История Билли Морган - Джулз Денби

И он понесся прочь, его не по размеру большой белый халат развевался вслед за ним. Медсестра была не лучше – опытная, пухлая, как надутый голубь, она по крайней мере казалась заботливой.

Я хотела задать медсестре важные вопросы о том, что мне следует знать, но мозг походил на застывшую кашу. Я взяла информационную брошюрку, которую она мне выдала, и попыталась вспомнить, где нужно сдавать анализы. Я не могла поверить, что Джас настолько больна. Я думала – может быть, тяжелая простуда или бронхит, но туберкулез? В наше время не бывает туберкулеза, это же прошлый век.

Но медсестра быстро избавила меня от иллюзий. Нам остается надеяться – хотя, честно говоря, надежды мало, – что у Джас не развилась сопротивляемость к препаратам. Я не поняла, и она объяснила. Скажем, вы заболели, и вдруг выясняется, что ваша болезнь устойчива ко всем современным лекарствам. Ничто не помогает, докторам приходится использовать всевозможные сочетания лекарств, чтобы подействовало. Они называют это «Белая смерть». Господи. У Джас в легких дыры размером с чайные чашки, она ужасно истощена, плюс наркотическая зависимость, все это очень плохо. Если это та разновидность туберкулеза… Сестра, казалось, воспринимала меня скорее как социального работника, нежели родственницу, так что была вполне искренна. То есть настолько искренна, насколько могут быть медики. Сперва я не поняла, почему, но потом до меня дошло. Джас была черной, я – белой. Она решила, что я из другого класса, из-за моей речи и одежды, пусть грязной и окровавленной. Я столько лет была «сестрой» Джас, что уже наполовину забыла, какое странное впечатление это производит на посторонних.

Затем медсестра снова посмотрела на меня, другим взглядом, и я сообразила – у меня он тоже может быть. И у Мартышки, и у Натти. Возможно, мы все заражены этим неуничтожимым вирусом. Я тяжело опустилась на стул, Мартышка скрючился рядом, как горгулья. Мне поплохело.

Я подумала, что мне лучше объяснить медсестре насчет газеты, на случай, если кто-то явится сюда и попытается доставать Джас. Сперва она никак не могла понять, как это, про таких, как мы, пишут в газетах, но я настаивала, и, кажется, в итоге до нее дошло.

– О, так значит вы знаменитость? Могу я попросить автограф? – Она весело рассмеялась. Во мне поднялась волна глупого раздражения; я ее подавила. Медсестра, бедная корова, ничего не понимает.

– Нет, в смысле ничего такого. Это нехорошая, неприятная статья. Она выставила Джас… миссис Севейдж…

Я замолчала. Она выставила Джас наркоманкой и шлюхой. Но ведь такой она и была. Но в то же время в ней было не только это, она была настоящей, собой, человеческим существом, а не пустой газетной фразой. Как я могу за десять секунд объяснить загруженной работой девушке, что все не так просто. Это не та слава, как у тех, о ком читаешь в глянцевых журналах в приемной у дантиста.

Я сглотнула желчь.

– То есть в этом нет ничего хорошего, они написали довольно жестокие вещи. – Я пыталась достучаться до нее. – Пресса, понимаете, они пронырливые ребята… я не хочу, чтобы они добрались до нее, расстраивали ее или что-то ей говорили.

На ее круглом лице промелькнуло сочувствие. Я почти видела, как в ее голове возникает образ принцессы Дианы.

– О, я понимаю, не беспокойтесь, никто не сможет попасть в изолятор. Но я сделаю пометку… – Она нахмурилась и записала в своем журнале, проговаривая вслух. – «Подробности состояния миссис Севейдж сообщать только родственникам». Ну и вам тоже, разумеется; не беспокойтесь, мы о ней позаботимся.

Она унеслась прочь, оставив меня с Мартышкой в коридоре, как истории болезни, приготовленные для просмотра призрачного врача. Что может сказать этот врач-призрак? Не очень утешительные прогнозы, миссис Морган, боюсь, у нас плохие новости. У меня вырвался короткий невеселый смешок, Мартышка вопросительно посмотрел на меня.

– Извини, Ли, я ужасно вымоталась. Пошли, милый, поедем домой, я сделаю нам что-нибудь поесть, а? Пойдем.

По дороге домой я прокручивала в голове события вечера и размышляла, нельзя ли нанять кого-нибудь по сходной цене убить Полин Скиннер. Я дала понять медсестре, что кризис у Джас случился из-за газетной статьи, но это неправда. Это всё ебанная Полин Скиннер.

Она заявилась, как визжащая гарпия, пьяная, волоча за собой бедного старину Бобби, точно пуделя. О ее появлении нас оповестили вопли и яростный стук в дверь. По-видимому, она пыталась вышибить ее своими остроносыми ботинками на каблуках.

