Паутина - Сара Даймонд

— Это было бы здорово. — Я продиктовала ему свой номер. — Еще раз спасибо. Разговор с вами буквально раскрыл мне глаза.

— Надеюсь, мой рассказ поможет. Желаю успеха.

Он повесил трубку. Я представила, как он выходит из крошечного кабинета и шагает в сторону комнаты для отдыха, откуда доносится шум голосов — там полным ходом идет сражение в пул, беспрерывно вещает укрепленный на стене телевизор.

Я вернулась в кухню, зажгла сигарету и погрузилась в мысли.

30

Утро медленно переползало в день. Я перенесла пухлую папку с фотокопиями и вырезками из гостевой комнаты вниз и, расположившись за кухонным столом, принялась заново просматривать их, пытаясь очистить мозги и взглянуть на каждый лист бумаги так, словно вижу его впервые. Я надеялась выявить некий ключевой объединяющий фактор, ниточку, которая свяжет все воедино и представит мне истинную Ребекку. Увы, ничего похожего в папке не было. Наоборот, разложенные передо мной бумаги порождали еще больше вопросов, чем прежде, загоняя меня в непролазную чащу противоречий, догадок, мнений, фактов. С черно-белой школьной фотографии, наполовину закрытой отчетом психолога о душевном здоровье Ребекки Джейн Сандерсон, на меня смотрела дюжина девичьих лиц, сам отчет выглядывал из-под блокнота, куда я записывала пришедшие мне в голову мысли. В ярких лучах солнца эта картина напоминала нечто среднее между коллажем и натюрмортом, в художественной галерее ее можно было выставить под названием «Несбывшиеся планы» или, например, «Крушение надежд».

Около трех часов я вздрогнула от стука в заднюю дверь. Затолкав впопыхах все документы обратно в папку и сунув ее в ящик шкафа, я открыла дверь, наперед зная, что это Лиз. И не ошиблась.

— Здравствуйте, Анна, — тепло приветствовала она меня. — Шла мимо, дай, думаю, зайду, посмотрю, как вы… Не заняты?

— Нет, нет, заходите! — Я обрадовалась ее появлению, все еще удивляясь про себя, что раньше считала ее самодовольной и самоуверенной. — Как насчет чая?

— С удовольствием. Если можно, с молоком. И два кусочка сахара, пожалуйста.

Пока я наливала и ставила чайник на огонь, мы обе молчали, но это молчание было даже приятным, будто с Петрой или с Карлом, и заговорила я из чистого интереса, а не из-за опасения показаться невежливой:

— Рассказывайте, как жизнь? Вы только с работы?

— С полчаса как вернулась. Сегодня у меня радость — утром пришло письмо от старшей дочери. — Она улыбнулась. — От Кейти — уверена, я уже говорила вам о ней. Она работает учителем в Германии.

Я мысленно увидела Лиз в образе матери: она не была вечно занята и вечно виновата, она всегда была рядом. От щемящей зависти екнуло сердце, и, чтобы не выдать себя влажным блеском глаз или слезливой интонацией, я сосредоточилась на чае.

— Очень рада за вас, — отозвалась я. К счастью, голос не дрогнул. — Как она там?

— О, прекрасно! Познакомилась с очень приятным молодым человеком. Кажется, он тоже учитель. Я очень надеюсь, что на этот раз она полюбит по-настоящему. Может, я старомодна, но считаю, что она затянула с замужеством.

— А сама она хочет выйти замуж?

Лиз колебалась с ответом.

— Даже и не знаю. Взрослые дети часто не торопятся посвящать родителей в свои планы. Наверное, пока ей и не хочется. Эллис всегда была более домашней девочкой… может, поэтому теперь она в своей Америке мать троих детей. Младшему всего два года, зовут Тодд.

— Это замечательно. Вы наверняка были счастливы увидеть внука.

— Ох, моя милая, такой радости мне не представилось. Разумеется, у меня много его фотографий, но за последние пять лет я так и не собралась побывать у них… Это нехорошо, сама понимаю, однако выкроить время для поездки за границу так непросто!

Я чуть не спросила, почему бы им не приехать в Эбботс-Ньютон, но, уловив ее мимолетный пугливый взгляд, проглотила вопрос. Ясно же — не так сильно Лиз перегружена делами, чтобы не суметь выбраться в гости к дочери. В конце концов, она библиотекарь на полставки, а не управляющий крупной компании. Ее попросту не приглашали в Америку.

— Они постоянно со мной на связи, — быстро добавила Лиз. — И вообще дочки у меня прекрасные.

Слабые, но хорошо различимые оправдательные нотки в ее голосе навели меня на мысль, что для ее детей свидание с собственной матерью — не более чем вынужденная необходимость.

