Путь наверх - Джон Брэйн

Тогда я принялся целовать ее и поцеловал так крепко, что прокусил губу и почувствовал вкус крови. Внезапно руки ее обвились вокруг моей шеи, и, потянув меня за собой, она упала на землю. На этот раз она не вела себя, как испуганная девочка, и я на этот раз не стал сдерживаться, мною владело лишь жаркое безумие разбушевавшихся инстинктов.

– Ты мне сделал больно,- сказала она, когда я некоторое время спустя пришел в себя, чувствуя безмерную усталость и пустоту.- Ты сделал мне больно и сорвал с меня всю одежду. Смотри, ты расцарапал меня в кровь – и вот здесь, и здесь тоже.

Ах, Джо, теперь я люблю тебя веем моим существом. Теперь я вся твоя, и она тебе больше не нужна, правда?

Она засмеялась. Это был тихий, грудной смех. В нем чувствовалась глубокая удовлетворенность.

– Скажи ей об этом, когда она выйдет из больницы, если тебе так хочется, милый.

Она тебе больше не нужна, я знаю.- Она улыбнулась мне: эта улыбка светилась почти дикарским счастьем.

– Она мне больше не нужна,- тупо повторил я. Во рту у меня был привкус крови, и капельки крови ироступили на руке, которую она расцарапала. От солнечного света было больно глазам, а папоротник вокруг словно вырос и сомкнулся надо мной.

28

Прошло почти два месяца, прежде чем Элис вышла из больницы. Накануне этого дня мне в ратушу позвонил Браун. Он звонил мне сам, а не через секретаря.

– Мистер Лэмптон? Вы завтракаете сегодня со мной в Леддерсфорде в Клубе консерваторов. В час дня.

– Вы уверены, что вам нужен именно я? -спросил я.

– Конечно, уверен. И по важному делу. Не опаздывайте.

Его тон рассердил меня. Было серое дождливое сентябрьское утро – как будто бы теплое, но вдруг налетал ветер и становилось холодно. Корзинка для входящих документов на моем столе была полна, а кроме того, мне предстоял разгрвор с нашим младшим клерком Реймондом о недостаче по статье мелких расходов. Сейчас Реймонд – вполне респектабельный чиновник, занимающий мое прежнее место, и трудно даже поверить, что тогда он был тощим юнцом с бледной прыщеватой кожей, что ходил он в лоснящемся от старости синем саржевом костюме с бахромой на брюках и в рубашках, которые нельзя было назвать ни вполне чистыми, ни совсем грязными.

Когда позвонил Браун, он наливал чернила в чернильницы и, должно быть, для того, чтобы поддержать бодрость духа, дрожащим голосом напевал: «Вперед, христовы воины!»

– У вас что там, молитвенное собрание? – спросил Браун.- Я сам себя почти не слышу.

Я заметил, что на этот раз он не прибегает к своей простонародной манере говорить.

Я прикрыл рукой телефонную трубку.

– Замолчи, Рей, я разговариваю. Для чего вы хотите видеть меня, мистер Браун?

– Я не могу сказать этого по телефону, да если бы и мог, то у меня нет на это времени.- И он повесил трубку.

Я закурил сигарету,- вкус ее мне не очень понравился. После возвращения из Дорсета курение вообще не доставляло мне особого удовольствия. Мне еще повезло, подумал я, что этот разговор состоится только теперь: Хойлейк, не сумев отпугнуть меня от Сьюзен, передал дело Брауну, и тот собирается без всякого стеснения разделаться со мной. Человек, у которого лежит в банке всего несколько сотен – еще счастье, что у него есть хотя бы это,- бессилен против человека, у которого там сто тысяч. Меня заставят уехать из Уорли. Я уже понимал, что ждет меня в будущем, если я останусь работать в муниципалитете: я ведь видел, как напыжился Тедди, получив повышение (ему к тому же дали оклад по четвертой категории). Накануне вечер я провел со Сьюзен; она была молчалива, расстроена и то и дело принималась плакать, но ни за что не хотела сказать мне, что с ней.

Теперь я понял все. Папочка топнул ногой, и она отступила, думая сейчас лишь о том, как бы успеть вскочить на поднимающийся мост, пока ворота замка еще не закрылись. Да и Джек Уэйлс вернется на рождество. Куда уж свинопасу тягаться с принцем! И вот сейчас, когда то, чего я так боялся, случилось, я почувствовал даже облегчение: мне некуда отступать, мне не надо быть любезным, и я могу позволить себе роскошь высказать все, что накопилось у меня на душе.

Я посмотрел на Рея: руки у него были в красных и синих пятнах от чернил, нижняя губа дрожала. Он заметил, что я дольше обычного проверял статью мелких расходов, и чувствовал, что его ждет. В моей власти было изменить всю его жизнь: он происходил из бедной семьи, а я знал, что может случиться с мелким служащим муниципалитета, если его уволят. Деловитый Зомби как-то уволил младшего клерка за ту же провинность, какую совершил Рей, и тот кончил чернорабочим. Один проступок – и из-за системы рекомендаций ваша жизнь будет бесповоротно погублена: избежать подобной судьбы может только очень удачливый человек, или очень богатый, или очень талантливый. Рей сидел на скамье подсудимых – худой мальчишка невысокого роста; я был и судьей и присяжными. Достаточно мне сказать слово Хойлейку – и Рей больше у нас не работает.

