Поругание прекрасной страны - Александр Корделл

Таков был закон «шотландских быков». Вся наша мебель была сожжена и все имущество, кроме одежды, что была на нас, Библии Эдвины, припасов и денег.

Глава пятнадцатая

Десять дней отец весь в повязках пролежал на соломе; порой он стонал, но чаще ругал меня на чем свет стоит за то, что я бросил дом без охраны.

Но эта ночь сделала Мортимеров героями.

— Одно помните, — сказал как-то Томос Трахерн, часто навещавший нас в эти дни. — Конечно, всем нравится, как вы отплатили за палки, — «шотландским быкам» это в новинку. Однако никто не забыл, что вы были скебами, — ни здесь, ни в Нанти.

И он был прав, как мы убедились позднее.

Шепоток стал громом, когда мистер Харт, управляющий из Нантигло, явился навестить нас. Едва его запряженная в двуколку лошадь, позвякивая начищенной сбруей, появилась на площади, как все соседи повисли на своих заборах, точно гороховые стручки.

У него были длинные зубы, у этого мистера Харта, и, как я слышал, очень гибкая спина: стоя на пороге, он извивался в поклонах и шаркал ногами, зная, до чего любят уэльсцы хозяйских управляющих. Был он длинен и тощ — только кожа да кости, над крахмальным воротничком луковицей торчит голова; а он заламывает руки и хвалит наше мужество, и вздыхает, что мало таких, как мы.

Мать потихоньку пожелала ему провалиться ко всем чертям. После управляющего, того и гляди, явится сам заводчик, сказала она, а этого даже Мортимеры не заслужили.

Он преподнес нам десять шиллингов на покупку новой мебели, но куда лучше были подарки соседей.

Щетка и метла от миссис Робертс, Сариной матери. Миссис Тоссадж с самого Кэ Уайта прислала нам два одеяла, а Уилли Гволтер принес три картинки: сельские виды и баран, умирающий в снегу. Братья Хоуэллсы сделали для нас стул, а Райс и Мо приволокли скамью. Стаффордские рабочие снабдили нас горшками и сковородками, а ирландцы с Гарндируса притащили два стола и комод. В конце концов оказалось, что нам теперь не хватает только кроватей — и об этом сразу узнала вся округа. Но ничто не могло возместить нам утрату наших старых вещей, ничто, даже доброта соседей.

Да и соседи бывают всякие. Некоторые нас просто ненавидели. Миссис Диг Шон Фирниг, например.

Я сбивал раму для отцовской кровати, когда явилась миссис Фирниг с подарком — чтобы было что под эту кровать ставить; чистый фарфор и вмещает не меньше двух галлонов. А рядом с миссис Фирниг стоит на пороге миссис Пантридж — судя по животу, ей опять скоро рожать — и улыбается до ушей.

— Доброе утро, миссис Мортимер, — говорят они хором.

Очень уж им хотелось осадить Мортимеров. Глаза так и горят от злости.

— Доброе утро, — отвечает мать, холоднее льда.

— Мы зашли передать вам наилучшие пожелания от общества взаимопомощи, Элианор, — говорит миссис Фирниг. — И недаром Диг Шон всегда твердит, что хуже нет, если рабочие лезут в политику.

— Я это вашему мужу много лет повторяю, — отвечает мать.

— А ведь общество взаимопомощи могло бы его спасти, милая. И все-то у вас пожгли, а какие хорошие вещи там были, как я сказала миссис Пантридж, когда мистер Мок Эванс повытаскивал их во двор.

— Уж конечно, а особенно кровати, с позволения сказать, — пропела миссис Пантридж. — Муженек-то ваш как себя чувствует?

— Стал еще здоровее после палок, — отвечает мать, — и всем нам теперь живется лучше, чем прежде.

— Да что ж вы такое говорите! А мы слышали, что он при смерти.

— Через десять дней то же скажут про «шотландских быков». Он этим «быкам» покажет, а Проберту в особицу, не будь я родом из Кифартфы. Спасибо, что зашли, всего вам хорошего.

— Позвольте от имени общества взаимопомощи преподнести вам в знак нашего уважения, — говорит миссис Фирниг. — Вчера был сделан особый сбор в вашу пользу, и вот купили для вас в Понтипуле. — Тут она вытаскивает из-за спины посудину, даже не завернутую. — Чтоб было что под кровать ставить, когда обзаведетесь ею, милая! — И обе закудахтали, как курицы.

Ну и бежали же они к калитке — миссис Фирниг и миссис Пантридж! А мать швырнула им вслед знак их уважения и так хлопнула дверью, что петли нагрелись.

— Стервы старые! — сказала мать.

— Да что на них обращать внимание, — ответил я, берясь за пилу.

— Они пришли насмехаться и злорадствовать, а не из сострадания, как другие. — Она стала ходить по комнате, выкручивая пальцы. — «Особый сбор»! Как бы не так! Да я бы не взяла их паршивый черепок, хоть оправь они его в серебро. Но чего еще ждать от тех, кто ходит в церковь?

— Полегче, полегче, — сказал я. — Все-таки это был дар, хоть они и хихикали. А церковь или молельня, какая разница?

И вдруг она без всякого предупреждения судорожно зарыдала, зажимая переплетенными пальцами рот, стыдясь своего плача.

— Замолчи, — сказал я. — Отец даже не застонал.

— Бедный, бедный мой Хайвел, тяжко у меня на сердце! Из-за тебя, и из-за моего дома, и из-за всех моих вещей, что я привезла из Кифартфы. Даже кровати у нас с тобой нет, и все политика, как сказала эта стерва!

— Отец попал под палки из-за принципа, а политика тут ни при чем.

— Принцип ли, политика ли — все одно, — ответила она, всхлипывая и сморкаясь. — Как ни кинь, хуже некуда. Спину ему располосовали до костей, а лицо изуродовали башмаками. И ведь это еще не конец, помяни мое слово. Знаю я его!

— Нет, это конец, и мы победили, — сказал я, обняв ее. — Теперь поселок не бросит нас в беде. Если Проберт снова сюда сунется, ему несдобровать. Все рабочие отсюда до Гарндируса встанут против него, раз отец показал им пример. И о вещах не плачь: дай только мне направить эту пилу, и тебе места для них в доме не хватит.

— Спасибо, Йестин, — прошептала она. — Да только мне нужна сейчас кровать, понимаешь? Эти нары, что ты мастеришь, могут и подождать. А мне нужна кровать, чтобы мой муж не лежал на соломе.

— Сегодня вечером будет и кровать, — сказал я, снова берясь за пилу.

— Опомнись, малый, — говорит она, забыв о слезах. — Откуда бы, могу я спросить?

— А зачем тебе это знать? — отвечаю я. — Сегодня вечером нам доставят хорошую железную кровать с матрасом; и не стала же она хуже оттого, что раньше принадлежала Йоло Милку.

Как она вскочит, как сверкнет глазами!

— Уж не ослышалась ли я? — кричит. — Ты сказал «Йоло Милку»? И кровать эта его? Так вот, запомни одно. Только памяти лишившись, лягу я на его кровать, слышишь? Мы теперь нищие, но уж лучше я буду спать рядом с самим дьяволом, чем на ложе блуда! — Она совсем побелела от злости. — А матрас небось старым волосом набит?

— Перьями, — отвечаю, — да только не все ли тебе равно, раз ты его не возьмешь?