Сердце Пармы - Алексей Иванов

Воеводы доложили о своих отрядах. Пестрый на вощаной дощечке чертил какие-то палочки, крестики и крючки – учитывал свою силу одному ему понятными значками. Потом перед князем расстелили широкий лист бересты, исчерченный линиями, загогулинами и каракулями. Это было изображение местности между Искоркой и станом, где завтра состоится битва. Подолгу раздумывая, расспрашивая, Пестрый начал что-то дорисовывать стилом, переносить с дощечки свои знаки. Воеводы напряженно всматривались в изографию, чесали затылки под шеломами, кивали, драли себя за бороды. Вольга на бересту не глядел. С огромным уважением он рассматривал большую голову князя, его выпуклый затылок.

Войсковую премудрость Вольга так и не постиг, хотя не раз стоял за спиной Пестрого на советах. Раньше, до Шелони, Вольга думал так. Что такое войско? Это большая толпа богатырей. Что такое сражение? Это когда большая толпа богатырей нападает на большую толпу врагов и рубит ее в капусту. Но став рындой при Пестром, Вольга понял, что все держится на хитрости и расчете. Только постичь эти расчеты он уже не сумел. Он мог только изумляться устройству княжеской головы, в которой эти линии и загогулины превращаются в перелески, луга, лощины, холмы, ручьи, а закорючки, кресты и палочки – в сотни мечников, лучников, копейщиков, которые бегут по холмам и лощинам и бьют врага.

Потом совет вывалил из шатра. Князя повели на дозорную вышку.

На краю рощи стоял огромный кедр, у которого срубили вершину, а вместо нее сколотили помост. По узенькой приставной лестнице Пестрый полез наверх, словно не замечая высоты. Вольга карабкался за князем и едва не трясся на жердях, ходивших ходуном, хватался за перекладины так цепко, что белели костяшки пальцев. Пестрый выбрался наверх и встал у края помоста, оглядывая дали. Помост скрипел, раскачивался, как лодка. Вольга раскорячился посередке, расставив ноги и растопырив локти. Больше всего ему хотелось опуститься на четвереньки.

Глубокий простор раскрывался с вершины кедра. Синей блещущей лентой текла к полуночи Колва. По левому берегу далеко тянулись зеленые луга и выпасы, кое-где разорванные сосновыми борами, березовыми, липовыми, осиновыми, кедровыми рощами. Вольга уже знал, что их здесь называют дубравами, хотя дубов тут не росло. Где-то далеко-далеко виднелась пермяцкая деревушка, а на полпути между ней и станом раскинулся беспорядочный лагерь пермяков: людишки, кони, шатры, костры... Но к восходу от реки поляны и дубравы сменялись густыми еловыми чащами. И там, в парме, поднималась скалистая и гребенчатая гора с частоколами – гора Ис, Камень, и крепость Искор, Искорка, Каменная Твердыня. А над Искоркой и станом, над пармой, лугами и Колвой высоко стояло небо, лазурное, как покров Богородицы.

Только на земле Вольга смог оценить все величие увиденной картины. Наверху мешал страх. Пестрый повел воевод обратно в шатер. Вольга знал, что спать этой ночью никому не придется. Пестрый всегда назначал бой на раннее утро и никому не давал перед боем спать.

Как-то раз при Вольге он объяснял кому-то, зачем так поступает. Сытый, выспавшийся человек в бою плох. Сила играет, подмывает, хочется лихость проявить, покрасоваться. А бессонная ночь словно бы гасит душу человека, притупляет чувства, и на ратное поле выходит не творец-искусник, а надежный ремесленник, который точно и привычно делает свое дело. Мечом воя двигает уже не гнев, не одержимость, не страх, а непогрешимый и выверенный опыт. Такой ратник будет только слушать и выполнять приказ; и пугаться крови в нем силы не найдется; и удача его не опьянит; и о бегстве он не вспомнит.

После заката Пестрый направил полки на поле завтрашней битвы: копать рвы для конницы, бить колья, отсыпать валы, защищающие лучников. Вольга со слипающимися глазами качался в седле, разъезжая вслед за князем. «Соснуть бы... – мечтал он. – А может, искупнуться?.. Когда ж свет вернется? На свету дрема отстанет...» Возвратившись в шатер, Пестрый велел нести квасу; он пил квас и поглядывал на очумевшего рынду. Косматые вершины кедров, снизу озаренные кострами, шумели в звездах неяркого северного неба.

– Взбодриться хочешь? – спросил князь. – А вот отправлю тебя сейчас со всеми прочими могилу рыть, и взбодришься.

– Какую могилу? – оторопел Вольга.

– Общую. Ее перед рассветом все войско рыть будет.

– Свят-свят, князь! – Вольга перекрестился. – Ты что ж, для живых людей скудельню готовишь?

– Готовлю. А перед битвой велю еще и отпеть всех. Даром ли попа возим?

