Арктический экзамен - Н. Денисов

Ронжин тоже устал, но теперь он встрепенулся на голос, хрустнул суставами, поднимая вверх обе руки.

— Я все понял, все понял.

— Да не поняли вы… Может, вы меня отпустите, а, 'Мужчины? — произносит она кокетливо.

— Не отпустим, конечно! А, мужчины? — с хозяйскими интонациями противится Борисов, поводя широкими плечами.

— Не — ет, — встрепенулся Ронжин. — Она у нас — украшение… Самая красивая женщина в тресте…

Тут входит Вася Милован, мокрый с головы до ног, едва не стучит зубами, но держится геройски. Деловито вынув из-за бортов куртки две бутылки коньяка, он водружает их перед начальником и разводит руками: вот все, что мог!

— Василий!

— Он что, в магазин на берег плавал? — изумляется Глушаков, с недоверием посматривая на Васю.

— Согрейся! Я ж говорил, ял у меня что надо! — начальник весело и шумно откупорил бутылку, налил в стакан для Васи.

— И надо было гонять парня! Ай, мужчины! — удивленно и жалостливо посматривая на Милована, говорит Нина Михайловна.

— Ну и народ у нас!

— А вы не подумали о том, что это как раз нарушение техники безопасности, Станислав Яковлевич?

Борисов делает вид, что не слышит, сосредоточась над столом, выстраивая в ряд граненые стаканы.

— Ерунда, Нина Михайловна! — бодренько говорит Вася.

— Геройский у меня народ! — повторяет начальник, победно оглядывая стол. — Условия, конечно, не дамские, здоровье, понимаешь, необходимо! — он с усмешкой смотрит на Ронжина, тот дремлет, привалясь головой к переборке.

— Извините, мужчины! — Мина Михайловна решительно поднимается и выходит из каюты. «Все, все, решительно — все! Надоели, осточертели эти светские разговоры, потуги на интеллигентность… А глядишь, и с ухаживанием полезут. Ронжин этот все посматривает маслеными глазками, думает, ага, в командировке можно расслабиться, пофлиртовать — вешалка старая. В тресте — тише воды, ниже травы, а тут пялится, глаза бы не глядели! Что делать? Положение заставляет сидеть, «присутствовать», поддерживать производственные разговоры да еще кокетничать, бог ты мой!» Она улыбнулась потаенным своим мыслям, беспричинно походила по коридору — красивая, статная. Не хотелось идти в свою каюту, оставаться одной, чтоб опять смотреть на неуютную, разбушевавшуюся реку и думать об этой неуютности, прислушиваясь к железным вздохам судна, которое плавно покачивается от ударов волны.

Устала за эти два дня, устала. И от разговоров, и от усилий над собой — официально держаться, от настойчивых тостов Борисова, от робких, но неумолимых ухаживаний Ронжина. Устала и сдерживать себя, ведь она сделала все, чтоб попасть в эту командировку. В Москве, в тресте, она не была еще уверена в том, что Виктор Сапунов — кок «Северянки» — и есть тот самый Витя из далекой юности… Но вот — сердце помнило, не обмануло.

В первый вечер они долго стояли на корме, плечи их в накинутых полушубках были совсем рядышком, и она подумала тогда, что если он обнимет, разрушит в ней то светлое, но он не обнял, и она пожалела вдруг, почему он этого не сделал, ведь прошлая их, десятилетней давности, влюбленность давала ему на это какое-то право… А он читал стихи. И ей было странно, что он читает стихи, потому что в дальней ее памяти он был совсем другим — почти мальчишкой, но с шершавыми, задубевшими от морозов ладонями, которые прикасались к ней робко и бережно. Потом он провожал ее темным коридором до каюты, она снова ждала, что он задержит ее руку в своей руке, и если даже поцелует, она ответит, но в коридоре им встретился Ронжин, он чиркал спички, прикуривал и, наверное, спугнул его.

А утром она шла на завтрак, ощущая в себе легкость, торопясь услышать его голос, увидеть его глаза. Виктор завтракал за общим столом, чему, кажется, подивились парни. И еще она сразу обратила внимание: он был не в заскорузлых шлепанцах на босу ногу, а в туфлях и свежей рубашке. И она с удовольствием подумала об этой перемене.

Потом они опять оставались вдвоем, мыли посуду, чистили картошку, хохоча, «сочиняли» кушанья к обеду, хлопот у парня — действительно не позавидуешь, но вдвоем получалось все легко, весело, и легкость на сердце не проходила, пока не позвонил Борисов, приглашая ее на «совещание». Уходя от Виктора, она вдруг вспомнила, как когда-то там, в Никифоровом доме, угощала его домашними булочками, которые стряпала сама, а он радовался как ребенок: вкусно-то как! В каюте она обнаружила валявшуюся в шкафчике для белья салфетку и ей пришла веселая мысль сшить поварской колпак, и, улыбаясь своей затее — вот будет картинка! — взялась за иголку…

Теперь же, выйдя из прокуренной каюты Борисова, вспомнила, что колпак готов, и решилась зайти в каюту к Виктору.

