Русь, собака, RU - Дмитрий Губин

Вырываясь из тесноты и скученности советских хрущевок (а в Питере — из шпротных банок коммунальных квартир), мы развенчали немало глупых советских мифов (вроде того, что совмещенный санузел — это ужас и жуть), но создали не меньшее количество новых, выглядящих как загородный домина в пять этажей. Глядя на такие фазенды, я всегда думаю: как же эти страдальцы на свой пятый этаж карабкаются? Они не ведают, что настоящая роскошь — это один этаж, и второй — он от ограниченности участка, от экономии на отоплении и фундаменте?

Ха, элитное жилье! Дался вам в нем непременный подземный гараж — разве не удобнее прыгать в машину, запаркованную на улице у подъезда? И откуда, черт побери, эти непременные требования по поводу консьержки? Что, все их поклонники и вправду хотят, чтобы посторонний человек знал, с кем и как долго они уединялись за своими элитными дверями?

А как можно гордиться тем, что живешь в монолитном железобетоне? Что тебя окружают не дерево, не камень, не луг и не озеро, а застывший цемент с железными прутьями внутри?

И главное — зачем нужно отгораживаться внутри своих элитных кварталов от мира, формируя натуральное гетто? Я однажды был приглашен на презентацию в пентхаус «Алых парусов». Там была пробка на въезд в охраняемый двор, потому что машины были у всех, а шлагбаум на всех был один. Потом очередь томилась в ожидании пентхаусного лифта, потому что небесные чертоги были рассчитаны на бал с Наташей Ростовой, а лифт — лишь на трех персон, и то при условии, что третья была собачкой, вмещавшейся в сумочку второй.

Или вот еще: может кто-нибудь объяснить, почему если квартира элитная, то она непременно бездарно спланирована?

Почему ни в одном, черт бы его подрал, элитном комплексе я ни разу не встречал ни велосипедной стойки (не говоря про галошную), ни места для колясок? Почему при входе в сверхэлитнейшие дома нет ванночек мыть лапы собакам?! Почему у всех так усохли мозги, что ни архитекторам, ни девелоперам, ни риелторам, ни жильцам все перечисленное не кажется важным?!! 

В ярости я строчу e-mail своей давней подруге, главреду журнала «Мезонин» Наташе Барбье. Собственно, я спрашиваю у нее совета — каким должен быть идеальный элитный дом.

И получаю с голубиной почтой ответ: дорогой, а ты сам не знаешь? Пентхаус, никаких штор на окнах, система «умный дом», но домработницу к системе не подпускать. Большие белые диваны, и все вообще черно-белое, но девушкам и геям можно кислотное розовое или зеленое. Огромная, в стальных листах кухня, но готовить не обязательно. И полупрозрачные перегородки из небьющегося стекла, чтобы их, в отличие от башки, не разбили. И никаких фотографий родни и друзей, и никаких красных носов во время простуды, и из комнат самая главная — гардеробная: для показа гостям. И никаких халатов, потому что могут засечь из пентхауса напротив. И живи, дорогой, в этом добре счастливо.

— Барбье, — откликаюсь я, — в такой заднице невозможно жить счастливо.

— А кто тебе сказал, — отвечает она, — что элитный дом создан для счастья? Вовсе наоборот. 

Многие обеспеченные, образованные, но при этом тертые жизнью российские граждане убеждены, что счастье — это товар. Понятно, что стоит дорого и что адрес шифруется, но что все же бутик по продаже счастья есть.

Я вполне могу этих людей проконсультировать по ходовым качествам Mercedes SLR MacLaren или вкусовым качествам ресторана Cinq в парижском отеле George V. И машины, и рестораны доступны за деньги.

Но счастье — не-а. Там в ход идет такая глупая, наивная штука, как работа души.

Поэтому все больше и больше, за все большие и большие деньги в России будут покупать демонстрацию счастья.

Поскольку, повторяю, счастье не купить.

Новые инфантилы

Я, в общем, не в полной мере уважения отношусь к российским мужчинам. Если честно, я отношусь к большинству из них с брезгливостью

Они барствуют в начальниках и прогибаются в подчиненных, они нетерпимы и трусливы, они гордятся чужими достижениями и при этом убеждены, что они лучше всех. В своих семьях они всегда считают себя главными, изменяют женам легко, требуют тарелку борща грозно и редко платят алименты при разводе. В целом мужчины в России безответственны, то есть инфантильны. В отличие от женщин, которые могут и встать стеной на защиту принципов, и волокут на себе груз ответственности, не требуя награды и просто заботясь о муже, о детях, о родных.

Однако в последнее время на фоне мужской массы обозначился новый тип или даже несколько типов. Я их называю новыми молодыми инфантилами.

Мой приятель бьет кулаком по столу. На столе пиво: мы в одном из открытых кафе, открывшихся по случаю хорошей погоды в Москве.

