Легион Безголовый - Сергей Костин

— Я же объяснил…

— Объяснил… — Угробов возвращается за стол и начинает сосредоточенно ковыряться в ящиках стола. Внимание ко мне нулевое, поэтому считаю, что планерка завершена и можно тихонечко уйти. Но у капитана иное мнение: — Я никого не отпускал. Значит, так, лейтенант. Все понимаю, но и ты меня пойми. Дальше затягивать раскрытие дела нельзя. Кроме вашего маньяка, да как их… Охотников, у нас столько забот, что до Нового года не разобраться. Форточники активизировались, карманники обнаглели, семейная бытовуха через план прет.

— У нас серьезнее.

— Знаю, поэтому пока без взысканий на службу ходишь. Даю вам с Марией Баобабовой ровно неделю. Землю ройте, но найдите мерзавца, который жить честному народу мешает. Кстати… — Угробов мрачнеет. — Ко мне тут недавно заходили. Знаешь ты его. На минуту заскочил, задал вопрос свой дурацкий и смылся.

— Безголовый? — отчего-то восторженно шепчу я.

— Догадливый ты, лейтенант. Отвратительная личность. У меня в кабинете в это время как раз делегация из Японии сидела. По обмену опытом. А этот стервец даже без стука. “Кто?” Представляешь? Я перед японцами два часа изгалялся, сказки про передовых сотрудников рассказывал. А тут рожа наглая вваливается. Все, лейтенант. За работу, за работу!

В дверь просовывается завхоз дядя Саша. Удивленно пялится на капитана.

— Тебе что? — Угробов не любит, когда народ без толку шляется.

Дядя Саша исчезает, но через мгновение появляется вновь:

— Товарищ капитан, тут у нас лак для ногтей по дешевке продают, случаем не надо?

Под суровым взглядом капитана завхоз исчезает.

Угробов облизывает красные губы и указывает мне на дверь.

Теперь точно все. Капитан, несомненно, расстроен неприятностями с обманутой делегацией. И вроде бы сам виноват. Предполагаемый преступник в кабинете появлялся, а мер к задержанию никто не принял.

— Лейтенант!

Господи, ну что он меня все время от дверей поворачивает. Думает, приятно в “зайчиках” туда-сюда шаркать?

Угробов наконец отыскал в ящиках то, что искал:

— Привет от меня Марии передавай. И вот… гостинец. Лично в руки. Не забудь сказать, что от чистого капитанского сердца. Пусть поправляется.

Забираю пакет перловки, зачем-то перевязанный красной лентой. Наверняка с ноябрьских наборов остался.

Дверь распахивается. Это снова дядя Саша:

— Товарищ капитан, а тушь для ресниц по цене бросовой тоже не нужна? Есть еще парики списанные, ресницы накладные и крема всякие разные для кожи лица и рук.

Угробов хищно раздувает ноздри и пытается вытащить пистолет. Завхоз соображает, что у начальства все и так есть, и спасается бегством.

В приемной меня коварно поджидает секретарша Лидочка. Прячет руки за спиной. Наверняка станет приглашать на вечерний просмотр в консерваторию или на футбол. А может, и яблоком угостит.

— Занят я вечером, — пытаюсь боком протиснуться между жарким телом Лидочки и шкафом.

— Это не тебе. — Лидочка быстро моргает пушистыми ресницами. — Это дуре твоей. Скажи, что от меня. И чтоб она подавилась этой перловкой.

Третий пакет спрятать некуда. Приходится лебезить перед Лидочкой и обманным путем брать в долг рюкзак, с которым секретарша ходит по магазинам.

— Завтра верну, — обещаю я, выпрыгивая в коридор, чтобы не видеть, как Лидочка, в свое время закончившая театральное училище, изображает, как будет давиться перловкой ее личный враг, а моя напарница Машка Баобабова.

В коридоре людно. К Угробову выстроилась очередь из жен и детей тех, кто днями и ночами пропадает на службе, сидит безвылазно в засаде или тоскует на конспиративных квартирах, а также допрашивает преступников или свидетелей. Семейные депутаты возмущены, требуют немедленной расправы над тираном капитаном, выкрикивают антикапитанские лозунги и даже пытаются разобрать на орудия пролетариата хиленькие коридорные стульчики.

За порядком следит ОМОН, оцепивший зону происшествия тремя рядами. Где-то в конце коридора толпятся журналисты и телевизионщики, снимающие и показывающие беспорядки в прямом эфире. Омоновцы никого за коридорное оцепление не пропускают, но для своих делают исключение.

Едва попадаю в массы рассерженных жен, тещ и детей, как на меня набрасываются наиболее несдержанные.

