Увечные механизмы - Анастасия Орлова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сурьма опустила глаза и не видела, как Висмут стиснул челюсти после её просьбы, как потемнел его взгляд, поэтому продолжала:
— Мне нужен кто-то, кто знает меня, именно меня, а не ту Сурьму По Правилам, которой гордится мами и которую одобряет общество. И этот кто-то — ты, мой единственный друг…
— Я не могу, Сурьма, — глухо прервал её Висмут, и она подняла на него глаза.
— Не можешь прийти на свадьбу? — шёпотом, вышитым призвуком невидимых слёз, переспросила Сурьма.
— Не могу быть тебе другом.
— Но… почему?
«Она не понимает. Она действительно ничего не понимает! — мелькнуло в голове Висмута. — Эта свадьба, этот Астат уже давно стали для неё неизбежностью, и она не может, не желает думать как-то иначе, смотреть в непривычную сторону, ведь тогда, может статься, придётся делать выбор самостоятельно».
— Потому что… Я не железный, Сурьма. И не такой старый, как тебе кажется.
— Мне вовсе не…
— Я не хочу быть тебе просто другом. У меня не хватит на это сил. Прости.
Она моргнула так, словно пыталась избавиться от наваждения, переключить этого слишком хмурого, слишком серьёзного, какого-то жёсткого, непривычного, неправильного Висмута-мужчину на прежнего — понимающего и мягкого Висмута-друга. Но он не переключался. К её горлу подобралась ледяная рука и всё крепче и крепче сжимала его изнутри.
Висмут говорил что-то лишнее, неуместное, пугающее. Поэтому Сурьма старалась слушать его, как сторонний шум, не вдумываясь в смысл сказанных им слов, хоть этот смысл уже и подступил к ней вплотную, и не замечать его было невозможно. Он был везде, во всём, куда ни глянь: в улыбках, жестах, взглядах, прикосновениях…
— Утром я получил ответ на отправленную чуть раньше телеграмму, — продолжал «неправильный Висмут». — После этой поездки я вернусь в Дивинил на «Почтовые линии». Меня там уже ждут.
Это пропустить мимо ушей не удалось.
— Что?! — воскликнула Сурьма. — Но как же так?!
Висмут молча смотрел на неё, смотрел не как обычно: взгляд был пронзительный и твёрдый.
— Я не хочу, чтобы ты уезжал! Только не сейчас! Ты нужен мне, Висмут!
— Ты можешь меня остановить, — спокойствие в его голосе походило на тишину перед грозой — потрескивало от скрытого напряжения.
— Как?! Скажи, чем я могу тебя хотя бы задержать?!
— Ты знаешь.
Она застыла резко и неожиданно, словно попавший в смолу жучок. Замерло рваное, взволнованное дыхание, затихли тревожные барабаны в ушах. Взлетевшая рука так и не достигла губ, остановившись на полпути. В голове стало до ужаса тихо и пусто, словно весь рой разноголосо жужжащих там мыслей вылетел вон. Но одна всё-таки зацепилась: Никель был прав! Во всём! Но он ошибся, если считал, что ей достанет смелости, чтобы свернуть с предназначенного для неё пути…
Висмут стоял так близко и ждал ответа, и смотрел прямо на неё. Сурьма чувствовала себя зверьком на рельсах, попавшим в свет паровозного прожектора: ни убежать, ни спрятаться, ни свернуть во тьму. Хорошо, что он не произнёс этот вопрос вслух: пока слова не сказаны, они не так опасны. И этот смысл — пока ещё домысел. Можно даже притвориться, что и не могло быть никакого вопроса, особенно если выбор, которого этот вопрос от тебя потребует, ты сделать не в силах, как локомотив не в силах свернуть с кем-то проложенных рельсов, выбрать иной путь.
«Только бы он не сказал это вслух, только бы не сказал!» — стучало в висках Сурьмы, пока она пыталась выдавить из себя ответ: не честный, но правильный…
— Я не могу, — наконец едва слышно выдохнула она.
Сурьма не поняла, что именно изменилось, но ей показалось, что глаза Висмута погасли, словно выключились буферные фонари. Сейчас в них не было ни привычной мягкости, ни новой пронзительности. Осталась только какая-то чужая остекленелая отрешённость.
Он не ответил, только кивнул. А потом забрал из её рук мешочек с цилиндрами.
— Зароем эту тайну, Сурьма, как будто её и не было, — сказал он, и изогнувшийся уголок рта обозначил потрескавшуюся от внутреннего холода полуулыбку, — и мастер Полоний останется для мира не тем, кем он был на самом деле — раз уж на то была его воля, — и, прихватив лопату, Висмут отправился подальше от поезда, чтобы закопать звуковые цилиндры, а Сурьма стояла и смотрела в окно ему в спину.
«Я всё делаю правильно, — безуспешно убеждала она себя, — делаю то, что должна. То, чего от меня ждут».
Глава 27
Следующие три часа — последний перегон до Метаналя — прошли в молчании, и оно не было похоже на прежнее уютное молчание, когда и Сурьма, и Висмут заворачивались в кокон собственных размышлений, но не отгораживались друг от друга, а всё равно были вместе, словно пили вдвоём чай: чашка у каждого своя, но дело общее, объединяющее. Сейчас же молчание было неприветливым, как пустой необжитый дом, но в то же время каким-то более интимным: кокон теперь был один на двоих. Каждый догадывался о мыслях другого, и от этого знания становилось ещё неприютней: и спрятаться невозможно, и поделиться язык не повернётся.
Они прибыли в Метаналь, оформили бумаги. Висмут заканчивал дела с паровозом, а Сурьма, сидя в своём купе, размышляла, как же быть дальше.
Идти в город вместе, как прежде, казалось странным: ведь всё теперь не так, как прежде. Но и оставаться здесь, в этом маленьком вагоне, где друг от друга их отделяет лишь тонкая перегородка, и весь вечер ловить звуки движений и шорох шагов, безошибочно узнавая, кому из троих они принадлежат, и надеяться услышать голос, и бояться, что собственное сердце стучит слишком громко и это слышно в соседнем купе… Это было ещё мучительнее.
Её размышления прервал стук в дверь. На пороге стоял Висмут в тёмно-синем сюртуке.
— Пойдём поужинаем? — просто спросил он, и догадаться, что тот их разговор не привиделся Сурьме, а был на самом деле, можно было лишь вглядевшись в потускневшие глаза Висмута.
«Зароем эту тайну, как будто её и не было».
— Сейчас переоденусь.
Это их последний вечер, завтра к закату они вернутся в Крезол. Потом Висмут уедет, а Сурьму ждёт давно запланированная жизнь. Давно распланированная.
Мами наверняка уже разобралась с большинством предсвадебных хлопот, и Сурьме
