Белый Орден, или Новые приключения Ариэля. Том II - Сергей Юрьевич Катканов

Эрлеберт, ты мой отец? – однажды спросил Ариэль.

Нет, львёнок, твой отец – другой человек. Он любит тебя, но не может к тебе прийти.

Тогда я сам приду к нему.

Это невозможно. Не спрашивай почему, не смогу объяснить. В этой жизни случаются преграды, преодолеть которые невозможно. Такова Божья воля, её надо принять.

Хорошо, я приму Божью волю. Но кто же тогда ты?

Твой друг. Если позволишь – твой наставник.

Я позволяю тебе быть моим наставником, – с царственным спокойствием сказал Ариэль, и я почувствовал, что передо мной прирождённый повелитель.

Время шло, Ариэлю исполнилось два года, Гильперик по-прежнему пребывал в летаргии, а Пипин становился всё сильнее. Мажордом давно уже отличался от короля лишь отсутствием короны, и отсутствие у него короны казалось Пипину всё более странным. Но мажордом осознавал, что, отняв у Гильперика всё, вот эту-то изящную золотую безделушку он не может просто так сорвать с головы короля, потому что ничего не имевший Гильперик, всё же продолжал оставаться помазанником Божиим. Гильперика можно было раздавить мизинцем, но отнять у него Божие благословение на власть было затруднительно.

Пипин нашёл выход. Он решил узнать, не согласится ли римский папа сделать его королём, совершив над ним миропомазание, так чтобы это было с Божьего благословения? Мажордом послал в Рим письмо к первосвятителю с вопросом, в котором уже содержался ответ: «Кого должно называть королём: того, кто носит корону, или того, кто управляет государством?». Папский ответ был вполне предсказуем и однозначен: «Королём должно называть того, кто правит государством». Пипин сразу решил, что теперь Бог у него в кармане.

Позднее говорили, что Пипин сверг Гильперика, но это слишком сильно сказано. Свергать короля не пришлось. Гильперик восседал на троне с короной на голове. В зал без шума вошёл Пипин, сопровождаемый десятком рыцарей, которые имели значение лишь как свидетели, подкреплять свои слова вооружённой силой Пипин не имел необходимости.

Ты больше не король, – спокойно, но очень грубо сказал Пипин. – Королём буду я. Ты отправишься в монастырь.

Гильперик восседал на троне не расслабленно, как обычно, а с прямой спиной, его осанка была царственной, как и весь его облик, лицо отражало неотмирную торжественность. Услышав грубое обращение Пипина, он спокойно встал, замер, как самая убедительная статуя короля, и царственно прошептал:

Делайте, что хотите.

К Гильперику подскочили рыцари Пипина, сорвав с его головы корону и грубо обрезав его длинные меровинговские волосы кинжалами. Гильперик не шелохнулся, а я, стоявший у трона в этот момент, чувствовал, что именно он настоящий король, монарх милостью Божией, а Пипин, с хамской ухмылочкой смотревший на унижение Гильперика, никогда королём не станет, хоть его будут помазывать священным миром каждый день, хоть вся вселенная будет именовать его величайшим из королей. Происходившее казалось в высшей степени логичным и диктовалось элементарным здравым смыслом, но всё-таки это была узурпация священного права на власть. Права, конечно, уже утраченного Меровингами, но неизвестно ещё, приобретённого ли Каролингами, как их уже начали называть в честь Карла Мартелла. Для меня, во всяком случае, Гильперик навсегда останется королём, а Пипин навсегда останется узурпатором. Не потому что я любил Гильперика, а потому что я чувствовал в приходе Пипина к власти духовное беззаконие. Можно сказать, что нет вины Пипина в том, что Меровинги буквально сгнили на троне, что у него не было другого выхода, кроме как объявить о новой династии, но разве Пипин искал этот выход, разве нуждался в нём? У него просто слюни потекли от перспективы стать королём. А ведь выход-то на самом деле был, это принц Дагоберт, мой Ариэль, который мог восстановить династию Меровингов во всём её блеске. Но маленький принц никому тут не был нужен. Пипин думал не о том, как с честью служить династии, не о том, как восстановить её блеск, а о том, как вовремя и без риска её уничтожить. И эта суетливость Пипина, его вертлявость и дёрганность хорошо показывали, что нет в нём короля милостью Божией. Но ему была совершенно безразлична разница между папским благословением и Божией благодатью.

Когда Гильперика уводили под руки, он бросил на меня прощальный взгляд, и в этом взгляде было столько подлинного королевского величия, столько тёплой человеческой благодарности, столько сдержанного благородного раскаяния, что я понял: ради одного только этого взгляда стоило столько лет служить Гильперику. Всё-таки я служил великому трону Меровингов. Всё-таки я самым живым и непосредственным образом прикоснулся к мистике власти. Впрочем, меня никогда не поймут те, для кого корона – лишь право на управление, а мистика власти – пустой звук.

Пипин и его рыцари покинули зал вместе с Гильпериком, не обратив на меня ни малейшего внимания, настолько ничтожен я был в их глазах. Очистив трон, Пипин скорее бросился бы ловить в тронном зале таракана, чем удосужился бы арестовать меня. И это было очень хорошо. Крохотное имение Гильперика сейчас будет конфисковано, если вдруг вспомнят, что там всё ещё находится маленький наследник Меровингов, его прикончат, не задумываясь. Нельзя было медлить ни минуты. Я вышел из зала, вскочил на коня и помчался к Ариэлю.

Кормилице я объяснил, что мы с малышом отправляемся в какой-нибудь монастырь, пока ещё не решил в какой. Ариэлю сказал, что мы должны срочно уехать. Львёнок посмотрел на меня очень серьёзно и кивнул, даже не спросив куда и зачем мы едем.

Мы мчались с ним на коне несколько часов. Я напряжённо думал о том, что же мне теперь делать, но ни одна приличная мысль меня не посетила. Про монастырь я сказал кормилице только для того, чтобы запутать след. Если что, так пусть теперь ищут нас по монастырям. Но в монастыре я не хотел оставлять своего львёнка. При всём уважении к монашеству, я понимал, что путь Ариэля – это путь меча и власти. Если же он вырастет в монастыре, то монашеский постриг станет для него практически неизбежен. Понимал я и то, что мы с ним должны расстаться, как бы горько это не было для меня. Если нас будут искать и найдут, то одна только моя рожа станет доказательством того, что этот малыш – Меровинг, а если меня не будет рядом, его никто и никогда не опознает. Я должен был передать его кому-то на воспитание, причём не только в надёжные, но и в благородные руки. Но кто бы это мог быть в наши-то буйные времена, когда вокруг царит холодное безразличие к человеческой жизни? Среди аристократии у меня не было знакомств, к тому же именно аристократия была в