— Я ему говорю, блин: да у тебя образование лучше моего! У тебя два языка от зубов отскакивают, а я все: «Ай спик инглиш вэри бэдли, бикоз оф кос ай стадит ит самселф!» Давай, начинай работать! Россия пока еще как свежая лава, без корочки — долбишь в одну цель, и через три года ты самый крутой!

Приятель говорит о своем сыне. Он «вполне взрослый мужик» (уже 24), но ведет себя как отличница-девятиклассница. Хочет учиться вечно. А вот учиться ради работы, а тем более работать ради денег он не намерен. Вот сейчас хочет в аспирантуру, значит, «придется его еще два года кормить, и ведь ставит-то перед фактом! Но одно дело, блин, я содержу маму на пенсии, а другое — здорового лося!»

Игорек, сын приятеля, — представитель того поколения, которое пережило голод, очереди и талоны на стиральный порошок в детсадовском возрасте, а потому этого не помнит, зато их папы и мамы запомнили навсегда. А потому родители, хватавшиеся за любую работу, по доллару копившие на жилье, изучавшие английский ночами по Илоне Давыдовой, сделали все, чтобы Игорек не имел проблем с образованием. Лицей с углубленным английским. Проживание в лондонской семье на каникулах. Репетиторы в выпускном классе. Поступление в очень приличный вуз. «Понимаешь, мы вкладывались в его старт-ап, блин, он хорошим рос мальчиком, разве только иногда начинал нас учить: родители, вы ужасно одеты. А у нас денег было в обрез, все было расписано: на машину, на ремонт, на отпуск. А он с усмешечкой: и когда, говорит, родители, вы собираетесь жить, если все время откладываете?»

На втором курсе иняза Игорек заявил, что переводчик — тупая профессия, что он хочет быть археологом. Ему пришлось заново поступать в университет, а родителям отмазывать его от армии. Однако археология тоже разонравилась, потом было увлечение дизайном и видеоартом, а сейчас Игорька интересует история. «И вот он хочет заниматься своими древними, блин, ассирийцами, и, получается, я должен корячиться, чтобы ему было хорошо! Э-э-э, девушка, нам еще по литру нефильтрованного „Францисканера“!»

Я не очень люблю пиво, но мне жаль приятеля. Нежелание проходить огонь и воду, которые проходили их отцы (и одновременное равнодушие к медным трубам), часто случается среди детей победителей. Алексей Герман-младший рассказывал, что тоже обожал заниматься историей кино и ничего больше не делать, пока однажды его мама, Светлана Кармалита, чуть не насильно выдворила его из родительской петербургской квартиры в Москву. И там ему пришлось доказывать, что он не сын папы, а сам по себе Герман, и снимать «Гарпастум».

Но даже когда дети победителей начинают работать, они избирательны и брезгливы. «Мне срочно нужно перевести технический текст, — снова бьет кулаком по столу приятель, — я прошу: Игорек, сделай перевод к утру, я заплачу. А он: понимаешь, папа, тратить жизнь на технические переводы — это тратить жизнь впустую! Я ему: я другого переводчика не успею найти! Он: прости, папа, это твои проблемы, я же тебя своими не напрягаю. Я говорю: сыночек, тогда у меня к тебе один вопрос. Вот ты, допустим, встретишь девушку — где вы жить-то с ней будете? А он: папа, мы будем жить в доме с большими окнами, из которых видно море… И тут я понимаю: чтобы он мог в этом доме жить, я после его свадьбы должен умереть. Потому что другого варианта, кроме как через наследство, у него получить такой дом нет. Девушка, еще „Францисканера“!»

Пару лет назад со мной случилась трагикомедия. Я обнаружил, что посеял ключи от московской квартиры. Более того: в час ночи на Пушкинской площади обнаружилось, что у меня нет денег в кармане и ноль на телефонном счете. В квартире — никого, запасные ключи —внутри, как вызывать слесаря —непонятно.

Представьте, как должны были приличные граждане реагировать на человека, бросающегося к ним во тьме с просьбой одолжить денег, чтобы положить на телефон, чтобы вызвать слесаря, — они так и реагировали. Но тут рядом случилась компания молодняка, дующая в ночи ну не дорогой «Францисканер», конечно, а дешевое пиво прямо из горлышек. Это были по виду выкормыши провинции, каким-то ветром пересаженные в московскую почву, отмечавшие выходные, уложившие себе челки «сосульками». Без лишних слов они звякнули в справочную, затем вызвали мастера, потом всей гурьбой пошли меня провожать, а по пути купили мне пива. И ждали еще вместе со мной битый час мастера. А когда я широким жестом предложил отпраздновать чудесное отворение двери, они попросили в качестве ответной любезности приехать к ним в гости — они все были кто барменами, кто поварами, кто официантами в окраинной ресторации с названием типа «Ландыши». Ну, им льстило, что с ними полночи проговорил на равных взрослый, к тому же и журналист.