– Принеси мне кассу, книгу с гербовыми марками и книгу мелких расходов,- сказал я.

Он вынул все это из сейфа и подошел к моему столу, шаркая стоптанными ботинками.

– Сегодня утром я произвел проверку, Рей,- сказал я.- Тут не все сходится.

Он тупо смотрел на меня.

– Есть ошибки,- сказал я.- Ошибки, которые должны были подтвердиться излишком наличности, но не подтверждаются. За последние две недели недостает пятнадцати шиллингов. Эти пятнадцать шиллингов у тебя?

Он покачал головой. Глаза его наполнились слезами.

– Ну хорошо. Может быть, я где-нибудь напутал. Давай проверим вместе.

Он смотрел через мое плечо, и его красно-синяя от чернил рука с обкусанными ногтями послушно следовала за моим пальцем, скользившим по длинным колонкам цифр.

Эта рука и стоптанные ботинки доконали меня; я увидел себя его глазами,- старый, самодовольный, всемогущий. И захлопнул книгу.

– Чертов дурак, зачем ты это сделал? Ты же понимал, что это раскроется.

– Не знаю,- сказал он, всхлипывая.

Зато я знал. Его приятели по школе зарабатывали пять-шесть фунтов в неделю, а он всего только два. И он пытался не отставать от них, бедняга.

– Перестань хныкать,- сказал я.- Ты попал в скверное положение, и слезы делу не помогут. Эти пятнадцать шиллингов у тебя?

Он покачал головой.- Нет. Извините меня на этот раз, мистер Лэмптон: клянусь вам, что я никогда больше не буду. Пожалуйста, не выдавайте меня.

Я вынул из кармана бумажку в десять шиллингов и две полукроны и положил их в кассу.

Лицо его просветлело.

– Вы не выдадите меня, мистер Лэмптон?

– А какого бы черта стал я это делать? Он схватил мою руку и принялся ее трясти.

– Благодарю вас, сэр, благодарю вас. Я верну вам все до последнего пенни, клянусь, я…

– Не надо, – сказал я. Для него пятнадцать шиллингов были столь же огромной суммой, как для другого полторы тысячи.- Не надо, дурачок. Просто никогда этого больше не делай, только и всего. На этот раз я все улажу, но если ты еще раз попадешься, то даже будь недостача всего в полпенни, ты немедленно отправишься к мистеру Хойлейку. А теперь иди и умойся.

Когда он ушел, я подумал, уж не произошло ли у меня размягчение мозгов. Ведь я покрыл вора, и если он еще что-нибудь украдет, то мне придется плохо. Но я не мог поступигь иначе: я еще помнил то время, когда сам отчаянно нуждался и пятнадцать шиллингов были для меня целым состоянием, и помнил, что я чувствовал, глядя, как дафтонские юнцы расхаживают в новеньких костюмах, с бумажниками, набитыми банкнотами, а у меня не было денег даже на лишнюю пачку сигарет. А может быть, у меня мелькнула суеверная мысль: если я сжалюсь над Реймондом, Браун сжалится надо мной.

Леддерсфордский Клуб консерваторов занимал большое здание классического стиля в центре города. В свое время камень, из которого его построили, был светло-бежевого цвета – мне порою кажется, что у всех архитекторов девятнадцатого века в голове не хватало какого-то винтика.- но за сто лет оно так прокоптилось, что теперь выглядело побуревшим. В вестибюле, устланном ковром вишневого цвета, в котором нога утопала по щиколотку, стояла тяжелая темная викторианской эпохи мебель, и все, что можно было отполировать, вплоть до прутьев, придерживающих ковер на лестнице, было начищено до блеска. Пахло сигарами, виски и филе, и все окутывала тяжелая, давящая тишина. По стенам висело множество портретов знаменитых деятелей консервативной партии: у всех было скаредно мудрое выражение лица, колючие глаза и похожий на капкан рот, плотно сомкнутый, чтобы не выпустить сочный кровяной бифштеке успеха.

Я ощутил какое-то странное ледяное волнение. Это была оранжерея, где выращивались деньги. Много богатых людей посещает дорогие отели, туристские гостиницы и рестораны, но никогда нельзя быть по-настоящему уверенным, к какому социальному слою они принадлежат, ибо всякий, у кого есть деньги, чтобы заплатить за вино и еду, а также воротничок и галстук, может попасть туда. А вот леддерсфордский Клуб консерваторов, где годовой взнос равняется десяти гинеям плюс прочие расходы («Запишите против моей фамилии сотню, Том,- все равно она достанется налоговому управлению, так уж лучше пусть пойдет нашей партии»), был только для богачей. Это было место, где между супом и десертом принимались решения и заключались сделки; это было место, где своевременное слово, или жест, или улыбка могли сразу перевести человека в следующую категорию. Это было сердце страны, которое я давно стремился покорить; здесь был край чудес, здесь вонючий свинопас превращался в принца, который каждый день меняет рубашку.