Виртуоз - Александр Проханов

— Федя, ты летишь, как на Страшный суд, — опасливо заметил митрополит.

— Владыко, там ведь на Суде-то очередь. Как бы ни опоздать, — серьезно отозвался шофер.

Они причалили к монастырской стене, на шумной улице, среди витрин и рекламных щитов, разноцветных вывесок и помпезных фасадов. Окруженные дюжими охранниками, прошли несколько шагов в расступившейся толпе, среди гама и сверканья улицы. Шагнули в растворенную калитку и оказались в ином пространстве и времени.

В волшебной солнечной тишине возвышался прекрасный храм. Белели палаты. Среди нежной зелени деревьев золотились кресты. Журчал водопад, наполняя прозрачный, окруженный растениями пруд, в котором плавали золотые рыбы и переливались цветные камни. Было восхитительно и чудесно оказаться в райской обители, созданной по чертежам небесного рая, огражденной незримой завесой от безумного греховного мира. Навстречу, словно праведники, населявшие божий чертог, появились монахи, бородатые, в клобуках, с лучистыми благостными лицами.

— Здравствуйте, отцы,— митрополит Арсений благословлял их, целовался. Они обнимались, кланялись друг другу, напоминая больших темных птиц, оглаживающих друг друга мягкими крыльями.

— Прошу, Алексей Федорович, познакомьтесь, — митрополит представлял одного за другим монахов, которые, казалось, готовы были осенить Алексея крестным знамением, но, видя его неуверенность и нерасторопность, ограничивались поклонами и рукопожатиями.

— Настоятель сей дивной обители архимандрит Феофан. — Хрупкий, легкий, с золотистой бородкой и чудесными голубыми глазами монах улыбнулся Алексею, как родному и близкому.— А это наш теолог, преподаватель Духовной академии профессор богословия отец Никандр. — Тучный, с печальным землистым лицом богослов мягко склонил голову. — А это настоятель храма святой Троицы отец Елеазарий. — Статный, плечистый, похожий на отставного офицера монах бодро шевелил белесыми бровями. — Ну что, отец Феофан, веди-ка нас в трапезную.

Они шли через сад с цветущими яблонями, изумрудной зеленью кустов, пестревшими на черной земле табаками. Алексей едва ни ахнул, увидев кусты темно-алых, великолепных роз, по одной на каждом кусте.

— Вы залюбовались, — отец Феофан переводил лучистые голубые глаза с Алексея на тяжелые, благоухающие цветы, — эти розы привез из Святой Земли наш садовник. У каждого цветка есть свое имя. Эта роза — Государь Император Николай Александрович, — он легко прикоснулся к цветку, тот слабо качнулся и, казалось, пролил с лепестков сладостные благоухания.— А это — Государыня Александра Федоровна. А эти четыре — царевны Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия. А это — цесаревич Алексей.

Казалось, каждый цветок откликается на свое имя. Алые розы, наполненные живой волшебной кровью, слышат и видят. Алексей чувствовал их дыханье. В них поселились души убиенных. Эта была семья, принявшая образ цветов, по-прежнему неразлучная, сохранившая друг к другу свое обожание, источавшая бессмертную святость.

Они прошли в здание, где царили прохлада и мягкий сумрак, тускло сияли оклады и позолота икон, высились книжные шкафы с кожаными, старинного теснения корешками.

Отец Феофан рассаживал гостей на удобных диванах. Повсюду стояли букеты лилий, пахло свежестью холодных, только что срезанных цветов и теплыми, сладостными ароматами благовонных масел и смол. В открытые двери виднелась трапезная, застеленный скатертью стол, на который служители в подрясниках ставили блюда, кубки, сосуды.

— Мы отдохнем здесь некоторое время, — ласково обратился отец Феофан к Алексею.— После долгого странствия, перед началом трапезы, полезно краткое отдохновение. — Владыко, — он поклонился митрополиту, — перед вашим приездом мы слушали отца Никандра, о его выступлении перед московской интеллигенцией. По-прежнему атеистическая, сумасбродная, она уже готова слушать доводы церкви. Она еще не воцерковилась, но уже нет в ней сатанинского отторжения, она хочет понять Святых Отцов, прислушивается к святоотеческому преданию.

— Что за выступление, отец Никандр? — поинтересовался митрополит, бодрым оком поглядывая на открытую дверь, где свершались приготовления к трапезе.