— Кто такой вежливый, входи! — откликнулся он.

— Это я. Можно, Виктор Александрович? — сказала она с нажимом на последнем слове. — Не знала раньше, что тебя Александрович величают!

Он читал книгу, мгновенно поднялся:

— Шикарный колпак! Дай сфотографироваться!

— Дарю насовсем, — сказала она серьезно, торжественно приближаясь к нему и, как корону, ловко водрузила ему на голову. Руки ее не спеша потекли по его плечам.

— Идет? — он нахлобучил колпак на лоб, и они оба засмеялись.

— Технику безопасности читаешь?

— Выучил наизусть! — произнес он со значением и стукнул кулаком в переборку, за которой глухо откликнулся Мещеряков. — Сдадим, Леня?

— Все сдадим, кроме Севастополя! — гаркнул Леня.

— Вот видишь, все сдадим! А вы, Нина Михайловна, изволите волноваться. Присаживайся.

— Да. Я посижу у тебя, Витя.

— Кофию хочешь, а может, чайку? — спросил он, продолжая немного дурачиться. И она подумала: зачем это он дурачится, от неуверенности, что ли? Боже мой, отчего ему быть неуверенным, ну пришла, постучала, не больно много отваги требуется. Какие условности! Сам бы мог прийти, ждала ведь. И обрадовалась бы, скрывать нечего. Вон Ронжин набрался же храбрости, два раза за прошлую ночь, как дятел, поклевывал в дверь. Поклевал и ждет, поприжал на ручку — закрыто на английский замок, зашаркал по коридору. Мужики, мужики…

— Что улыбаешься? Я сейчас заварганю! — он и сам улыбался, зябко поеживаясь, накинул ей на плечи полушубок.

— Из тебя золотой муж выйдет!

— Золотой? До плавания не знал, с какой стороны к плите подходить.

— Неужели? Тогда невеста у тебя золотая.

— Серебряная.

И они опять засмеялись.

— Витя, — она весело тряхнула черной прядью, — ты здорово не хлопочи со своим кофе, присядь…

— Так я это, чтоб создать обстановку… Для интимности… Ну, и когда нечего будет сказать, мы — кофе! Как рыбаки после восьмимесячной болтанки на траулере. У них это вечер айсбергов называется. Идут в ресторан, целый вечер молчат, правда, дуют шампанское. Не веришь? У меня друг был в институте, сахалинский рыбачок…

— А у нас как с тобой будет называться?

— У нас? Еще не придумал, — он почувствовал, что сказал не то. Бестактность сказал. И что это зацепило и, кажется, больно ее задело.

— Ты когда закончил учебу?

— Недавно.

— А я все пыхчу над контрольными. Академический брала дважды, совсем хотела забросить, да муж настоял.

— Молодец муж. Смыслит!

Она капризно повела бровью, глубже ужалась в полушубок.

— Могли ведь встретиться в Москве. Нечаянно. А?

— Могли.

Он все никак не давался ей в руки, и Нине Михайловне нестерпимо захотелось выговориться:

— Хочешь, я тебе расскажу, как я, коза — дереза таежная, деревенская в столицу попала?

— Хочу.

— Ну вот, — решилась она. — Откровение за откровение! Ты ведь так хотел, Витя? Ну вот… Когда вы уехали, пошла я зареванная в Еланку к маме. Что буду, думаю, делать? Девчонка глупенькая. Шла и ревела, шла и… Потом все надеялась: выйду на улицу однажды, а по улице ваша бригада на лошадях едет. Даже ночью первое время просыпалась, смотрела в окошко: не появились? Красивые были надежды. Да, Витя! Как во сне все было, как в сказке, — в глазах у нее загорелся и погас холодный огонек. — Ну, года полтора жила я этой сказкой, а потом взглянула на свет: да что же это я? Почту по Еланке я разносила в это время. Приехали как раз высоковольтники. Месяца два стояли у нас, опоры ставили. Вот и познакомилась со своим… суженым. Он начальником был у высоковольтников, представительный такой, старше меня почти на десять лет. Я им газеты и бандероли в вагончик носила. Вот… Приезжай, говорит, в Москву, помогу в институт поступить. Адрес почему-то не дал, телефон оставил. У него там какие-то связи, знакомые… Взялась за учебники, лестно было — столица! Решилась твердо — поеду! Мама, конечно, в рев, отец, правда, помалкивал, не отговаривал. Поехала. На Казанском вокзале не растерялась, набрала его номер. Кажется, суббота была, сам подошел к телефону. Жди, говорит, у подземного перехода. Еле отыскала тот переход, а вскоре и он сам из метро выходит: поехали! Куда поехали, не знаю, но в такси села. Привез он меня в общежитие института, там действительно он уже договорился, забрал у меня документы и оставил… Банальная история, Витя?