Новеллы - Андрей Упит

— Ну, а на наших-то ему тоже пора быть… — Брумелис чешет за ухом. — Далеко ли здесь.

— Тебе все недалеко… — начинает жена, но не кончает.

— Да, уж должен бы приехать, — заверяет Марта. — Коли ветер с той стороны, здесь всегда гудок слышен. Не случилось бы только несчастья…

Жена Брумелиса от страха подскакивает.

— Несчастья! Что ты, дочка, говоришь! Какое же могло с ним приключиться несчастье?

— Почем я знаю, да ведь всякое бывает. Может, сошел с рельсов…

— Это Юкум, что ли?

— Поезд. Сколько раз про такое рассказывали!

— Ну… — бурчит Брумелис. — Это только зимой может случиться, когда из-за вьюги пути не видать или когда поезд наезжает на сугроб.

— Молчи уж лучше! Что ты, старик, понимаешь! — в сердцах прерывает она мужа. — Не приведи господь, всякое ведь приключается.

— Еще в прошлое воскресенье я читала в приложении… — дрожащим голосом говорит Марта. — Про одного молодого графа, он вот тоже ехал домой на родину. Отец, мать и… невеста ждали его… но у самой станции поезд соскочил с рельсов… и он погиб. Мать и невеста горячими слезами поливали его холодный труп…

С трудом она выговаривает последнее слово и сама заливается слезами. Потом закрывает глаза кончиком передника и плачет навзрыд. Почти одновременно с ней начинает плакать и жена Брумелиса.

Брумелис неспокойно ерзает на кровати. Забыв о прическе, над которой трудилась жена, он рукавом утирает со лба пот.

— Ну… ну… что за враки. Что за рев? Как дети малые…

Брумелис снова трет рукавом лицо, но, пожалуй, больше глаза, чем лоб. Он усердно пытается начать разговор.

— Гм… да… Но какой же наш Юкум граф? Да и там совсем иное дело — с людьми большими всякое бывает. А мы что? И какая ты, Марта, ему невеста? Еще до этого не дошло…

У жены моментально высыхают слезы.

— Молчал бы лучше! Не невеста! А кто же она ему по-твоему! Ясное дело, невеста!

Марта смущенно трет глаза.

— Окончательно мы, правда, не договаривались. Но я думаю… и он думает… и я думаю…

— Чего там еще раздумывать! — прерывает жена Брумелиса. — Думай — не думай, а выходит одно: невестой была, невестой и осталась. Раньше, когда он еще здесь жил, то вы с ним все вдвоем… Ну, а письма-то где, которые он тебе посылал? Через день ведь их посыльный приносил…

— Да… прошлым летом. А теперь он уж давненько не писал.

— Что ж это она говорит! Как же нет, когда писал! Ведь недавно, на троицу весточка пришла.

— Да, но это только поздравительная открытка…

— Погляди-ка! А разве такие поздравительные открытки каждому посылают? И коли он теперь реже пишет, то, знать, потому, что времени нет у него.

— Понятно! — соглашается с ней Брумелис. — Тот, кто тридцать рублей в месяц платит, знает за что. Тридцать рублей в месяц… Боже ты мой, да ведь это куча денег! Это выходит больше, чем три сотни в год?

— Больше… Это выходит…

Марта начинает считать, но перестает и прислушивается. Старики тоже слушают.

— Ты что-нибудь слышишь? — шепотом спрашивает жена Брумелиса.

— Мне показалось… как будто колокольчик… но, может, я ослышалась.

— Лучше бы ты сам поехал встречать его на своей кобыле, — немного погодя говорит жена Брумелиса.

— Да разве бы я не поехал! — волнуется Брумелис. — Но ты же видишь, что он не хочет. Писал ведь, что на почтовых приедет. Ну, где письмо-то? Дай, пусть Марта прочтет.

Жена Брумелиса открывает ящик стола, вынимает открытку и, немного отвернувшись, подает ее Марте. Та берет ее и в десятый раз, почти не глядя, на память читает:

«Отец, мать! Принимая во внимание вашу просьбу, прибуду к вам третьего июля. Свою старую, хромую кобылу за мной не присылайте: она бежать не может, а я не переношу тряску на телеге, на деревянных осях. Приеду на почтовых».

— Гм… — ворчит Брумелис. — Не худо бы тебе всю жизнь иметь телегу на деревянных осях.

— Замолчи ты! — прерывает его жена, глядя на Марту, будто ожидая чего-то еще.

— Подпись нельзя разобрать… — Марта, красная, смущенная, кладет открытку на стол перед женой Брумелиса. — Это не его имя… а почерк его.

— Кто же другой напишет, он сам и писал. Да вот одно я в толк не возьму, — на что эта бесстыжая картинка…

Не окончив фразы, она вскрикивает. Марта тоже вскрикивает и бежит к окну. Брумелис делает попытку встать, но снова садится. Слышится громкий звон колокольчика.

— Приехал?! — восклицает жена Брумелиса и, не дождавшись ответа, выскакивает из комнаты. Марта мечется из угла в угол, пока наконец не прячется за дверью.