— Владыко, меня пригласили в Дом ученых, где особенно сильны антицерковные настроения и где рождалось печально известное письмо академиков о «церковном мракобесии», — богослов с одутловатым нездоровым лицом провел пальцами по густой бороде, и Алексей заметил, как на пальце, рассекая волосы, блестит золотой перстень.

— Главному раввину они таких писем не направляют. Видимо, «теория относительности» Эйнштейна не противоречит Талмуду и каббале, — язвительно заметил Владыка. — О чем же шла речь?

— Меня спрашивали, в чем святость последнего царя. Почему царь, чье правление отмечено революциями, двумя проигранными войнами, Цусимой, Ленским расстрелом, Кровавым воскресеньем, причислен к лику святых. Почему царь, добровольно отказавшийся от престола, что привело к хаосу, безвластию и гражданской войне, почему он, по мнению церкви, святой.

Богослов обращался к владыке, но Алексею казалось, что слова адресованы ему. Его здесь ждали. Готовились с ним беседовать. Определили тему беседы. Распределили роли собеседников. Алые розы в саду, сладкие запахи ладана, лучистые глаза настоятеля, золотой перстень на пухлом пальце теолога создавали атмосферу, которая побуждала обсуждать тему царя, его мученичества, сопричастность его, Алексея, этой теме.

— Вряд ли современный интеллигент, циничный и скептический, сугубо рациональный и исполненный самомнения, поймет мистическую суть царской судьбы, — строго заметил Владыка. — Как же вы с ними объяснялись?

— Пытался объяснить, Владыко, сакральную суть царской крови. Кровь царей священна. Эта святость передается из одного династического поколения в другое. Каждый венценосный владыка получает эту святость по наследству и обретает ее через помазанье. Таким образом, действуют два источника святости — через династическое наследование и через венчание на царство, через соединение венчаемого царя с Богом. Поэтому царь изначально причастен к святости. В зале сидели физики, химики, математики, и, надо сказать, современные представления о Космосе, о духовной энергии, о человеке как о космическом явлении помогали мне находить отклик у слушателей.

— Святость Государя в его мученичестве. Враги христианства, враги Христа не просто пролили священную царскую кровь. Они принесли царя в жертву. Они заклали царя и царицу, целомудренных княжон и цесаревича, бросив их на алтарь своего нехристианского Бога. Царь — Агнец Христов, зарезанный слугами Ваала, — Владыка перекрестил себя, и монахи, потупив глаза, осенили себя крестным знамением.

— Позволю вас поправить, Владыко, — вступил в разговор настоятель Троицкого храма отец Елеазарий. — Вы ведь слышали о зловещем чернобородом гонце, прибывшем из Петрограда в Екатеринбург накануне царской казни. Он вошел в столовую, где ужинала царская семья, демонически всех осмотрел, после чего императрица сказала: «Это вестник смерти». Он же, когда состоялась ужасная казнь в Ипатьевском доме, начертал на южной стене подвала строку из пророка Даниила: «Валтасар был этой ночью убит своими слугами». Причем вместо «Валтасар» было начертано «Валтацарь». Как известно, Валтасар был убит за непочитание древнеиудейского бога Иеговы. Стало быть, в подвале состоялось ритуальное убийство, была принесена ритуальная жертва христианского царя на алтарь иудейского бога. Царь умер за Христа и стал свят.

Все перекрестились, и игумен монастыря отец Феофан сказал:

— Все свидетельствует о ритуальном убийстве. Тот же «гонец смерти», сделав надпись над трепещущими окровавленными тенями, оставил еще несколько каббалистических знаков. Ученые– кринтологи расшифровали их, и вот что они значили: «Здесь, по приказанию тайных сил, царь был принесен в жертву для разрушения государства. О сем извещаются все народы». Древнеиудейский ритуал требовал отсечения голов, как это сделала Юдифь с головой Олоферна, как это сделала Иродиада с головой Иоанна Крестителя. То же было совершено с царской семьей. Головы мучеников были отсечены, заспиртованы и отправлены в Кремль.

Монахи потупились и перекрестились.

Алексей испытывал головокружение, будто находился под опьяняющим воздействием. Его пронизывали бесплотные лучи, производя странные перемены. Казалось, кровь его начинает звенеть, ей становилось тесно в сосудах, будто к той, что текла в нем, примешивалась чья-то другая. Кровяные тельца увеличивались, сталкивались, издавали звенящий, поющий звук. Он нес в себе музыку крови, в которой разливались таинственные силы, звучали невнятные веления, селились неведомые сущности — делали его иным человеком. Он не противился, отдал себя во власть бородатых мудрецов, знавших о нем нечто большее, чем он сам о себе.