Алмазы Джека Потрошителя - Екатерина Лесина

– Ты пока полежи, подумай. Ребятушки слегка перестарались. Но молодые, горячие. А ты Пашеньку ударил. Нехорошо.

Тело жило. И это было больно.

– Так вот, чтоб ты понял, Илюша. Слова – это, конечно, хорошо. Красиво. Объекты там. Рецидивы. И все такое… этакое… только мне не надо врать. Я тебе не за слова платил.

– Я. Верну. Деньги.

Он языком потрогал зубы. Вроде все были на месте.

– Сережка, подыми этого олуха.

Дернули. Поставили на ноги. В висках заработали отбойные молотки пульса, а нутро полоснуло огнем. И Далматов попытался было сесть, но не позволили.

– Ты дыши, – посоветовал Павел Афанасьевич. – Продышишься – полегчает. И даже больничка не понадобится. Правда, Пашенька?

Дышать приходилось ртом. Из носа все еще текло – густо, медленно, не то кровью, не то слизью. Но и вправду становилось легче. И зрение вернулось.

Фургон. «Ауди». Павел Афанасьевич в драповом пальто с бобровым воротником. Клерк Пашенька с мятым лицом. Ощупывает скулу с видом равнодушным, но глаза выдают злость.

Тяжелое звериное дыхание борца обжигает затылок.

– Дыши и слушай. Деньги у меня есть. Столько, сколько тебе, Илюша, не снилось. И потому оставь их себе. А мне дай то, что обещался дать. Ясно?

– Но…

– Ты не понял, Далматов… – Сухие пальцы впились в подбородок, сдавив до хруста в костях. – Или ты исполняешь договор, или я тебя хороню.

– Почему?

– Ишь, упрямый. И не боится. Это потому, что тебя, Илюша, и не пугали-то толком. Но ничего… поправимо. А вопросец твой глупый. Сам подумай, отпущу я тебя, и что скажут? Что дядя Паша совсем постарел. Хватку подрастерял. И раз так, то самое время его потеснить. На чужой кусок всегда охотнички найдутся. Поэтому работай. И все у нас будет хорошо. Отпусти его, Сережка. Он все понял. Так, Илюша?

Далматов осторожно кивнул. Он опасался, что позорно рухнет на колени, но силы воли хватило, чтобы устоять.

Павел Афанасьевич сунул ему во внутренний карман пиджака флешку:

– Вот тебе информация какую хотел. Видишь? Все для твоего, Илюшенька, удобства. Цени. А финтить вздумаешь, – совсем ласково добавил дядя Паша, – я тебя не просто похороню. Я тебя живьем закопаю.

И это было правдой.

Только когда серая «Ауди», аккуратно объехав Далматова, убралась из гаража, Илья опустился-таки на четвереньки. Его вырвало кровью и слизью. Каждый спазм забирал остатки сил, и в конце концов, их хватило лишь на то, чтобы отползти к колонне. Илья сел, вытащил телефон и кое-как – рука не сгибалась, а пальцы вообще были как каменные – приложил к уху.

Ответили сразу.

– Да? Алло? Илья, это ты?

– Я.

У Саломеи теплый голос. Сейчас осень и солнца мало. В его жизни всегда мало солнца, но потому, что оно – во вред. Не отключаться.

– Приезжай. Стоянка. Центр торговый. «Калинка». Внизу стоянка. Коробку возьми. Мою коробку. «Калинка». Стоянка. Коробка.

Картинка. Корзинка. Картонка. И маленькая собачонка, выбравшаяся из-под днища машины. Выпуклые глаза и шерсть клочьями. Смотрит. Скалится. Лишь бы стаю не привела.

От стаи, как показала практика, Далматов отбиваться не умеет.

– Ты во что-то вляпался?

– Приезжай.

– «Скорую» вызвать?

– Нет.

Он хотел положить трубку, но вместо этого – выронил. Телефон отключился. Плохо… Саломея будет перезванивать. Беспокоится. Никто прежде об Илье не беспокоился.

Нужды не было. Он справлялся. И сейчас бы справился. Да если разобраться, то все случилось из-за нее. Далматов потрогал челюсть, убеждаясь, что та еще на месте.

Время остановилось.

– Эй, открой глаза. Илья, ты… ты, сволочь этакая… «Скорую» надо вызывать… а он сидит.

Голос зудел. Пчела. Золотисто-черная. И медом пахнет. Далматов мед не любит, но запах приятен. И он тянется за этим запахом, пытаясь поймать пчелу, но их вдруг становится много. И жалят сразу.

– Вот. Живой. Это я.

– Р-рыжая. Лиса. Маленькая лиса – Лисенок. Спасибо. Приехала.

– Конечно, приехала. Ты встать сможешь? Нет, лучше сиди. Я машину подгоню.

Ее нелепый розовый «Хаммер» с трудом протискивался меж рядами машин, но подобрался-таки настолько близко, насколько это вообще было возможно.

И Саломея, ввинтившись под руку, потянула.

