Трое в одной лодке, не считая собаки - Джером Клапка Джером

по реке: прошло целых три часа, прежде чем на горизонте появилось человеческое существо. Это был старик рыбак, который, изрядно намучившись, вытащил нас все-таки из ила и с позором отбуксировал обратно к пристани.

Чтобы расплатиться за доставку домой, и за четыре с половиной часа пользования лодкой, и за сломанные весла, нам пришлось ухлопать все карманные деньги, собранные за много недель. Недешево обошлось нам плавание! Но зато мы приобрели опыт, а за опыт, как говорится, сколько ни заплати — не переплатишь.

Глава XVI

Рэдинг. — На буксире у катера. — Возмутительное поведение маленьких лодок. — Они не дают прохода паровым катерам. — Джордж и Гаррис опять увиливают от работы. — Весьма банальная история. — Стритли и Горинг.

Часам к одиннадцати мы добрались до Рэдинга. Темза здесь грязна и уныла. Все стараются поскорей миновать эти места. Рэдинг — город старинный и знаменитый: он стоял здесь уже при короле Этельреде, в те незапамятные времена, когда датские военные корабли бросили якоря в Кеннете и датчане выступили из Рэдинга в свой грабительский поход на Уэссекс. Именно здесь Этельред и брат его Альфред встретили их и разбили; Альфред при этом сражался, а Этельред молился.

Позднее Рэдинг, по-видимому, считался самым удобным пристанищем для лондонцев, когда в Лондоне почему-либо становилось неуютно. Как только в Вестминстере появлялась чума, парламент бежал в Рэдинг, а в 1625 году за ним последовал и верховный суд, так что здесь велись все судебные процессы. Пожалуй, время от времени небольшие порции чумы шли Лондону на пользу, так как они разом избавляли его и от законников и от членов парламента.

Во время борьбы парламента с королем Рэдинг был осажден графом Эссексом, а четверть века спустя принц Оранский разбил там войско короля Джеймса.

В Рэдингском бенедиктинском аббатстве, развалины которого сохранились до наших дней, похоронен его основатель Генрих I; в том же аббатстве достославный Джон Гонт сочетался браком с леди Бланш.

У Рэдингского шлюза мы повстречали паровой катер, принадлежащий моим друзьям; они взяли нас на буксир и довели почти до самого Стритли. Как приятно идти на буксире у катера! Я лично считаю, что это куда приятнее, чем грести самому. И было бы еще приятнее, если бы всякие дрянные лодчонки не болтались у нас на пути. Нам приходилось то и дело стопорить машину и травить пар, чтобы не потопить их. Просто безобразие: от этих лодок житья не стало! Давно пора призвать их к порядку!

И какое, к тому же, чертовское нахальство! Вы им гудите так, что у вас чуть котел не лопается, а они и в ус не дуют! Будь на то моя воля, я непременно пустил бы несколько посудин ко дну и научил бы их уму-разуму.

Повыше Рэдинга Темза снова хорошеет. Возле Тайлхерста ее немного портит железная дорога, но начиная от Мэйплдерхэма и до самого Стритли она просто великолепна. Выше Мэйплдерхэмского шлюза стоит Харвикхаус, где Карл I играл в шары. Окрестности Пенгборна, где находится курьезная крошечная гостиница «Лебедь», вероятно, так же примелькались завсегдатаям всевозможных художественных выставок, как и обитателям самого Пенгборна.

Чуть пониже пещеры катер моих друзей покинул нас, и тут Гаррис стал лезть из кожи вон, доказывая, что теперь моя очередь грести. Мне его претензия показалась совершенно неосновательной. Еще с утра мы условились, что я должен тащить лодку до места, лежащего на три мили выше Рэдинга. Так вот, мы уже на целых десять миль выше Рэдинга! Ясно, что теперь опять их очередь!

Тем не менее мне не удалось внушить Джорджу и Гаррису надлежащий взгляд на это дело, поэтому, не тратя понапрасну пороху, я взялся за весла. Но не прошло и минуты, как Джордж увидел какой-то черный предмет, плавающий на воде, и направил к нему лодку. Приблизившись, Джордж перегнулся через борт и схватил этот предмет, но тут же смертельно побледнел, откинулся назад и испустил вопль ужаса.

Это был труп женщины. Она непринужденно лежала на поверхности воды; ее лицо было нежно и спокойно. Его нельзя было назвать прекрасным, — это было лицо преждевременно увядшее, изможденное и худое. Но, несмотря на печать нищеты и страданий, оно все же было кротким, милым и на нем застыло то выражение всепоглощающего покоя, которое появляется на лицах больных, когда утихает боль.

К счастью для нас, — ибо у нас не было никакого желания застрять здесь и околачиваться в приемной следователя, — на берегу были люди, которые также заметили тело и сняли с нас заботу о нем.

Впоследствии мы узнали историю этой женщины. Как и следовало ожидать, это была старая, как мир, и банальная трагедия. Эта женщина любила и была обманута — или обманулась. Как бы там ни было, она согрешила, — кто из нас без греха? Ее родные и друзья, разумеется, сочли себя опозоренными и оскорбленными и захлопнули перед нею двери своих домов.

Покинутая всеми в чужом и враждебном мире, сгибаясь под тяжестью своего позора, она постепенно опускалась все ниже и ниже. В течение некоторого времени она жила на двенадцать шиллингов в неделю, которые добывала, занимаясь черной работой по двенадцать часов в день; шесть шиллингов она платила за содержание ребенка, а на остальные кое-как поддерживала свое бренное тело.

Но чтобы удержать в бренном теле живую душу, мало шести шиллингов в неделю: для этого нужны более крепкие узы. И вот в один прекрасный день тоска и беспросветность существования, по-видимому, сжала ей горло с особенной силой, а кривляющийся призрак голода довел ее до полного отчаянья. Она обратилась к друзьям с последним призывом, но голос несчастной грешницы не проник сквозь каменную стену их добропорядочности. И тогда она отправилась повидать свое дитя; она взяла его на руки и целовала, ощущая глухое безнадежное горе, но ничем не выдавая своих чувств, а потом вложила в его ручонку грошовую шоколадку, ушла, купила на последние несколько шиллингов билет и поехала в Горинг.

Быть может, с тенистыми рощами и ярко-зелеными лугами, раскинувшимися вокруг Горинга, у нее были связаны мучительнейшие воспоминания, но женщины всегда неразумно хватаются за лезвие пронзающего их ножа. А может быть, среди этих горьких воспоминаний сохранилась и светлая память о блаженных часах, проведенных в густой тени могучих деревьев, склоняющих свои ветви до самой земли.

Весь день она бродила по прибрежным лесам, а когда настал вечер и сумерки окутали Темзу своей светло-серой мантией, она простерла руки к молчаливой реке, свидетельнице