Тысяча И Одна Ночь. Книга 9 - без автора

А потом кадий кадиев вспомнил о кузнеце и послал за ним, и когда кузнец предстал меж его руками, спросил его: "О кузнец, знаешь ли ты что-нибудь о делах девушки, которой ты указал на нас? Клянусь Аллахом, если ты не осведомишь меня о ней, я побью тебя бичами!" И кузнец, услышав слова кади, произнёс такие стихи:

"Поистине, та, что мной владеет теперь в любви,Красой овладела всей, другим не оставив!Глядит, как газель, и пахнет амброй, и солнце намЯвляет; течёт, как пруд, и гнётся, как ветка".

А потом кузнец воскликнул: "Клянусь Аллахом, о владыка мой, с тех пор как она удалилась от благородного присутствия, мой глаз ни разу её не видел. А она овладела моим сердцем и разумом, и о ней мой разговор и моя забота, и я пошёл в её жилище, и не нашёл её, и не увидел никого, кто бы мне рассказал о ней, как будто она погрузилась в пучину вод или её унесло на небо".

И когда кади услышал его слова, он вскрикнул криком, от которого чуть не вышла его душа, и воскликнул: "Клянусь Аллахом, не было нам надобности видеть её!" И кузнец ушёл, а кади свалился на постель и впал из-за девушки в изнеможение, и свидетели, и остальные кадии тоже. И стали ходить к ним врачи, но не было у них болезни, для которой нужен лекарь. А потом именитые люди пришли к первому кади и приветствовали его и стали его расспрашивать, что с ним, и кади вздохнул и открыл то, что было у него на душе, и произнёс такие стихи:

"Довольно упрёков, хватит боли с меня моей:Просите за кадия, людьми управлявшего!Кто раньше меня корил за страсть, пусть простит меняИ пусть не бранит, - убитым страстью упрёка нет.Был кадием я, и рок мне счастье приносилНа всех должностях, и подпись ставил каламом я.Но вот я сражён стрелой - и нет для неё врача -Из глаз дивной девушки, пришедшей, чтобы кровь пролить.Ей равной средь мусульманок нет, что приходят к намС обидой, в устах её сверкает жемчужин ряд.Взглянул я в лицо прекрасной, и показала мнеОна круг луны, взошедшей средь темноты ночной,И лик светлый свой, и уст улыбку чудеснуюПокрыла краса её от ног до темени.Аллахом клянусь, мой глаз не видел подобной ейСредь всех, что арабом создан и неарабом был.Прекрасное обещала мне эта девушкаИ молвила: "Обещав, исполню, о кади, я!"Вот сан мой, и вот чем был испытан, узнайте, я.Не спрашивайте ж, в чем горе, люди разумные!"

А произнося эти стихи, кади заплакал сильным плачем, и потом он издал единый вопль, и дух его расстался с телом. И когда пришедшие увидели это, они вымыли его, завернули в саван, помолились над ним и похоронили его, и написали на его могиле такие стихи:

Собрались свойства влюблённых всех в душе того,Кто в могилу слёг, умерщвлённый злобой любимого.Был прежде он судьёю среди тварей всех,Перо его тюрьмою было мечу в ножнах.И свершила суд свой над ним любовь - мы не видели,Чтоб владыка прежде унизился пред рабом своим.И потом они сказали: "Да помилует его Аллах!"

И они ушли ко второму кади вместе с врачом, но не нашли у него повреждения или боли, для которой был бы нужен врач. И они спросили, что с ним и чем занят его ум, и кади осведомил их о своём деле, и они стали бранить и порицать его за такое состояние, и он ответил им, произнеся нараспев такие стихи:

"Беда моя в ней: хулить меня не надо -Из рук стрелка я поражён стрелою.Ко мне невольница Хубуб явилась,Что дни судьбы считает год за годом,И с нею девочка, черты которойПрекраснее луны во мраке ночи.Красу свою нам, жалуясь, явилаОна, и слезы глаз лились струёю.Слова её услышал и взглянул яИ заболел от уст её улыбки.Ушла с душой моей она - куда же?А я остался, как любви заложник.Вот моя повесть - сжальтесь надо мноюИ моего слугу судьёй назначьте".

И потом он издал вопль, и душа его рассталась с телом, и его обрядили и похоронили и сказали: "Да помилует его Аллах!" - и отправились к третьему кади и увидели, что он болен и с ним случилось то же, что случилось со вторым. И с четвёртым было то же самое, и они увидели, что все судьи больны от любви к Зейн-альМавасиф, и свидетелей они тоже нашли больными от любви к ней, ибо всякий, кто её видел, умирал от любви, а если не умирал, то жил, борясь с волненьями страсти..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала восемьсот шестьдесят первая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что именитые жители города нашли всех судей и свидетелей больными от любви к Зейн-альМавасиф, ибо всякий, кто её видел, умирал от увлеченья ею, а если не умирал, то жил борясь с волненьем страсти из-за сильной любви к ней, да помилует их всех Аллах!