– Открой эту блядскую дверь, ты, блядь, открой эту блядскую дверь, сука обдолбанная, Бобби, Бобби, открой эту ёбаную дверь…

Прежде чем я успела его остановить, Мартышка рефлекторно открыл дверь. Рука Скиннерши отшвырнула его к стене, она ввалилась в квартиру и попыталась оттолкнуть и меня, поскольку я стояла в дверях гостиной. Она попыталась силой убрать меня с дороги, молотила по мне руками, дыша перегаром от выпивки и сигарет, целясь мне в глаза длинными акриловыми квадратными ногтями, скрюченными, как когти. Блин, да от ее дыхания с сорока шагов должна слезать краска со стен, плюс аромат ее гнилого тела, явная вонь от печени, уже не способной перерабатывать алкоголь, и огромного количества какого-то поддельного, сшибающего с ног парфюма. У меня защекотало в носу.

– Ты ёбаная, ёбаная пизда, пошла на хуй, Бобби, Бобби, она меня поранила, Бобби… Где эта ёбаная черномазая сука, где…

Я ее ударила. Не слишком сильно, учитывая ее преклонный возраст, но и не слабо. Это было так приятно, что я едва удержалась, чтобы не повторить. Она вдруг осела на пол, как такая маленькая деревянная игрушка – нажимаешь на кнопочку, и они падают или подскакивают. Пока я помахивала рукой, чтобы унять жжение, Бобби попытался на меня наброситься.

Я посмотрела на него, и он затих, что-то проворчав, бедный ублюдок. Я вцепилась в сальные фальшивые волосы Полин и поволокла. Она дергалась и извивалась, пока они не оторвались вместе со шпильками. Пинками я выставила ее из комнаты. Меня трясло от притока адреналина, но его чистая волна взбодрила меня после долгих часов депрессии. Яркая, раскаленная добела, беспричинная радость: сбросить хитиновый панцирь контроля, перестать быть вежливой с обывателями, стать вульгарной, злобной и лживой. Мощная волна, вспышкой молнии зародившаяся в переполненном сердце, – на долю секунды я снова стала крутой беззаконной принцессой: дикой, варварской и свободной от мелочных оков общества. В этот момент я могла убить Полин Скиннер, сломать ее тощую шею своими руками, и плевать на все. Я знала, что мне придется расплачиваться за свой темперамент, но мне было все равно. Ничто не имело значения, кроме этой волны гнева. Я не хочу сказать, что это было правильно или хорошо, нет. Но я не могу и не хочу извиняться или притворяться, что сожалею о содеянном. Это просто факт, насилие – такая же часть меня, как любовь, честь и гордость. Все эти годы оно придавало мне сил, но подчас приходилось платить за ежедневный контроль над собой.

– Заткни пасть, Полин.

Бобби робко двинулся в мою сторону.

– А ты – ты даже и не думай. Чего ты хочешь, старая корова? Чего? Господи, ты воняешь, ты знаешь об этом? Ты воняешь, твою мать.

Мутно-желтые глаза Полин полыхали напалмом злобы.

– Я, блядь, воняю… А эта черномазая? А? Она, блядь, все испортила, ебаная дрянь… Я, блядь, стала посмешищем из-за нее, надо мной все скалятся. Моя невестка – уторченная черномазая блядь…

– Заткнись, сука старая! Вон отсюда, убирайся! Ты, кретинка, убирайся отсюда, пока я тебя не искалечила, живо!

– Я найду на тебя управу, ты напала на меня. Верно, Бобби? Ты поранила меня, я вызову полицию…

Я рассмеялась. Хотя ничего веселого не было.

– Давай, вызывай. И что ты им скажешь, а? Что ворвалась сюда, выкрикивая грязную расистскую брань в адрес больной женщины? Что я пыталась тебя остановить? Давай, мерзкая дрянь, позвони и посмотрим, кого они заберут.

Смутившись, она ненадолго заткнулась. Ее лицо с розовым следом моей руки, отпечатавшимся на ее щеке, будто старое клеймо, казалось, сморщилось в тысячи морщин, ее желтые глаза с частоколом густо намазанных ресниц наполнились скорыми, маслянистыми слезами алкоголички. Она застонала и кинулась в объятья Бобби.

– Я тебя ненавижу, слышишь? Ненавижу тебя, с-сука железная, гвозди из таких куют! Это не твой мальчик пропал, мой сын, мой малыш, связался с такими, как она… Они все рассказали в газете, я больше не могу высоко держать голову, теперь весь мир знает, какая она… Бобби, Бобби, отвези меня домой, ох-ох-ох…

Бобби тощими руками обнял ее дрожащие формы. Он посмотрел на меня, его глаза казались огромными из-за толстых захватанных очков.

Он заговорил. Впервые в жизни я услышала его голос.

– Вы не должны с ней так поступать. Вы жестокая. У вас нет чувств. А она нежная. Вы ничего не понимаете.

Он нежно повел громко рыдающую Полин; любовь светилась на его лице. Бедный одураченный Бобби, преображенный любовью. Я почувствовала острый укол вины, адреналин улетучивался. Я уже готова была сказать ему что-нибудь, когда Полин развернулась и плюнула мне в лицо, как кобра.