Но вот дверь широко открывается, и появляется молодой человек в желтом пыльнике. У него маленькие светлые усики и такая же бородка, очки на носу, вогнутая соломенная шляпа с очень широкими полями, в руках трость с металлическим набалдашником. Влетает он так, словно за кем-то гонится или от кого-то бежит. Размахивая руками, жестикулируя, не глядя ни вправо, ни влево, он начинает большими шагами ходить по комнате.

Брумелис, несколько смущенный, покашливает.

— Здравствуй, сын! Что ж ты меня больше не замечаешь? Очки на носу, а не видишь.

— Здравствуй, — цедит сын сквозь зубы. — Вижу, отлично вижу.

Отец с еще большим недоумением следит за сыном, который продолжает бегать по комнате.

В это время входит мать, тихонько прикрывает за собой дверь. Она остается стоять у порога.

— Разве у тебя, Юкуминь, ничего нет с собой? В коляске я ничего не нашла.

— Нет, ничего.

И он продолжает ходить по комнате не то в возбуждении, не то в раздражении.

— Послушай, Юкум, — начинает мать немного погодя, и в голосе ее слышится обида. — Разве ты не видишь, кто здесь стоит?

— Вижу, отлично вижу.

— И ты ничего не скажешь ей?

— Что ж я, по-твоему, должен ей сказать?

— И, сынок, разве мне тебя учить! Ну, поздоровайся хотя бы.

— Пусть она здоровается…

Отец пытается все это превратить в шутку. Он неестественно смеется и встает.

— Он все шутит… Но что это ты, сынок, бегаешь, как ошпаренный. Садись. Мать, помоги ему снять пальто… или как это там называется.

— Сними, сыночек, сними!

Старушка спешит сыну на помощь. Он позволяет раздеть себя, и мать осторожно снимает светло-желтый пыльник, тщательно складывает его и кладет в ногах кровати. Потом возвращается и с любовь смотрит на сына. Перед ней стоит худощавый юноша в светлых полосатых брюках, в светлом пиджаке, с красной розой в петлице. На нем высокий воротничок и клетчатый, завязанный петлей галстук.

Отец, стоя, некоторое время рассматривает его, как некое диво. Невольно у старика прорывается смех. Он тут же рукой прикрывает рот и снова опускается на кровать, но еще долгое время не может успокоиться. Прикрывает руками рот и то и дело тихонько сморкается.

Марта, не то смущенно, не то удивленно, смотрит на гостя, прикрыв лицо передником.

Сын обращает гордый, уничтожающий взгляд на отца. Он прислоняет трость к столу, бросает на стол шляпу и садится сам. Его светлые волосы, спутанные и примятые, длинными прямыми прядями падают на лоб и плечи. Он барабанит пальцами по столу.

— Ну, я здесь долго не выдержу. Что здесь за атмосфера?

— Как ты сказал, сынок? — услужливо спрашивает мать, но тут же спохватывается: — Ах, да… здесь и впрямь жарко. Печь сегодня утром топили. Пироги испекли. Но что же я стою, как овца? Болтаю без толку, а сыночку поесть не даю…

Она спешит к печке.

— Оставь, у меня пока еще нет аппетита.

— Как же так, Юкум! — восклицает отец. — Гостю кушать положено.

— Тише ты, что ты понимаешь! — обрывает его мать. — Хоть немного поешь, сынок. У меня сегодня отменное телячье жаркое.

В ответ сын лишь пренебрежительно морщит лоб.

— Закусим немного, Юкум, — поддерживает ее и отец. Он говорит и сам облизывается. — Вот это, брат, закуска. В комнате с самого утра до того вкусно пахнет — просто слюнки текут.

— Помолчи, отец, — снова обрывает его мать.

— Послушайте, мне нужно вам кое-что сказать, — начинает сын медленно, торжественно. — В каждом предложении у вас: сыночек, Юкуминь, Юкуминь, сыночек… Так вот, мне необходимо сказать вам, что я вам больше не «сынок» и не «Юкуминь».

Мать, отец и Марта от неожиданности вздрагивают. Мать и отец почти одновременно восклицают:

— Не сын? — жалобно говорит мать.

— А кто же ты? — спрашивает отец.

— Нет, я вам не сын! — обиженным тоном отвечает он. — Юкум — что это за имя! Брумелис — что это за фамилия! В этих словах нет никакой гармонии, нет поэзии, нет красоты! — Он вскакивает и тут же опрокидывает трость. — Имя человека — это символ его бессмертного бытия. Юкум Брумелис! Как может примитивное, мужицкое, банальное имя отражать мою окунувшуюся в тайны вечности душу! Мою крылатую, белоснежную, жаждущую душу! Мою потонувшую в хаосе, растерзанную ужасами, воскресшую в ночь ликования душу!.. Вы там, которые по законам физиологии считаетесь моим отцом и моей матерью, не называйте меня больше своим сыном! Я вам больше не сын. Я больше не Юкум Брумелис!