Владимир Высоцкий. По-над пропастью - Ю. Сушко

16 февраля 1966 в театре состоялся долгожданный литературный дебют Вени Смехова. С утра было объявлено о читке на труппе композиции «Послушайте. Маяковский» Ю. Любимова и В. Смехова. Высоцкий слушал внимательно. Во-первых, радовался за товарища: получилось, ей-богу, получилось! Во-вторых, очень интересным показался ход, предложенный Юрием Петровичем, — «Пять «Маяковских» — пять граней поэта. Только исполнители должны быть единомышленниками...».

А вот своим выступлением при обсуждении на худсовете остался недоволен: «Образ Маяковского — глыба. Очень современное произведение. Даже война — все звучит ярко. Это продолжение линии театра». Все как-то по-казенному, без души, а ведь работа-то понравилась! Может, извиниться перед Венькой за косноязычие?..

В феврале был объявлен приговор по делу Синявского и Даниэля: пять и семь лет ИТК строгого режима. За что? За антисоветскую деятельность, публикацию за рубежом клеветнических произведений.

До негласному уговору тема «Синявский — Даниэль» в театре не обсуждалась. Лишь однажды «шеф» как-то мимоходом спросил: «А вы этого Терца что-нибудь читали?» — «Читал. Синявский же у нас преподавал, как-то давал мне свой рассказ «Пхенц». — «Интересный?» — «Да, очень. Но я же не знал, что он его уже на Западе опубликовал как Абрам Терц». — «А вы не оправдывайтесь! — в шутку прикрикнул Любимов. — Я хоть и из «органов», но протокол писать не стану».

Угадав невысказанный вопрос, Юрий Петрович воодушевился:

— А я разве не рассказывал?! Когда меня призвали в армию, я попал в транспортные войска НКВД То сортиры мыл, то казармы. А в это время товарищ Берия начал формировать свой ансамбль. Какие там были силы! Охлопков, Вольпин, Рубен Симонов, Эрдман. Хором заведовал Свешников, танцы ставил Голейзовский, Сережа Юткевич программы ставил, Шостакович музыку писал, а я плясал. Очень Лаврентию Палычу хотелось переплюнуть Александрова. Поэтому он компанию такую замечательную и собрал. Понимал толк в кадрах. Вот и получилось, что Лубянка для многих в ту пору была концом, а для меня началом. То есть я — практически человек с Лубянки... Но это так, к слову. Протокол я писать не буду, как и обещал, а вот приговор объявлю: завтра начинаем работать над Галилеем. Текст знаете?

— Да.

— Лучше учите текст, Володя.

Позже Высоцкий рассказывал: «...И вдруг я сыграл Галилея. Я думаю, это случилось не вдруг, а вероятно, режиссер долго присматривался, могу я или нет. Но мне кажется, для Любимова основным является даже не актерское дарование, хотя и актерское дарование тоже, но больше всего его интересует человеческая личность...»

Всем, наверное, известна красивая легенда о том, как великий Галилей, сдавшийся под пытками инквизиторов, все-таки сумел подняться с колен и на весь мир выкрикнуть: «И все-таки она вертится!» Брехт знал, что эта история — выдумка. На самом деле Галилей сдался, когда ему только пригрозили пытками. Потому что хотел жить, получать удовольствия. И потому драматург доказал, что компромисс с теми, кто против истины и свободного развития мысли, губителен для человека, даже если он гений. И если он способен махнуть рукой и сказать: «Ладно, завтра ошибку исправим», он уже ничего исправлять не будет и не сможет.

Любимов попытался повернуть постановку к проблеме «Власть и ученые». «Моя интуиция мне подсказывала, — говорил он, — что это надо делать, потому что мир все больше и больше скатывается к ужасу, и нужна какая-то — как присяга врачей — так присяга ученых». Отпали две прежние кандидатуры — Губенко и Калягин. Надо пробовать Владимира. «Когда я увидел его на репетиции пьесы «Галилея», — вспоминал Валерий Золотухин, — я был так потрясен, что не удержался и воскликнул: «Этот человек гениален!» Мы были молоды. Если нам нравилось, мы говорили: «Гениально!» Если нам не нравилось, мы говорили: «Дерьмо!»

Высоцкий сразу уловил главную формулу Брехта и Любимова. И стал раскручивать маховик действия дальше: «Два финала. 1-й: вот Галилей, который абсолютно не интересуется тем, что произошло, ему совершенно не важно, как в связи с его отречением упала наука. 2-й — это Галилей, который прекрасно понимает, что сделал огромную ошибку: он отрекся от своего учения, и это отбросило назад науку.

Последний монолог я говорю от имени человека зрелого, но абсолютно здорового, который в полном рассудке и прекрасно понимает, что он натворил. Брехт этот монолог дописал. Дело в том, что пьеса была написана раньше 45-го года, а когда была сброшена бомба на Хиросиму, Брехт дописал целую страницу — монолог об ответственности ученого за свою работу, за науку, за то, как будет использовано то или иное изобретение».

 Покаяние Галилея застает его в центре сцены: «Я отдал свои знания власть имущим, чтобы те употребили их... или злоупотребили ими... и человека, который совершил то, что совершил я, нельзя терпеть в рядах людей Науки...» Но театр возвращает яркий праздничный свет. Сцену заполняют дети. Они яростно раскручивают маленькие глобусы. Земля весело вертится...

Высоцкий медленно, постепенно вводил своих слушателей и собеседников в мир спектакля о Галилее: «Есть магическое слово «представьте себе». Представьте себе — и зритель охотно представляет себе... Я не клею себе бороду, усы, не делаю глубоких морщин или седого парика. Играю со своим лицом... Никто не рисует сзади площадь Генуи или дворцы Венеции, где происходит действие. Ничего подобного. Есть ворота. И они распахиваются в зрительный зал и дают возможность выйти прямо к зрителям и начать спектакль зонгами, песнями. Потом снова войти в действие...

И зритель принимает эти правила игры. Через пять минут никого уже не смущает, что, например, Галилея я играю без грима, хотя в начале пьесы ему 46 лет, а в конце 70. А мне, когда я начинал репетировать, было 26 или 27... Я играю со своим лицом... У меня вроде балахона, вроде плаща такая накидка коричневая, очень тяжелая фок в то время были материалы), очень грубый свитер... В конце он дряхлый старик, и я играю старика, человека с потухшим взглядом Совершенно. Его ничего не интересует, такой немножечко в маразме человек. И он медленно двигает руками...»

А начало? Начало было вовсе ошеломляющим.

«Я, — рассказывал Любимов, — просил Высоцкого начинать спектакль, стоя на голове, и разговаривать. И когда пришло цензурное начальство, они сказали:

— Что это за безобразие, немедленно убрать! Великий Галилей, такой ученый, стоит на голове.

— Почему? Только что был в Москве Неру, его так принимали! А вы знаете, что он каждое утро стоит полчаса на голове? Это знаменитое упражнение йогов, это очищает и просветляет мозги и отгоняет глупости из головы.