– Да почто же это тебе? – изумился Вольга.

– Кто себя мертвым считает, тот смерти не боится. Злее драться ратнички будут.

– Грех, – убежденно сказал Вольга. – Не по уму, да и не по душе мне твоя хитрость, князь. Отпусти ты меня до боя. Пойду в разведку.

Пестрый усмехнулся, перекосив тонкогубый рот.

– Иди, курья душа.

Вольга стащил кольчугу, холодившую ночью тело, оставил шлем и поножи, натянул рваный зипун и шапку, подпоясался оскордом, за голенище сунул ножик.

Над далекой глыбой Искора голубой криницей горела Полуночная звезда. Трава под ногами стрекотала, брызгала ночными кузнечиками. Высокое небо со всеми своими светилами как стог громоздилось над головой. Вольга дышал всей грудью, чувствуя медвяный хмель набирающих силу трав, росный и влажный ветерок с Колвы, чуть уловимое, но просторное и грозное эхо запахов пармы – горько-смолистое, будоражащее, древнее.

Дозорные у пермского стана жгли костры, и Вольга, дивясь наивности пермяков, попросту обошел их, даже не пригибаясь. Стан, как подтаявший сугроб, кучами расползся по склонам холмов. По опушке перелеска горели огни, бродили стреноженные кони, вверх оглоблями стояли телеги, под которыми храпели хозяева. «Эх, вояки!..» – радостно поражаясь беспечности врагов, восклицал про себя Вольга. Вокруг костров сидели люди, следили за котлами, ели, переругивались по-русски и по-пермски, пересмеивались, кричали что-то, пили. Вольга не чувствовал, что он на войне, лазутчик, а эти люди – его недруги. Он будто бы попал в незнакомую артель, или в купеческий табор, или к косцам... Он остановился в круге света костра, возле которого на охапках кедровых лап лежали русские.

– Сядь, не торчи, как дрын заборный, – лениво предложили ему.

Он сел на корточки и протянул к углям руки.

– Тоже на рать пришел? – спросил у Вольги ближайший мужик, лежавший на боку. Он был одет в рванье, перемотанное веревкой. На кушаке висел ржавый меч. – Сам-то чей?

– С Лолога, – ответил Вольга, вспомнив перебитых словен.

– Пашенный? Промысловый?

– Пока никакой. Недавно осел.

– А откуда пришел?

– Онежанин с Волкострова, – честно рассказал Вольга. – Отец рыбарил, а я в извозе был, в Новгород на торг рыбу ставил. Московиты пришли – воля кончилась. Податями задушили, приписали к боярам. Убег.

– Понятное дело, – кивнул мужик. – У всех эдак. Потому и поднялись против московита – кто от сохи, кто от сети, кто от рогатины. Без воли недоля.

– Думаешь, одолеем? – спросил Вольга.

– Должны, – почему-то грустно ответил мужик.

– Ладно, добрые люди, Бог в помощь, – поднимаясь, попрощался Вольга. На душе было хорошо, словно и вправду собирался драться с московитами, отстаивая свою волю. И он вдруг ощутил родство со всеми людьми, что собрались вокруг.

Вольга вышел к большому костру, от которого далеко разносились крики и хохот. Здесь, видать, бражничал какой-то пермский князец с дружиной. Вольге стало интересно: каковы они, истинные, исконные пермяки? Он бросил на траву зипун и уселся, скрестив ноги по-татарски. Хмельной воин слева покосился на него, что-то хрипло крикнул, и по цепочке сидящих из рук в руки поплыл для Вольги ковш с брагой. Вольга принял его, поклонился и пригубил.

Пермский князь – высокого роста, одетый в рванье поверх дорогой, искрящейся от костра кольчуги, с золотой серьгой в ухе, беззубый и желтоглазый – что-то увлеченно рассказывал дружинникам, почти кричал, яростно махал кулаком.

Вдруг дружинники начали оглядываться. Князь оборвал рассказ. В темноте послышалась мягкая поступь коней, звякнули чамбуры, кто-то спрыгивал с седел. В круг света вошли трое: высокий, гривастый русский мужик; другой немного пониже, темноволосый, с внимательными, строгими глазами; и третий, низенький, насупленный, с круглой, как котел, головою, по локоть без правой руки. Пришедшие поклонились. Пермский князь кивнул, дружинники загомонили.

– Ну как, князь, не страшно тебе за частоколами Искора? – насмешливо спросил пермский князь по-русски.

– И там, Качаим, страшно, – не поддерживая веселья, ответил темноволосый и присел на полено.

«Это, видать, и есть сам Михаил Пермский!» – понял Вольга, жадно вглядываясь в князя. Не было в нем ничего особенного, обычное русское лицо, усталое, с тенью под глазами, с резкой морщиной поперек лба.

– Как московиты? – спросил князь Михаил.