— Лейтенантик! Когда ж она, горемычная, вылечится? Ты уж ее, бедную, не бросай. А то заливаться слезами будет без устали, голубушка наша, горлица. Про кого печальный разговор — соображаю только после того, как мне всучивают восемнадцать пакетов перловки для передачи лично в руки прапорщику Баобабовой от соратниц по полу. Причем десять пакетов умудряются выделить со своей скромной зарплаты омоновцы.

От всего сердца и от лица больной Машки благодарю всех сочувствующих и, слава богу, помогают омоновцы, выскакиваю из кольца оцепления. В кабинет проникнуть не получается. Замечаю у дверей отдела “Пи” группу богатых меценатов с коробками перловки. Тянут шеи, высматривая, где противный старший лейтенант Пономарев, который не желает принять дар от богатейших людей города.

От бандюков взяток, тем более перловкой, принципиально не беру.

А вот от телевизионщиков пять килограммов россыпью в одном мешке принять приходится. Снимают как-никак. И спрашивают, а когда же прапорщик Баобабова вернется с ответственного задания? Объясняю, что задание секретное, в прямом эфире говорить об этом не стоит, но если вкратце, то капитан Угробов дал нам неделю, иначе не поможет ни перловка, ни прямой эфир.

Нагруженный продуктом для увеличения мышечной массы, голосую на дороге. Останавливаются преимущественно фуры, перевозящие перловку. Предлагают доставить меня по указанному мной адресу в кратчайшие сроки. Добираюсь до клиники быстро, но и рюкзак становится неподъемным.

У знакомого здания психушки за время моего отсутствия произошли перемены. Усиленная охрана, прикрываясь распоряжением начальства, не разрешает проносить передачи больным. Но когда упоминаю фамилию прапорщика, отношение ко мне, как к личному санитару Машки, мгновенно меняется. И я охранников понимаю. Баобабова в каком угодно месте порядок наведет и заставит уважать себя всех, от простого охранника, потеющего на улице, до главного врача, который перехватывает меня у проходной.

— Санитар Пономарев! — Монокль бежит ко мне через лужайку, где больные психи руками стригут траву. — Мне необходимо с вами поговорить.

В груди неприятно ноет. Если с Машкой что-то случилось, то, выходит, зря я тащил рюкзак. Какая вопиющая несправедливость!

Но, слава богу, все обходится.

— Ваша подопечная совсем распоясалась! — У Монокля несколько удрученный вид. Где-то даже потерянный и несчастный. — Отбилась от рук ваша подопечная. Внутренним распорядком пренебрегает, лекарства не принимает, на процедуры ходить отказывается. Необходима срочно ваша непосредственная помощь, товарищ санитар Пономарев.

Узнаю Баобабову.

— Готов посильно и непосильно. Если только созданы все необходимые для жизнедеятельности условия.

— А как же! — восклицает Монокль. — У нас не заштатная психушка, а клиника для психически ненормальных первого класса. Пять звездочек по европейским меркам.

— Да уж видел.

Пристально, так пристально, как умеют смотреть только старшие лейтенанты, пялюсь в глаза Монокля. Я узнаю тебя, враг! И ты от меня не спрячешься за личиной главного врача. Рано или поздно, когда улики все соберу, мы с тобой поговорим по-другому. Лампу в глаза, Уголовный кодекс перед носом, телефонный справочник в руки, и попробуй ты у меня сказать хоть что-то против Машки.

Монокль семенит чуть впереди, угодливо заглядывая, как бы спрашивая: а вы и правда нам поможете, санитар Пономарев? Для убеждения Монокль привлекает к молчаливым уговорам нескольких охранников, которые плетутся позади и беспорядочно ноют что-то про кулаки Баобабовой, про свернутые скулы и расквашенные этой сумасшедшей клиенткой носы.

— Действительно все так серьезно или притворяетесь? — спрашиваю у Монокля.

— Хуже некуда, — вздыхает главный врач. — Мы ее даже из камеры не можем попросить выйти. Сразу набрасывается. Вы уж помогите, и клиника вас не забудет. Если что, всегда пожалуйста к нам на самых выгодных условиях.

— Непременно воспользуюсь, — хмыкаю я. Ребята не догадываются, что я без Баобабовой никуда не хожу. Если и явлюсь на прием, только с Машкой.

Меня не было в клинике всего ничего, но впечатление складывается такое, что старшего лейтенанта здесь знают все и вся. За спиной то и дело слышится шепот, что вот, мол, идет личный санитар той самой буйной, которая всех уже достала своими претензиями. И что, мол, это не кто иной, как сам Пономарев, которого все ждали, как индивидуальную психовозку.

Больные — настоящие или симулирующие, времени разбираться нет — приветствуют меня меткими бросками. Мечут рулоны туалетной бумаги. Иногда горящей. Правильно говорят, психам и детям спички доверять нельзя.