Крипт - Ника Ракитина

И словно ледяная игла воткнулась барону в позвоночник.

Подскочить и будто случайно толкнуть Ивара под локоть? Дон Смарда узрел — точно это уже случилось — как кубок вздрагивает, и белый бархат княжьего облачения пятнаяет цепь алых капель, похожих на кровь. Предзнаменование. Дурнее не бывает. Ах ты, черт! Будто мало они пролили этой крови. Но в минуту примирения и признания… Ах ты… Болард молча, некрасиво выругался. И шагнул вперед. Лисьи глазки бургомистра уставились на барона. Со страхом и сомнением. Да почему, собственно, лисьи? Глаза как глаза, ну, морда опухшая, так и сам дон Смарда не образец добродетели, день просидел в трактире. Болард подмигнул бургомистру:

— Про-ости-ите, д-добрый г-господин! — и удивился вовсе не тому, что взгляды — от изумленных до ненавидящих — скрестились на нем. А что вдруг стал заикой. Не нарочно, чес слово.

— К-как банерет и личный кравчий дона Ивара, — голос затвердел и звучал теперь звонко и чисто, — имею право попробовать первый!!

И, пока не опомнились, пока зеленые глаза Ивара гневно чернеют, — вот вам!! — край кубка к губам — и залпом.

Небо над Золотой Горкой, налитое драконьей кровью, золотыми сполохами, темнеет резко и сразу, ноги подгибаются, и красная… черная ковровая дорожка у самых глаз. Но ты же знал, что так будет. Барон Смарда, гуляка, дурень… холера на тебя, ты же знал!..

Болард разлепил веки и тут же зажмурился, потом приоткрыл правый глаз, потом левый. Чтобы этого Борхеса удавило! Так и есть. Книжный шкаф. Самодостаточный и важный. На гнутых львиных лапах. И за мутноватыми халисскими стеклами отсвечивают золотом книжные корешки. Барон сморщил лоб, пытаясь сообразить, знакомо ему это место или так, снится. Но соображалку отключило начисто. В глаза насыпали песку, а в настроение вылили бутыль "царской водки". Похме-елье… Дон Смарда пошевелился. Кажется, ничего не болело. Отмучился, болезный… Болард тяжко вздохнул. Скосил взгляд и увидел Рошаля.

— Ты-ы… тоже умер?

Рошаль засмеялся. Задумчиво потер указательным пальцем переносицу:

— А должен был?

— Ты не виляй, точно еврей. Отвечай прямо.

— Кто?!

— Тьфу, — Болард вольготно раскинулся в подушках, почесал правой босой ногой босую же левую: — какая разница… Так ты умер?

— Еще нет, — ухмыльнулся Анри. — И ты — нет, слава Господу.

И стал наливать воду в здоровенную фаянсовую кружку, расписанную крупными, как кочаны, желтыми и малиновыми розами. Болард с отвисшей челюстью пялился на этот образец дурного вкуса и, наконец, не выдержал:

— Я столько не выпью! Воды, по крайней мере.

— Это клизма, — спокойно сообщил Рошаль.

— Нет! Ни за что!! Садюга! Инквизитор! — барон привстал и снова рухнул в перины. — Орден пытки не использует…

— То Орден, а то я, — возразил Рошаль резонно. — Давай. Поворачивайся.

— Я п-проглочу… свой язык… Ковры тебе… облюю, — отдуваясь, ругался Болард.

— Не мои, не жалко. А на тебя молчаливого погляжу с радостью, — ухмыльнулся Рошаль.

Офигевший Болард действительно молчал, пока канцлер менял ему белье и поил какой-то склизкой гадостью.

— У-уф-ф…

— Гостей пока к тебе не пускаю. А вот благодарность от магистра прими. Жест весьма благородный. Хотя и глупый…

Барону подавил в себе желание схватить канцлера за грудки.

— Не понял… Это о благодарности?

Анри, точно отгоняя слепня, помотал головой:

— Ты все еще уверен, что спас Ивару жизнь?

— Не понял.

Болард, наконец, умудрился сесть. Руки и колени дрожали, пот от напряжения тек по лицу. И тут в голове что-то щелкнуло, и давешняя картинка: кривая морда бургомистра, опрокинутый кубок, закат — заняла свое место. Князя пробовали убить, а Болард выпил отравленное вино вместо него.

