послушники, сидящие стройными рядами!

Чертя пальцем по пыли, он стал рассказывать о долгих и пышных ритуалах в защищенных от снежных обвалов соборах, о процессиях и цаме, о превращении монахов и монахинь в свиней, о священных городах в воздухе на высоте пятнадцати тысяч футов об интригах между монастырями, о голосах, слышных среди гор, и о том таинственном мираже, что пляшет на сухом снегу. Он говорил и о Лхассе и Далай-Ламе, которого видел и почитал.

Каждый из этих долгих и блаженных дней отделял Кима от его расы и родного языка. Он снова стал думать и видеть сны на местном наречии и бессознательно подражал ламе в соблюдении уставных правил при еде, питье и тому подобном. Старика все больше и больше влекло к его монастырю, так же как глаза его -к вечным снегам. Река ничуть его не беспокоила. Правда, он иногда долго, очень долго глядел на пучок или ветку, ожидая, как он сам говорил, что земля разверзнется и одарит их своим благословением, но он был доволен уже тем, что странствует со своим учеником, не спеша, овеянный ветерком, дующим с Дуна. Это был не Цейлон, не Будх-Гая, не Бомбей, не заросшие травами развалины, на которые он, по его словам, натолкнулся два года назад. Он говорил о тех местах, как ученый, лишенный тщеславия, как Искатель, странствующий в смирении, как старик, мудрый и воздержанный, освещающий знание тонкой интуицией. Мало-помалу достаточно последовательно (каждый рассказ его возникал по поводу чего-либо увиденного на дороге) он описал свои странствования вдоль и поперек Хинда, так что Ким, который раньше любил его беспричинно, теперь полюбил его за многие достоинства. Так они наслаждались высоким блаженством, воздерживаясь, как того требует устав, от дурных слов и от вожделений, не объедаясь, не ложась на высокие кровати и не одеваясь в богатые одежды. Желудок оповещал их о времени, а люди приносили им пищу, как сказано в пословице. Они были почитаемы во всех деревнях в окрестностях Аминабада, Сахайганга, Акролы у Брода и маленькой Пхалесы, где Ким благословил женщину, лишенную души.

Но в Индии молва бежит быстро, и раньше, чем им бы хотелось, им повстречался среди полей, поросших хлебами, седобородый слуга, худой сухощавый урия, тащивший корзину с фруктами

и ящик с золотыми кабульскими апельсинами; он стал умолять их почтить своим присутствием его хозяйку, расстроенную тем, что лама так давно не навещал ее.

-- Теперь я вспоминаю,-- лама говорил так, будто приглашение явилось для него совершенной новостью,-- она добродетельна, но чрезмерно болтлива.

Ким сидел на краю коровьей кормушки, рассказывая сказки детям деревенского кузнеца.

-- Она попросит еще одного сына для своей дочери. Я не забыл ее,-- сказал он.-- Дай ей приобрести заслугу. Вели сказать, что мы придем.

Они в два дня прошли одиннадцать миль по полям и, достигнув места, куда направлялись, увидели себя окруженными вниманием и заботой, ибо старуха соблюдала добрые традиции гостеприимства, чему учила и зятя, который был под башмаком у женской половины семьи и покупал душевное спокойствие, занимая деньги у ростовщика. Старость не умерила ее болтливости, не ослабила ее памяти, и, сидя за стыдливо забранным решеткой верхним окном, она в присутствии дюжины слуг осыпала Кима комплиментами, способными привести в полнейшее замешательство европейских слушателей.

-- Но ты все такой же бесстыдный щенок-сорванец, каким был на парао,-- визжала она.-- Я тебя не забыла. Вымойтесь и откушайте. Отец сына моей дочери ненадолго уехал. Поэтому мы, бедные женщины, сидим немые и никому не нужные.

В доказательство чего она, не скупясь на слова, обратилась ко всем своим чадам и домочадцам с речью, длившейся до тех пор, пока не принесли еду и напитки, а вечером, попахивавшим дымком вечером, окрасившим поля тусклой медью и бирюзой, ей вздумалось приказать, чтобы паланкин ее поставили на неопрятном дворе под дымящими огнями факелов, и там она принялась болтать за не слишком тщательно задвинутыми занавесками.

-- Приди святой человек без спутника, я иначе встретила бы его, но с этим постреленком осторожность не помешает.

-- Махарани,-- промолвил Ким, как всегда называя ее полным титулом,-- разве моя вина, что не кто иной, как сахиб, полицейский сахиб, назвал махарани, чье лицо он...

-- Цыц! Это было во время паломничества. Когда мы путешествуем... Ты знаешь пословицу?

-- ...Назвал махарани Разбивающей Сердца и Дарящей Наслаждения.

-- И ты помнишь об этом! Это правда. Так он говорил. То было в пору расцвета моей красоты.-- Она закудахтала, как довольный попугай при виде куска сахара.-- Теперь расскажи мне о своих похождениях... насколько это позволяет стыдливость. Сколько девушек и чьи жены висели на твоих ресницах? Вы пришли из Бенареса? Я съездила бы туда опять в нынешнем году, но моя дочь... у нас только два сына. Пхай! Вот что значит жить на этих плоских равнинах. Зато в Кулу мужчины -- слоны. Но я хотела бы попросить у святого человека,-- встань в сторонке, сорванец,-- талисман против мучительнейших колик и ветров, которые в пору созревания манго одолевают старшего сына моей дочери. Два года назад он дал мне замечательный талисман.