— А у вас как с родителями, моя милая? — заговорила Лиз, и я почувствовала фальшь в ее беззаботном тоне. — Поддерживаете контакт с семьей после замужества?

— Не очень… — едва слышно ответила я. — Конечно, мы как-то общаемся — шлем друг другу рождественские открытки, поздравляем с днем рождения, вот, пожалуй, и все. Я не видела никого из них больше шести лет.

— О, простите! — Лицо Лиз мгновенно стало озабоченным. — А почему так?

— Это длинная история. («Расскажите, — было написано на ее лице, — если, конечно, вам не больно говорить на эту тему».) Я появилась у моей мамы, когда она была совсем юной, подростком. Она родила меня, не будучи замужем, и я никогда не знала своего настоящего отца. Мама вышла замуж за моего отчима, когда мне было два года, и у них появилось еще трое детей. Мне… всегда было… нелегко. Мы все пытались делать вид, что я такой же член семьи, как и остальные, хотя отлично понимали, что это неправда.

— Вы с ними не ладили?

— Со сводными сестрами и братом? Да нет, мы даже и не ссорились, как это бывает у большинства детей. Я отлично ладила с ними, по крайней мере, так всем казалось. Но это только казалось. Они все были так похожи друг на друга, а я… а я — нет. Все трое — голубоглазые шатены, как отчим и мама, но дело не во внешности, а в том, какие они, все пятеро. Уверенные в себе. Не наглые, нет, просто раскованные. Довольные жизнью. Они очень хорошие, они всем нравились. Я и сама любила их. Да их и невозможно было не любить.

Я машинально закурила, даже не заметив, как взяла сигарету.

— И от этого было еще хуже — ну, от того, что они такие милые. Я не могла ни злиться, ни ревновать — я просто чувствовала себя виноватой. Одним своим присутствием я невероятно усложняла жизнь в доме и большую часть времени старалась держаться в стороне. Вероятно, потому и писать начала. А что еще остается делать, когда день-деньской сидишь в четырех стенах своей комнаты? Может быть, поэтому я кажусь странноватой, когда речь заходит о моем писательстве. Если сам ощущаешь между чем-нибудь такую неразрывную связь, то непроизвольно думаешь, что и другие все поймут. Боюсь, вы сочтете меня параноиком, но мне всегда казалось, что люди слишком много обо мне узнают, если я стану рассказывать о своих литературных занятиях. Про комнату догадаются. Про то, как не хотелось мне спускаться к остальным. Про то, в какой атмосфере я жила…

Время от времени затягиваясь сигаретой, я говорила медленно, словно впервые облекала эти мысли в словесную форму.

— Наверное, все было бы иначе, если б мой первый роман удался. Под впечатлением от моего успеха люди ни о чем другом не думали бы, все затмило бы мое имя крупными буквами на обложках книг в «Смитс».[36] А так… впрочем, я уже все объяснила. Все напоминает о прошлом.

— Я вас понимаю. — Голос Лиз был тихим и ласковым. — Можете мне поверить. А ваша семья знает о том, что вы печатались?

— О да! Мы вовсе не такие уж чужие. Они знают, где я живу, что я замужем, знают, как зовут моего мужа и чем он зарабатывает на жизнь. Но они никогда не приедут и, вероятнее всего, никогда с ним не встретятся. Мы никогда по-настоящему об этом не говорили — собственно, мы вообще ни о чем по-настоящему не говорим, — но знаем, что так всем лучше. Им надо знать, что я в порядке, — и только. А если я счастлива, то они больше не чувствуют себя виноватыми передо мной. А я перед ними. Как бы там ни было, у них сейчас все хорошо, и у меня тоже. Словом, это не семейная драма, не раскол в клане — просто так нам всем легче. Я всегда думала, что именно так и должно быть. Закончив школу, я намеренно выбрала университет, самый дальний из всех, куда меня приняли. Мне казалось, все изменится, если я буду жить на расстоянии многих миль от своей семьи. Казалось, освобожусь от багажа прошлого…

Течение мыслей, похоже, увлекло меня в коварные глубины; неуклюже барахтаясь, я плыла к безопасному месту.

— Впрочем, все уже давно прошло, — спешно резюмировала я. — Не думаю, что вам в пору взросления довелось испытать нечто подобное.

— Боюсь, что нет, моя милая, хотя в данном случае «боюсь» — неподходящее слово. Вы еще сочтете меня неблагодарной дочерью. Нет, у меня было прекрасное детство… настоящее детство, если можно так сказать. Мои родители жили душа в душу, я была единственным ребенком и обожала их обоих. Когда они умерли, я была безутешна. — Глаза ее блеснули, но слезинки исчезли почти мгновенно, и продолжила она со смирением: — Однако к тому времени мне давно перевалило за тридцать, а дети, как правило, переживают родителей, так что мне жаловаться грех…