Вот что было с ними. Что же касается Зейн-аль-Мавасиф, то она ехала, ускоряя ход, в течение нескольких дней, пока не проехала далёкого расстояния. И случилось, что она выехала со своими невольницами и проезжала по дороге монастыря, а в этом монастыре был великий монах по имени Данис, у которого было сорок патрициев. И, увидев красоту Зейн-аль-Мавасиф, он вышел к ней и пригласил её и сказал: "Отдохните у нас десять дней, а потом поезжайте". И девушка остановилась со своими невольницами в этом монастыре.

И когда она там остановилась и Данис увидел её красоту и прелесть, его вера испортилась, и он пленился ею и стал посылать к ней с просьбами патрициев, одного за другим, чтобы подружиться с нею, и каждый, кого он посылал, впадал в любовь к ней и соблазнял её, а она извинялась и отказывалась. И Данис все посылал к ней одного за другим, пока не послал к ней сорок патрициев, и каждый из них, увидав её, привязывался к ней любовью и усиленно её уговаривал и соблазнял, не называя ей имени Даниса, а она отказывалась и отвечала им самыми грубыми словами.

И когда истощилось терпение Даниса и усилилась его страсть, он сказал про себя: "Говорит сказавший поговорку: "Почешет мне тело только мой ноготь, и не побегут для дел моих ничьи, кроме моих, ноги". А затем он поднялся на ноги и приготовил роскошное кушанье и понёс его и поставил перед Зейн-аль-Мавасиф (а было это в девятый день из тех десяти, которые Зейн-аль-Мавасиф уговорилась провести у Даниса для отдыха). И, поставив перед ней кушанье, монах сказал: "Пожалуй во имя бога - лучшая пища - та, что нам досталась". И девушка протянула руку со словами: "Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!" - и стала есть со своими невольницами. А когда она кончила есть, монах сказал ей; "О госпожа, я хочу сказать тебе стихи". - "Говори", - молвила девушка. И Данис произнёс такие стихи:

Пленила ты сердце мне ланитой и взором,О страсти к тебе гласит и стих мои в проза.Ты бросишь ли страстью к тебе изнурённого?С любовью борюсь своей и в сонных я грёзах.Меня ты не оставляй безумным, поверженным,Забыл я и монастырь и жизни услады.О нежная ветвь! В любви дозволила кровь пролитьМою! Пожалей меня и жалобам внемли".

И, услышав эти стихи, Зейн-аль-Мавасиф ответила на его стихотворение таким двустишием:

"О жаждущий близости, не льстись ты надеждою,Вопросы, о человек, ко мне прекрати свои!И душу не распаляй на то, чем владеть вовекНе будешь, - ведь к жадности близки опасения".

И Данис, услышав её стихи, вернулся в свою келью, задумчивый, не зная, как поступить в деле этой девушки, и он провёл эту ночь в наихудшем состоянии. А когда опустилась ночь, Зейн-аль-Мавасиф встала и сказала своим невольницам: "Пойдёмте! Нам не справиться с сорока человеками из монахов, когда каждый из них соблазняет меня". И невольницы ответили: "С любовью и охотой!" И затем они сели на своих коней и выехали из ворот монастыря..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала восемьсот шестьдесят вторая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Зейн-аль-Мавасиф со своими невольницами выехала из монастыря ночью, и они ехали не переставая и вдруг увидели шедший караван.

И они вмешались в караван, и вдруг оказалось, что это караван из города Адена, где была Зейн-аль-Мавасиф, и она услышала, что люди в караване разговаривают о происшествии с Зейн-аль-Мавасиф и говорят, что кадии и свидетели умерли от любви к ней и жители города назначили других кадиев и свидетелей и выпустили мужа Зейн-аль-Мавасиф из тюрьмы. И Зейн-аль-Мавасиф, услышав эти речи, обратилась к своим невольницам и спросила свою рабыню Хубуб: "Разве ты не слышишь эти речи?" И Хубуб ответила: "Если монахи, которые веруют, что опасаться женщин - благочестиво, пленились любовью к тебе, то каково же положение кадиев, которые веруют, что нет монашества в исламе! Но будем идти на родину, пока наше дело остаётся скрытым". И они пошли, силясь идти скорее, и вот то, что было с Зейн-альМавасиф и её невольницами.