Дурная кровь - Деклан Хьюз

— Мне это все равно, — я попытался сказать это убедительно.

— Я резала вены, чтобы хоть что-то почувствовать. И ничего. Я не даю им зажить.

Она откинулась на спинку дивана и подтянула к себе на колени фотографии маленького мальчика.

— Умер? — спросил я.

— Нет, — покачала она головой, — но иногда думаю: лучше бы умер. Но это неправильно. Он жив, но он не тут. Ему там лучше, без меня.

— Ты так считаешь?

Она закурила сигарету, выдохнула облако дыма, как будто пробежала километр, соревнуясь с кем-то на скорость.

— Я не смогла. Все время забывала о нем. Я не уследила, и он выбежал на шоссе. Его нашли и забрали у меня в приют. Если бы я пришла в себя вовремя, то смогла бы забрать его назад. Но я не хотела. Знаешь, что самое плохое? Я не хотела его брать назад. Была в жутком стрессе, и моя первая реакция: хорошо, по крайней мере, малыш не будет все время болтаться у меня под ногами. А к тому времени, как я поняла, что наделала, было слишком поздно. Так что я действительно считаю, что ему лучше без меня. Наверное, за такие мысли мне нечего делать в клубе матерей, точно?

— Я сказал бы, что это не твои мысли, а героина.

— Откуда тебе знать? Может, я и без героина была бы такой. Нельзя все списывать на наркоту.

— Ты его получала у Ларри Найта?

Она пожала плечами:

— Ну, не он, так был бы кто-то другой.

— Это не обязательно. Если ты не можешь достать героин, ты не пойдешь его разыскивать. Все знают, какое это зло — особенно те сволочи, которые его изготавливают. Поэтому сначала наркотик дают бесплатно. Немного покуришь, заведешься на первый укол, потому что с ним намного лучше себя чувствуешь. А потом все на свете кажется отвратительным — кроме еще одного укола. А потом тебя заставят платить.

Она кивнула, посмотрела на фотографию своего трехлетнего мальчика и заплакала. Я ее не винил. Ей было о чем поплакать. Я был готов плакать вместе с ней — чувствовал в ней близкого человека, в этой Джемме Кортни, хотя мы только что познакомились; общее прошлое сделало нас братом и сестрой. Я просмотрел пакет с фотографиями в поисках письма. И нашел, оно было нацарапано на линованной бумаге из детской тетради:

«Дорогая,

прости за боль, которую я причинил тебе. Но мне пришлось уехать. Пойми, так бывает, если вдруг получаешь шанс вернуться в то время, когда стоял на перепутье, когда у тебя был выбор, а ты выбрал не ту дорогу. Как раз это со мной и случилось. Это произошло до встречи с тобой, но после этого все пошло плохо.

Теперь я получил второй шанс и решил: я не должен снова все запутать. Я знаю, как тебе будет трудно, но тебе без меня лучше и малышке Джемме тоже. Присматривай за ней за меня. Ты не была счастлива без своей работы, ну, теперь можешь вернуться на службу, а твоя мама пусть смотрит за дитем. Когда-нибудь мы вспомним прошлое и удивимся, из-за чего был весь сыр-бор.

Благослови тебя Бог,

— Твоя мама работала на государственной службе?

— В Департаменте образования, — кивнула Джемма. — Но после ухода отца ее на работу не взяли. Места не было. И вообще ее мать восприняла уход папы так, как будто моя мама — падшая женщина, знаешь, как считается, а иначе почему бы муж ушел от жены, виновата, должно быть, она сама. И не захотела помочь. Я думаю, в итоге она помогла бы, но мама сразу отказалась от ее услуг. Так что не кому было меня подкинуть. Не было никакой системы поддержки, не было работы, ничего. И мы с ней скатились на дно, обе.

— Как это произошло?

— Выпивка, таблетки, дурная смесь. Несколько раз ее госпитализировали. Потом она сообразила, сколько таблеток ей надо, чтобы все закончилось. Накопила их и одним махом приняла. Она была моложе папы, ей было где-то около сорока. Но выглядела мама старше.

Джемма поднялась и ушла в кухню, я услышал металлическое дребезжанье чайника. Вдруг раздались немыслимый шум, музыка, и голос диктора объявил: «Последние новости». Звук был таким громким, как будто его источник находился тут, в комнате. Джемма засунула в дверь голову и объяснила:

— Это бабулька из тридцать седьмого, почти глухая. Но все лучше, чем толпа из дома напротив, там молодой парнишка готовится в ди-джеи. К счастью, сейчас он в отпуске.