– Вставай. Два шага всего. Сумеешь?

Сумел. Он забрался на заднее сиденье и лег, вытянувшись настолько, насколько это было возможно.

– Гостиницу найди. Или квартиру. Любую. Отлежаться на день.

Все будет хорошо.

Глава 5

Яды и кролики

Остановившись у ближайшего киоска, Саломея купила рекламку. Пара звонков. Адрес. Встреча. Ключи в обмен на деньги – сумму пришлось поднять втрое.

Далматов дышал.

Саломея боялась, что он умрет, просто перестанет дышать, отключится насовсем и ей придется решать что-то с трупом. И это будет не какой-то там посторонний труп, а…

Опомнившись – мысли, подобные прежде, были ей не свойственны, – Саломея затрясла головой: никто умирать не будет. Не позволит она. Не знает, каким образом, но факт – не позволит.

Подогнав машину к самому подъезду – простите, клумбы и сухие бархатцы, – Саломея открыла дверь.

– Этаж третий, – предупредила она, помогая Далматову выбираться. – Дойдешь?

Кивнул.

И шел, переставляя ноги, двигаясь скорее по инерции, чем сознательно. Он старался не опираться на Саломею, но это глупое геройство никому не шло на пользу. Между этажами – лифта в доме не имелось – пришлось остановиться на отдых.

– Ты где так? – Саломея подозревала, что внятного ответа не получит, и оказалась права: Далматов, вцепившись рукой в подбородок, пробормотал:

– Да… старые дела. Все решено.

Сейчас он и врал как-то неубедительно.

Квартирка оказалась какой-то совсем уж махонькой: коридор, половину которого занял шкаф. Кухонька на четыре с половиной квадрата. И комнатушка с диваном, кроватью и столом, на котором, как и было обещано, лежали сероватые простыни.

– Садись. Сиди. Черт, я вся в кровище, как будто…

– Компенсирую. Воду поставь. Литра два.

– Засунь свою компенсацию знаешь куда?

– Знаю. Воду поставь.

На кухне нашлась посуда – чайник и трехлитровая алюминиевая кастрюлька с исцарапанными боками. Огонь шипел, касаясь влажного дна, и кастрюлька накалялась. Вода вскипала, выпуская стаи пузырьков к поверхности. А когда забурлила, на кухню выполз Далматов.

Выглядел он отвратительно.

– Моя коробка.

– Твоя, твоя, – Саломея поставила кофр на не слишком чистый стол. – Ты бы лучше лег. Я сама…

– Нет.

Вынув флакон из гнезда, Илья зубами выдрал пробку.

– Три капли. Три. На ложку сначала.

Три так три. Саломея не собиралась спорить. Бесцветная жидкость не имела запаха, на вкус Саломея не решилась бы попробовать.

– Две, – еще один флакон, на сей раз содержимое его темно-коричневое, маслянистое. Капли расплываются по водяной поверхности радужной пленкой.

– Два. Пять.

Он вытаскивал флаконы, а Саломея послушно отсчитывала капли…

Раз-два-три-четыре-пять.

Вышел зайчик погулять…

Зайчиков не было, зато имелась парочка ангорских кроликов, белых, пушистых, с красными бусинами глаз и розовыми шелковистыми носами.

– Это твои, да? А погладить можно?

– Нет.

Саломея вытащила кролика из клетки. Он был тяжелым, мягким и горячим. Замечательным просто!

– А что ты делаешь?

Илья сидел над своей тетрадью, которую прятал в ящик стола, думая, что никто, кроме него, не знает о двойном дне. Саломея вот сразу догадалась, но отцу не сказала.

Это ведь неправильно – выдавать чужие тайны.

– Эксперимент ставлю.

Второй кролик попытался вырваться из объятий Саломеи. Он смешно дергал ногами и повизгивал.

– Какой эксперимент? – Она вместе с кроликами забралась на диван и сказала: – Сидите смирно. А когда ты эксперимент закончишь?

– Скоро… – Он все-таки повернулся, вздохнул и предложил: – А давай ты сходишь погуляешь куда-нибудь?

Саломее вовсе не хотелось гулять в этом пустом доме. Зачем ее вообще сюда привезли? Папа сказал, что так надо. А мама – что Саломея не должна оставаться одна. Бабушка ворчала про другие варианты, но как-то неубедительно.

И Саломею бросили здесь.

Тут тихо. Тоскливо. Как в сказке про Снежную королеву. И белые стены просятся быть украшенными, но Саломея обещала вести себя хорошо. Поэтому она и пришла к Илье.

Вдвоем вести себя хорошо проще.

Тем более что тут эксперимент и кролики.

– Если тебе потом, ну после эксперимента, кролики будут не нужны, то давай я их заберу?

Мама, конечно, вряд ли обрадуется. И папа будет ворчать, но потом они согласятся, ведь кролики – совершенно замечательные. Они, конечно, не лучше собаки, но собаку Саломее совершенно точно не купят.