Басилевс - Виталий Гладкий

– Именно. Не могу себе простить, что вовремя не отправил его в Эреб. Но кто мог предположить, что он осмелиться пойти против матери?

– Где он сейчас?

– Его видели наши агенты в горах Париадра.

– Видели?

– Возвратился только один, – угрюмо посмотрел на ростовщика Авл Порций, учуяв в его голосе злорадные нотки. – У этого волчонка уже выросли клыки. Остальные агенты, а их было больше десятка, покоятся на дне ущелий в этих проклятых богами местах.

– Прискорбно… – потупился Макробий, старательно избегая взгляда собеседника.

– Потому я тебя и разыскал, дорогой мой Макробий, – Туберон наполнил чаши. – Без тебя мне с этой задачей не справится.

– Нет покоя в этом мире… – ростовщик горестно вздохнул. – Ах, как чудно я провел время в Риме! Воспоминания, воспоминания….

– В этом что-то есть… – насмешливо сказал Тубе– рон. – Целебные римские термы, куртизанки, бои гладиаторов. Наконец, приятное общество клиентов[232] и промотавших семейные поместья патрициев, готовых лизать тебе пятки, лишь бы сытно отобедать на дармовщину и получить ссуду.

– Это правда, – согласился не без удовольствия Макробий. – Ты забыл еще про мой дом на Палатине[233]. Он обошелся мне в немалую сумму… – ростовщик не удержался, чтобы не уколоть собеседника довольно прозрачным намеком на его финансовые затруднения – несмотря на свой достаточно высокий для всадника титул и связи среди власть имущих, Туберон был по сравнению с горбуном нищим.

– О времена, о нравы… – с раздражением бросил Авл Порций и сменил позу, задев при этом огромного пса, похожего на волка.

Пес оскалил внушительные клыки и глухо зарычал.

– Фу, Луперк! – прикрикнул на него Макробий и потрепал по загривку. – Поди погуляй… – он приоткрыл полог палатки и вытолкнул пса наружу.

В морщинах на лице ростовщика таилась ехидная усмешка. Ему была понятна причина резко ухудшившегося настроения досточтимого Туберона. До недавних пор на Палатине, одном из семи холмов, на которых располагался Рим, жили только высокородные патриции. Это было самое престижное место столицы. Даже для всадника, не говоря уже о представителях купеческого сословия, купить дом на Палатине считалось столь же невероятным, как, например, для смертного побывать на Олимпе. Но многочисленные войны с дикими племенами галлов и фракийцев опустошили казну и разорили семьи патрициев. Богатые всадники и публиканы[234] не замедлили воспользоваться уникальной возможностью хоть таким образом – скупая дома и поместья – уязвить высокомерных патрициев, стать с ними вровень пусть не чистотой аристократической крови, но положением в обществе и богатством.

– Мне и впрямь нужна твоя помощь, Макробий, – остывший Авл Порций выжидательно смотрел на ростовщика.

– Об этом мы уже говорили не раз, – вздохнул с сожалением Макробий. – Нет, все-таки мне нужно было ехать не в Рим, а куда-нибудь подальше. Я стар и немощен. У меня нет семьи и детей, кому я мог бы оставить свои дома, торговые суда и золото. Все это добывалось тяжкими трудами. И зачем? Вместо того, чтобы наслаждаться на старости лет плодами взращенного мною дерева, я, как безумец, повинуясь так называемому гражданскому долгу, опять возвращаюсь в болото, где буду разгребать грязь, чтобы добыть какой-нибудь горький корень, мало пригодный для еды.

– Сильно сказано, – снисходительно улыбнулся Туберон. – В тебе, мой дорогой друг, пропал великий поэт. Но, клянусь Юпитером, это будет последняя услуга, оказанная тобой Сенату. И оплачена она будет щедро, можешь не сомневаться.

– Я готов уплатить кому угодно в два раза больше, только бы меня оставили в покое, – горько вздохнул ростовщик. – Но с Сенатом не поспоришь.

– Именно, – сухо сказал Авл Порций. – Впрочем, я думаю, с твоими выдающимися способностями и связями среди купцов и ростовщиков Востока тебе не составит большого труда выполнить указание Сената. Нам нужно разыскать юного Митридата во что бы то ни стало. Живого или мертвого. Лучше второе. Он опасен. Очень опасен. Если Митридат сядет на трон Понта, все, чего мы достигли за эти годы в Малой Азии, пойдет прахом. Несмотря на отсутствие острого ума, Марку Эмилию Скавру не откажешь в проницательности. Что и подтверждается последними событиями.

– Я постараюсь, – ответил со скорбным видом Макробий. – Но, видят боги, мне нравится этот мальчик… – пробормотал он чуть слышно…

Триремарх проснулся мгновенно, будто его кто-то толкнул. Он вскочил на ноги и стал беспокойно оглядываться по сторонам. Тревожное чувство надвигающейся опасности не покидавшее его с вечера, усилилось многократно. Но волны были спокойны и пустынны, а голубовато-серый рассвет уже проявил контуры безмятежно спящих суден.

Медленно, едва не на цыпочках, он прошелся по триреме, заглядывая во все закоулки. Но и здесь витал Морфей, и только дозорные неприкаянно топтались на своих постах, вглядываясь в пушистые языки предутреннего тумана, трепетно мерцавшие над водной гладью и поднимающиеся все выше и выше.

Недовольно ворча себе под нос, триремарх подошел к наклонной мачте, откуда доносился раскатистый храп. Там спали двое: богатырь-кормчий, чья мощная грудь работала как кузнечные меха, исторгая из глотки чуть ли не звериный рык, и худощавый, просоленный морскими ветрами кибернет, лежащий в обнимку с новым бурдюком.

Поморщившись, триремарх слегка попинал носком сандалии безмятежного кибернета, но тот лишь пробормотал в ответ соленое морское словцо и еще крепче прижал к себе бурдюк. Сплюнув от досады, триремарх, сонное состояние которого уже улетучились напрочь, вернулся к башне, где одним долгим глотком наконец осушил бурдюк, отобранный у кормчего. Удовлетворенно потянувшись, он уселся удобней и стал мысленно прокладывать маршрут каравана: Остия, Сицилия, остров Крит – это уже все позади; острова Самос, Хиос, Лесбос, Боспор Фракийский, Гераклея, Амастрия и Синоп. Места ему достаточно хорошо знакомые, но, о превеликие боги, сколько опасностей подстерегает караван на пути в Понт. Будь его воля, он бы выбрал другую дорогу, стороной обходившую Южные Спорады, кишащие киликийскими пиратами. Но у его таинственных пассажиров есть предписание Сената, и он обязан подчиняться беспрекословно…

Неожиданно мысли триремарха спутались, рассыпались на мелкие осколки, больно уколов сжавшееся от дурного предчувствия сердце. Пес горбуна, до этого спокойно дремавший возле палатки, теперь стоял на помосте для впередсмотрящего и тихо рычал, глядя куда-то в туман.

Встревоженный триремарх быстро встал и подошел к борту. В этот миг пес злобно оскалил клыки и, ощетинившись, зарычал во весь голос. Его налившиеся кровью глаза были прикованы к неверным теням, скользящим через туман к триреме.