Новости гремели. Я вспомнил о миссис Бёрк, последней из наших жителей в Фэйган-Виллас, о ее телевизоре, из которого несутся вопли об эксгумированных трупах, об откровениях из могилы. Она называла моего отца и его друзей тремя мушкетерами, и вот теперь я сижу тут и рассматриваю их фотографии. Я увидел ее, ту фотографию, клочок которой носил в кармане. На моем обрывке не было Кенни Кортни. И винить в этом надо Джона Доусона. Странно смотреть на них двоих, стоящих рядом: убийцу и обе его жертвы. У Доусона челюсть покрепче, более мясистое лицо, холодный взгляд, больше выражена физическая сила; у Кортни глубже посажены глаза, более полные губы; но сходство между ними сразу же бросается в глаза: не близнецы, но явно братья. И рядом мой отец: очки снял, темные глаза блестят. Четыре сияющие улыбками девушки, стоявшие сзади, казались неуместными, как джаз-бэнд на похоронах.

Джемма принесла еще чаю, посмотрела на часы:

— Ко мне придут в десять, тебе лучше уйти.

— Вот мой папа, Имон Лоу, а это человек по имени Джон Доусон.

Она посмотрела на Джона Доусона:

— Боже, копия папы, точно? И ты считаешь, что он убил их обоих?

— Я так считаю. Джемма, твоя мама говорила когда-нибудь о моем папе или о Джоне Доусоне?

— Мама не знала никого из папиных старых друзей. Он был в Англии, работал там на стройках, копил деньги. Когда вернулся, они познакомились на каких-то танцульках и вскоре поженились.

— Кто был на свадьбе?

— Мамины сотрудники. С его стороны никого, я так думаю.

— А эти фотографии…

— Я даже не знала, что они у нас есть, пока не позвонил твой человек, Питер Доусон, — его так, что ли, звали? Сын Джона Доусона?

— Да. И что он сказал?

— Почти то же, что и ты. Наши отцы дружили, есть ли у меня фотографии того времени? И все в этом роде. Я сказала, что вряд ли, но он оставил свой номер телефона. Я поискала в доме и нашла эти снимки под матрацем. Это все папины бумаги. Я догадываюсь, что мама не хотела их видеть, но и избавиться от них не могла.

— Что он еще говорил?

— Он сказал, что заплатит за них, если они мне не нужны.

Она некоторое время колебалась, потом встряхнула головой:

— Возьми, если хочешь. Но тебе лучше уйти. Я не люблю, когда мужчины встречаются в дверях, это неприлично выглядит.

Она улыбнулась мрачной улыбкой, от которой морщинки прорезались вокруг ее больших улыбчивых глаз.

— Да брось ты это, я тебе дам денег, — сказал я, вспомнив, как меня подкупала Барбара Доусон. Какое может быть лучшее применение для этих денег, которыми она откупалась от совести?

— Я вполне благополучна, — сказала Джемма Кортни. — Я сама все делаю. Мне не нужна ничья помощь.

Провожая, она взяла меня за руку:

— Дай знать, если что случится.

Я пообещал, направился было к выходу, но вспомнил еще о чем-то:

— Джемма, тебя называли когда-нибудь «большой»?[1]

Она снова улыбнулась своей мрачной улыбкой:

— Большая в смысле не слишком плохая или большая дурочка?

— Нет, именно как прозвище «Джемма Большая».

— Нет. Единственное, что тут есть большое, так это канал, и даже у него когда-то были времена получше.

Глава 25

Когда я вышел из ее дома, уже стемнело; клубы тумана плыли вверх и поглощали свет, чернело покрытое облаками небо. Я прошел до того места, где улица сворачивала налево, на площадь. Мероприятие Ларри Найта как будто сконцентрировалось в двух домах на противоположном углу. Стены, огораживающие сад, украшали орнаментальные металлические решетки, и в свете прожекторов, размещенных на крышах обоих домов, высокие ворота с черными и золотыми пиками сверкали и мерцали, как эмблема наркоторговца. Владелец поместья, племенной царек Ларри Найт.

Народ тонким ручейком вытекал из переулка в дальнем конце авеню и направлялся к домам пятьдесят два и пятьдесят три; я догадался, что там находится другой «пункт проверки». Начал пробираться через скопление грязи, мха и сорняков, которые в этом городе назывались газонами. На полпути я увидел типа в тренировочном костюме на посту у ворот: он проверял клиентов. По крайней мере, он мне показался тем парнем, который напомнил о Десси Делани; подойдя ближе, я заметил загипсованную руку. Значит, я не ошибся. Я двинулся назад, к переулку в дальнем конце. На полпути свернул к какому-то дому, окна и двери которого были закрыты, а в палисаднике виднелись кучи домашнего скарба. Устроился за горой мусора, отключил мобильник и стал ждать. Было сыро и холодно, пахло пылью, плесенью и собачьим дерьмом. Большую часть площади скрыл туман, но благодаря прожекторам на крышах два дома освещались, как на сцене.