Барби играет в куклы - Ирина Алпатова

— Я ведь всю ночь не спала. Лёвчик вчера явился выпивши и сильно. Я прямо с вечера беспокоиться начала, сердце-то — вещун, и как в воду глядела. Ввалился, всё тут чуть не посшибал. Уж шуму от него было…

У меня тут же мелькнула дурацкая мысль, что теперь и Левчик, как вошедший в историю Борис, сидит теперь весь перекошенный и заплывший, и спросила испуганно:

— А где он?

— Так ведь ушёл себе на занятия, проспался и ушёл. Правда, от чая отказался, я ему рассольчику налила. Но запах точь-в-точь, как от нашего сантехника. Ксеня, это что же такое творится?

Я, позабыв про свой раненый нос, и сама думала — что? Напившийся Лёвчик… Это было совершенно невозможно.

— Он всё к тебе хотел идти, едва удержала. Пойду, говорит, и точка, мне с ней надо посоветоваться. Ксеня, ты поговори с ним, а то меня он не слушает. Ведь что удумал — так напиться. Как бы с дурной компанией не связался. Молодежь сама знаешь, какая теперь пошла.

Я наконец обратила внимание на то, что меня молодежью Бабтоня вроде бы и не считала. Она со мной разговаривала, как со своей ровесницей. Я так и не смогла решить, хорошо это для меня или плохо. Но вот чего я совершенно не могла себе представить, так это ту дурную компанию, которая захотела бы связаться с Лёвчиком.

И как там дела у Люшки? Но поскольку я о ней вспомнила, то Люшка вскоре и появилась. Она не завопила с порога насчет "пожрать" и пошла первым делом не на кухню, как обычно, а в светёлку. И это было плохо. То есть Люшкины дела были плохи, и возможно, мои тоже. Лицо подруги до ужаса напоминало мне маску Пьеро. Ну вот, кругом одни маски!

— Они меня сегодня с утра чуть не сожрали. Наташка принеслась ни свет ни заря и пристала ко мне с ножом к горлу — где ключи? Ты должна была их найти! Я говорю — ничего не было, если бы было, то было… А она на меня орёт — я их вот тут оставила — и во все углы, блин, пальцем тычет. У меня, когда мать пьяная и то так не орёт. Хм, Семён, а чё это у тебя с лицом? Тебе чё, в нос что ли дали?

Надо же, заметила. Я хотела съязвить, что еще как дали, тем более что для Люшки такие дела были почти обыкновенными — подумаешь, кто-то кому-то наподдал. Но теперь она смотрела, нет, буравила, меня своими глазищами и вполне мне сочувствовала. Да и в самом деле, если разобраться, то мои синяки и ссадины стали, в общем-то, регулярным явлением. Я вот однажды почувствовала себя виноватой перед подругой — меня никто и пальцем никогда не тронул, не то что её — и вот вам, пожалуйста. Этот пробел в моей биографии быстренько стал заполняться.

Люшка, между тем, ждала подробного отчёта. Она, похоже, предполагала, что меня так разукрасила та самая Наташка. Судя по чёрному огню, который вспыхнул в её глазах, подруга на сей раз тоже что-то очень живо себе представила. Уж не задумала ли она вендетту?! И я поспешила реабилитировать Наташку и даже про компресс рассказала.

— Так, это она перед мужиком танцевала. И что за фраер?

— Ну откуда я знаю. Это он, между прочим, тогда на меня наехал. Важный такой, представительный. Вот, он мне даже платок свой дал, — я развернула перед подругой предмет, поразивший моё воображение. Еще бы, он был не просто белый, он был с вышитыми буковками, то есть с монограммой, кажется. Обалдеть можно! Я с благоговейным трепетом отстирала это чудо но, к сожалению, не на все сто.

— А чё это он с какой-то хренотенью, бабский что ли?

— И не какой не бабский, — оскорбилась я. — Просто человек за собой следит, во-первых, и может себе такие вещи позволить, во-вторых. Мне кажется, такие платки не в любом магазине продаются.

— Кусок тряпки-то… — уже менее уверенно возразила Люшка, — Ну фиг с ней, а сам-то он какой?

Я описала дядьку как могла, впрочем, мне это показалось не особо сложным: седой, с бородкой и загорелый. В подробности вдаваться и не пришлось, потому что Люшка заорала, больно шлепнув меня по колену:

— Так это же наш начальник, самый главный! Ну, Сёма, ты даешь!

Она уставилась на меня с таким почтительным недоверием, будто это именно я расквасила этому самому главному нос. Нет, нет и еще раз нет! Мне такой поворот дела совершенно не нравился, этот тип не должен быть самым главным, нам это ни к чему. Кому это нам? Мне и Полковнику естественно.

А Люшка продолжала энергично развивать тему: нет, точно он! Она его как-то раз видела, правда издалека, но это точно он. Хотя тот, вроде, и не очень седой… Нет, ну точно он. Крутой такой дядька.

Да, я даже сказала бы, что железобетонный. И хорошо, что я вовремя остановилась и не описала сцену доставки ценного груза "не бросать, не кантовать!" на дом заказчику. И вообще не стоило говорить, что именно самый главный начальник взял за правило наносить мне различные увечья. На Люшку это могло подействовать самым неожиданным образом.

Я, наконец, решилась задать мучавший меня вопрос:

— Люшь, а тебя тоже уволили, как и Костика?

Вообще-то подруга для свежеуволенной держалась очень даже бодро, но я её характер знала: говорить о чем угодно, но только не о важном. К счастью, на сей раз она ничуть не хорохорилась.

— Почему это "тоже"? Не боись, Семён, никого не попёрли, строго предупредили и всё.

Уф, у меня с души свалился огромный такой каменюка.

— И вообще, я тебе скажу, что у тебя какие-то не те отношения с нашей фирмой завязались. — Люшка с глубокомысленным видом полезла в свой незаменимый мешок.

Ну да, как же, опять эта "наша фирма". Подруга энергично копалась в бездонной утробе, и это выглядело так, будто она ищет на её дне отгадку. В конце концов, мне надоело ждать, чем кончится дело, потому что конца и края этому процессу не было видно.

— Что ты хочешь сказать? Какие еще не те отношения? У меня с вашей фирмой вообще никаких отношений нет и быть не может, очень мне надо.

— Ну не скажи. Машина сбила, когда ты на работу шла? — Сбила. Это раз. Нос вон какой, это уже два. Целая цепь получается! Ну или цепочка. — Люшка наконец откопала пудреницу — и всего-то! — и пристально в неё посмотрелась.

— И что? — Мне теперь тоже что-то такое начало казаться. Про цепь или цепочку.

— А то, что будет третий раз. Это уже закон, поняла? Просто так ничего не бывает, чтобы вот так всё вдруг и само по себе. Римка вон два раза деньги теряла и… — боже мой, ну сколько можно рассматривать себя в этом идиотском зеркале и молчать с глубокомысленным видом?!

— И что потом?

— А то, что в третий раз вообще где-то сумку посеяла и с концами. Представляешь?

Если у некой Римки сумка таких же размеров как Люшкина, то не представляю. Такой мешок потерять нельзя, его можно только сознательно оставить, чтобы избавиться от непосильной ноши. Но в целом мне Люшкины слова как-то не понравились. Если она начинала философствовать, то это выглядело несколько устрашающе. И я решила сбить с доморощенной прорицательницы спесь: