Госпожа де Шамбле - Александр Дюма

Я молчала, так как Зоя говорила бесспорную истину.

Она взяла мою левую руку с обручальным кольцом и надела перстень мне на палец.

«Ну, и как, — спросила Зоя, — этот жуткий перстень причиняет тебе боль или, может быть, жжет твою кожу?»

Ничего подобного. Перстень превосходно сидел на моем указательном пальце, как будто был сделан для меня.

В тот же миг я услышала шаги и узнала походку госпожи де Жювиньи. Зоя положила на стол записку, которую я нашла под постаментом статуи. Я быстро схватила ее, изорвала на мелкие кусочки и бросила их в камин.

Мачеха пришла за мной. Она сказала, что глупо в день свадьбы сидеть взаперти в своей девичьей комнате с какой-то крестьяночкой.

Я посмотрела на Зою. Хотя о ней отозвались не особенно лестно, она, казалось, была согласна с госпожой де Жювиньи.

Вне всякого сомнения, все словно сговорились против меня.

Я спустилась вниз. Господин де Монтиньи сидел в гостиной с несколькими нашими приятельницами, очевидно приглашенными на свадебный обед.

Он тотчас же устремил взгляд на мою руку. Когда он увидел, что на ней красуется перстень, в его глазах промелькнула радость. Он встал, подошел ко мне и прошептал:

«Благодарю!»

Это слово заставило меня содрогнуться: уж не заключила ли я сделку с Сатаной, надев на палец его перстень?

Я села, ничего не говоря, и продолжала дрожать; гости, должно быть, смотрели на меня как на дурочку.

Между тем нас пригласили к столу.

Меня посадили напротив господина де Монтиньи. Я молчала и ничего не ела, и он, видимо, очень волновался из-за моего отрешенного состояния.

После трапезы госпожа де Жювиньи довольно долго разговаривала с господином де Монтиньи. Казалось, он колебался, а моя мачеха настаивала.

Вскоре я узнала, в чем дело.

Господин де Монтиньи подошел ко мне и сказал:

«Я помню, как мы гуляли по парку, и вы охотно слушали стихи наших великих поэтов. Сегодня чудесная погода и дивный вечер. Не хотите ли накинуть на плечи шаль и пройтись к ручью, чтобы полюбоваться тихим светом приветливой луны, как говорит Вергилий, и неясным светом звезд, как говорит Корнель? Мы немного поговорим об одном поэте, еще более великом, чем все те, чьи стихи я вам читал».

Я машинально поднялась. Господин де Монтиньи набросил на меня прекрасную кашемировую шаль, я взяла его под руку, и мы вышли из дома. В прихожей я встретила Зою и показала ей жестом, чтобы она ждала меня в моей девичьей келье. Девушка как будто поняла и подала мне в ответ другой знак.

Я всегда буду помнить этот вечер, как всегда помнят переломную минуту своей жизни. Представьте себе человека, осужденного на смерть, который знает, что через час будет приведен в исполнение приговор, обрекающий его еще и на вечные муки. И вот, смертнику разрешают прогуляться по сказочному парку теплой ночью, под синим небом, усыпанным золотыми цветами, слушая журчание ручейков и пение соловья. Вообразив это, вы поймете, что я тогда испытывала.

Господин де Монтиньи, вероятно, почувствовал, как дрожит моя рука. Зная, что я могу в любой момент вырваться и убежать, он положил поверх моей руки свою левую руку.

Он уже не раз замечал, какое сильное впечатление производит на меня его голос. Поэтому он стал беседовать со мной о «поэте, еще более великом, чем все те, чьи стихи он мне читал», — иными словами, о Боге.

Я не смогу повторить всего, что говорил мне с необычайным красноречием этот незаурядный человек о Боге, которого он называл единственным движителем, вселенской душой, великим мастеровым и создателем миров, рассеянных в пространстве, подобно россыпи алмазов. С тех пор я сотни раз вспоминала нашу беседу, исполненную гармонии, со всеми ее восхитительными подробностями. Хотя более половины из того, о чем рассказывал господин де Монтиньи, было недоступно моему незрелому уму, я почувствовала в доселе неведомых мне словах пленительную истину — истину откровения; эти слова, будто новое крещение, излились на мое чело и проникли мне в душу. Я спрашивала себя, кто же, на самом деле, является владыкой Неба — этот добрый, милосердный, бесконечный и непостижимый Бог, что держит наш мир в одной из складок своего лазурного платья, озаряет Вселенную своим взором и согревает ее своим дыханием, или тот сердитый, ревнивый, всегда раздраженный Бог, страшный портрет которого нарисовал мне накануне аббат Морен. Будучи еще совсем ребенком, я уже могла безошибочно отличить правду от лжи, и мне казалось, что из двух столь противоречащих друг другу речей речь господина де Монтиньи была не только более убедительной, но и более близкой человеческой душе, природе и Богу.

Я постепенно поддавалась очарованию этой поэзии, и господину де Монтиньи уже не надо было удерживать мою руку.

Вероятно, он задался целью победить мой страх и, когда ему удалось добиться этого, отвел меня обратно домой, даже не решившись приласкать меня…

— Да знаете ли вы, сударыня, — перебил я г-жу де Шамбле, — что господин де Монтиньи был просто восхитительным человеком?

Графиня печально улыбнулась, как улыбаются не совсем поблекшему воспоминанию.

— И, как ни странно, — продолжал я, — я ревную вас к покойному мужу сильнее, чем к живому.

— И вы правы, — произнесла Эдмея.

— Значит, вы разрешаете мне ревновать? — живо осведомился я.

— Я разрешаю вам быть моим самым нежным и задушевным другом, — ответила графиня, — я испытываю по отношению к вам чувство бесконечной признательности, так как лишь благодаря вам я пережила несколько мгновений сладких грез и тихого счастья, чего никогда не знала прежде. Это чувство еще не сформировалось в моей душе, не вынуждайте же меня подвергать его оценке. Пусть оно остается туманным и рассеянным, как дым или сон; не требуйте, чтобы эта мечта стала действительностью, опустившись из моей души в сердце.

Я молчал, стараясь дотянуться до руки Эдмеи, которую она не спешила убрать.

— Продолжайте, — сказал я.

— Вас еще не утомили признания пансионерки?

— Они в высшей степени очаровали меня, ведь это книга вашей судьбы, приоткрытая на самых первых страницах, и я читаю ее не один, а вместе с вами. Давайте перевернем этот листок: мы уже дошли до последней его строчки.

Госпожа де Шамбле продолжала свой рассказ.

— Два часа спустя я сидела в ночном пеньюаре в зеленой комнате, слушая наставления госпожи де Жювиньи. Она долго перечисляла обязанности жены перед мужем, а затем ушла, предупредив меня, что вскоре придет господин де Монтиньи.

Однако, мачеха тут же вернулась, очевидно решив, что не до конца исполнила свой долг, и одних лишь поучений о смирении недостаточно. Она оставалась со мной до тех пор, пока я не легла на ту самую кровать, где бедная матушка произвела меня на свет, а затем уснула навеки.