Загадка Красной вдовы - Джон Карр

Г. М. резко отодвинул доску в сторону.

– Я потрачу десять минут, – ворчливо сказал он, – на то, чтобы помочь вам написать свой отчет. Но я не хочу говорить об этом. Нет, Мастерс, я не жеманюсь – я действительно не хочу говорить об этом. Данное дело не принадлежит к числу моих успехов. Я не только с самого начала его запутал, я еще проглядел неуклюжий трюк, который Арнольд использовал впоследствии. Я должен был его сразу вычислить – и, к собственному стыду, не смог. Вы уже поняли, надеюсь, что в деле есть один факт – один неопровержимый, абсолютный факт, – который с всесокрушающей определенностью указывает на то, что Арнольд – единственный, кто мог бы совершить оба убийства. Да. Но чтобы дать вам возможность еще раз все обдумать, я начну свой анализ сначала.

Он заморгал, когда снизу послышались крики. Крики все приближались, под чьими-то шагами загрохотала гулкая лестница, ведущая на чердак. Открылась дверь, и в щели показалась голова сэра Джорджа Анструзера.

– А вот и я, – сказал баронет. – Надеюсь, я не опоздал. Вы велели прийти в четвертом часу. Во что играете? У вас в доме что, больше никого нет? Мне пришлось самому найти путь наверх.

– Итак, – злорадно сказал Мастерс, – вы не хотите говорить об этом, сэр Генри? И вы не собрали здесь всех нас, и вы не дожидались сэра Джорджа для того, чтобы начать?

Мастерс совершил тактическую ошибку. Им пришлось придумывать способы, как успокоить Г. М., который вопил что-то о неблагодарности и тряс своим кулачищем перед носом Мастерса. Через некоторое время и не без усилий спокойствие было восстановлено, и Г. М. снова разжег трубку.

– Ну хорошо, – сказал он. – Я все же начну, но лишь исполняя свой долг. – Косой взгляд на Мастерса. – Итак…

Джентльмены, Юджин Арнольд – сумасшедший. Не в юридическом смысле этого слова и даже не согласно выработанным им самим правилам. Его не отправят в сумасшедший дом; при том общественном строе, какой мы имеем, его не назовешь даже оригиналом. Когда такой человек, как он, действует в рамках закона, мы восхищаемся им, возвеличиваем его, при жизни награждаем «роллс-ройсами», после смерти – памятниками. Его болезнь – это прописные заученные истины, разложившиеся вместе с его мозгом. Короче говоря, джентльмены, он словно генерал без армии или финансист без капитала.

Я бы назвал ее болезнью одной идеи. Вся его жизнь была расписана, как таблица. Все вокруг делилось на две категории – полезное и бесполезное. Лично ему, естественно. Бесполезное можно было без лишних угрызений совести выбросить. Он сам определял, что ему было нужно, и добивался своего, не считаясь ни с чем. Он был за то, чтобы говорить правду в глаза – естественно, если правда не касалась его самого. Ни одному пророку здравого смысла не понравится то, что говорят о нем простые смертные. Что из того, что он в погоне за тем, что ему нужно, нарушал буржуазную этику и буржуазные условности? Пока супермен следует своему кодексу чести, кто помешает ему обманывать окружающих его дураков, пляшущих под его дудку? Он так привык говорить всем правду, что ее не осталось для него самого. Наш герой никак не мог взять в толк: если человечеству нравится тешить себя какой-нибудь иллюзией, то эта иллюзия гораздо ценнее, чем глупец, который пытается ее разрушить.

– И все же, – задумчиво сказал Терлейн, – он вступился за Джудит, когда ее обвинили в краже дротиков…

Г. М. был непреклонен.

– Ага. Если уж я и прежде не был уверен, что он виновен, та сцена дала бы мне много пищи для размышлений. Его выступление так не вязалось с его характером, а играл он так паршиво, что я едва прямо не посоветовал ему держать язык за зубами. Понимаете…

– Подождите, сэр. Давайте начнем сначала, – предложил Мастерс. – Когда вы стали его подозревать?

– Во время первого с ним разговора. У меня возникло просто смутное ощущение – я ведь еще не знал, как было совершено убийство, а у всех было алиби. Я тогда временно потерял контроль над моим аппаратом сидения и думания, поэтому я не придал нашему разговору особого значения. Позже я переосмыслил его. В том, что он говорил нам – помните, как он отзывался о Бендере? – я сразу учуял какую-то непоследовательность, какую-то извращенность. Не стану углубляться в детали – могу только повторить, что мне не доставляет никакого удовольствия рассказывать о нем.

Арнольд послал Бендера в Мантлинг-Хаус. Он был его боссом, его владыкой. Кто-то из обитателей дома подозревается в безумии; Бендер пробыл в доме достаточно времени, чтобы напасть на след. И все же Арнольд уверяет, что не знал, в каком направлении двигалась его работа. Позволю себе быть легковерным и предположу, что Арнольд не требовал от Бендера регулярных и подробных отчетов (что вряд ли, потому что в дело замешана девушка, с которой Арнольд помолвлен). Но я ни за что не поверю в то, что он ничего не знал о той маленькой игре, которую мы затеяли тем вечером. Черт побери, к ней готовились не меньше недели, а Арнольд – первый человек, к которому Бендер обратился бы за консультациями. Как видите, облако маловероятных совпадений становилось все гуще и гуще. Почему Бендер так стремился попасть в ту комнату? Он не остановился даже перед мошенничеством с картами. Пресловутая «добросовестность» ничего не объясняет. Даже если бы в комнате оказалась смертельная ловушка, как бы она помогла Бендеру справиться с психом, если бы тот вдруг объявился? Вся история дурно пахнет. Я угадывал за происходящим чью-то руку. Вот что интересно: проведя столько времени в доме – а он был на короткой ноге со всеми его обитателями, – Арнольд так и не смог догадаться, кто безумец. Не очень логично думать, будто Бендер за неделю сумел обнаружить то, что его блестящий начальник не раскрыл и за год. Вы видели, как ратовал он за социальную справедливость? Я прямо вижу его: подбородок вздернут вверх, в глазах – современная утопия здравого смысла, и говорит спокойно и со знанием дела: «Если в доме находится сумасшедший, наш долг – ограничить его свободу».

Так вот, я сидел, думал и сказал себе: «А возможно ли, что Арнольд не хотел, чтобы психа нашли?» Конечно, возможно, если бы Арнольд был простым смертным и хотел замять дело. Но он прислал Бендера. Почему? Почему?

Затем я подумал: «Оставь пока Арнольда. Прикинь, какие выгоды он мог бы получить, если бы Гая или Алана признали сумасшедшим. Давай посмотрим, какие перемены произошли бы в планах Юджина Арнольда». Ну, если бы сумасшедшим признали Гая, это было бы грустное событие: младший сын в сумасшедшем доме, бедный мальчик без права наследования. В данном случае Юджин Арнольд остается с тем, что нажил своим трудом… Я имею в виду, что между Джудит Бриксгем и четвертым или пятым по величине состоянием в Англии оставался жизнелюбивый старший брат, который, возможно, умрет в глубокой старости.

Сэр Джордж взял кофе, который сварил ему Мастерс.

– Вы имеете в виду, что он с самого начала собирался убить Гая – настоящего сумасшедшего – и повесить убийство на Алана, которого впоследствии объявили бы сумасшедшим? Таким образом Арнольд убирал с дороги единственное препятствие к тому, чтобы все деньги унаследовала его невеста.

– Нет. Нет, – насупился Г. М., – этого я как раз не имею в виду. Здесь как раз вступает партия здравого смысла Юджина Арнольда, партия настолько чудовищная, что просто не укладывается в голове. Алана должны были признать вменяемым. От этого зависело все. Алан должен был быть вменяемым в момент убийства Гая. Вы знаете что-нибудь о законах, по которым судят сумасшедших?

Сэр Джордж посмотрел на Мастерса. Мастерс покачал головой.

– Сэр, я всегда думал, – старший инспектор явно сомневался, – что сумасшедший в юридическом смысле мертв и его собственность переходит к следующему по старшинству родственнику, или, по крайней мере, управляется следующим по старшинству родственником.

– Нет, мальчик мой. Все как раз наоборот. Такая система существовала в прошлом, и из-за нее возникало множество проблем. А сейчас наилучший способ заморозить чьи-нибудь деньги так, чтобы ими никто не мог управлять и, соответственно, пользоваться, – признать их владельца сумасшедшим. Тогда его собственность контролируется Комиссией по умопомешательству – что-то вроде Комиссии лорда-канцлера. Любящие родственники остаются с носом. Теперь понимаете? Если бы убийства преследовали цель упрятать человека в психиатрическую лечебницу, чтобы Джудит могла унаследовать состояние, то жертвой стал бы Алан, а вина была бы возложена на Гая. Что произошло бы тогда? Алан мертв; все уверены, что Гай виновен. Тем не менее, прежде чем попасть под опеку добрых докторов, Гай наследует имущество; наследство тут же замораживается и не размораживается до тех пор, пока он не выздоровеет или не умрет. Другими словами, весьма невыгодно иметь в качестве убийцы настоящего сумасшедшего.