— На магистра яды не действуют.

— Та-ак…

Через некоторое время барон очнулся и осознал, что лежит навзничь, лупя кулаками по постели и матерясь на нескольких языках, в основном, все же на русском.

— Все. Успокоился, — рявкнул Рошаль. — Ты мог и не знать. Ты не входишь в капитул.

— Да. Не вхожу.

Барон натянул на голову одеяло. Смех пополам с рыданиями рвался из горла, Боларда трясло. "Борька, кретин, ну, ты попал… Циник, язва, раз в жизни сыграл в благородство… Вляпался. По уши. Подлунье сдохнет от смеха, когда узнает".

— Дон Смарда…

— Я идиот! И отойди, я за себя не отвечаю! Изыди!! — Болард неловко швырнул подушку.

— Меня ты тоже будешь прогонять?

Князь присел на край постели, сдернув с лица Боларда одеяло. Барона слегка утешила кислая мина Рошаля, с какой он, уложив подушку в кресло, покидал покой. Но при взгляде на Ивара желчь и досада вернулись.

— Ты… с-скотина… почему ты не выбил этот проклятый горшок?

Не отвечая, князь дотянулся до кувшина на прикроватном столике, плеснул в чашку густое, почти черное вино.

— Дай мне… тоже…

Ивар задумчиво подергал черный обруч, прихвативший ореховые пряди. Все же протянул чашку Боларду. Тот жадно выпил, засопел.

— Почему?! Ну, знали же, что миром не обойдется! Орден же на три метра под землю видит!

Кястутис отобрал у него чашку. Выпил сам. Посидел, щурясь. И лишь сейчас до Боларда дошло, что обруч у него на голове — это корона, черная древняя консульская корона, сделанная в виде свернутого ужа.

— Ты… это… уже? — запинаясь, спросил барон.

Ивар кивнул.

— Без меня? До-он…

Князь прикусил губу. Ниточка крови поползла к подбородку.

— Держи, читай, — он сунул банерету охапку свитков — как букет. Болард развернул первый попавшийся: буквы, будто пьяные, заплясали перед глазами.

— Князь… так скажи…

— Этот от Виктора, графа Эйле и Рушиц, формальные извинения и благословение на свадьбу. На оглашении он быть…

— Князь…

— Что?

Борька провел рукой по глазам.

— Отвернись, пожалуйста.

Глава 35.

1492 год, август. Настанг.

Сивый мотал головой, вместе с длинной гривой качались, сыпались на брусчатку васильки, ромашки и дикая гвоздика. Не в лад звякали колокольчики на сбруе. Еще не совсем здоровый, Болард держался в седле неуверенно, но гордо. Старался ехать вровень с белоснежной в золотых завитках каретой, что, подскакивая на выбоинах, и грохоча, катилась по главной перспективе. Помавали стяги, еще не снятые после коронации; горожане пялились на карету и всадников, бросали в кортеж цветы и дрались из-за пригоршни брошенных под ноги в ответ медяков. Стражники в гербовых — с крестом и молодиком — сагумах Настанга теснили жадную до зрелищ толпу, и та лезла выше: на деревья, кровли, фигурные балкончики и фонари. То ли еще будет, рассуждал Болард, барон, рельмин Кястутисский, третьего дня член капитула Консаты и глава службы безопасности Подлунья (вот так разом проливаются Господни милости). Будет свадьба. Прокатятся они под колокольный перезвон, бас дуды и роговой вой. Будут гирлянды роз на арках над улицами и аллегории счастливого брака. И сладкое вино в фонтанах и жареные на кострах быки тоже будут. И зерно, ливнем просыпанное на головы новобрачных. И дай Боже не спалить на радостях половину без того уже пострадавшего от огня стольного города. И будет широченное, крытое мехом ложе в одрине. И наутро будут носить по улицам красную от крови простыню, демонстрируя невинность новобрачной. Средневековая дикость? Ничего, пусть девчонка привыкает. Как привыкает сейчас чакать зубами в карете без рессор. Бедненькая моя, любимая…