Вампир Арман - Энн Райс

Священники побежали за мной. Меня тащили в мастерскую. С потолка свисали ряды икон, покрывающих всю дальнюю стену. Отец швырнул меня на стул у большого тяжелого стола. Он поднял железный подсвечник с дрожащей, протестующей свечой, осветив все остальные тонкие ритуальные свечки.

Свеча бросала огненные отблески на его огромную бороду. Из густых бровей вылезали длинные седые волоски, закручивающиеся вверх, как у дьявола.

– Ты ведешь себя, как деревенский идиот, отец, – прошептал я. – Удивляюсь, как я сам не стал слюнявым блаженным нищим.

– Заткнись, Андрей. Одно мне ясно, здесь тебя никто не учит манерам. Пора мне тебя выдрать.

Он влепил мне по голове кулаком. У меня онемело ухо.

– Я думал, что достаточно колотил тебя, пока не привел сюда, но я ошибся, – сказал он. Он шлепнул меня еще раз.

– Святотатство! – воскликнул нависший надо мной священник. – Этот мальчик благословен Богом.

– Благословен кучкой ненормальных, – сказал отец. Он достал из-за пазухи сверток. – Ваши яйца, братья! – презрительно сказал он.

Он положил на стол мягкий кожаный мешок и достал одно яйцо.

– Рисуй, Андрей. Рисуй и напомни этим ненормальным, что ты одарен самим Господом.

– Но картину пишет сам Господь! – вскричал священник, самый старый, чьи липкие седые волосы от времени так перепачкались жиром, что стали почти черными. Он протолкнулся между моим стулом и отцом.

Отец положил на стол все яйца, кроме одного. Нагнувшись над маленькой глиняной миской, он разбил скорлупу, аккуратно собрав в одну половинку желток, а остальное пролив на свою кожаную одежду.

– Держи, вот тебе, Андрей, чистый желток. – Он вздохнул и отбросил на пол разбитую скорлупу.

Он поднял небольшой кувшин и налил в желток воды.

– Давай, смешивай, смешивай свои краски и работай. Напомни этим…

– Он работает, когда Господь призывает его к работе, – объявил старец, – а когда Господь призовет его похоронить себя в земле, жить жизнью затворника, отшельника, он так и сделает.

– Черта с два, – сказал отец. – Сам князь Михаил просил икону богородицы. Рисуй, Андрей. Нарисуй три, чтобы мне отдать князю ту, что он просил, а остальные отвези в дальний замок его двоюродного брата, князя Федора, как он хотел.

– Тот замок разрушен, отец, – с презрением сказал я. – Федора и всех его людей убили дикие племена. Там, в диких землях, ты ничего не найдешь, кроме камней, отец, ты это знаешь не хуже меня. Мы достаточно далеко заезжали, чтобы убедиться своими глазами.

– Мы поедем, если князю так будет угодно, – сказал отец, – и оставим икону в ветвях дерева, стоящего рядом с местом, где погиб его брат.

– Суета и безумие, – сказал старец. В комнату вошли и другие монахи.

Поднялся крик.

– Говорите по-человечески, кончайте песни петь! – закричал отец. – Дайте моему сыну рисовать. Андрей, смешивай краски. Говори свои молитвы, но приступай.

– Отец, ты меня унижаешь. Я тебя презираю. Мне стыдно, что я твой сын. Я твоим сыном не буду. Заткни свой грязный рот, иначе я ничего тебе не нарисую.

– А, узнаю своего милого сыночка, что ни речи, то мед, и пчелы оставили ему свое жало в придачу.

Он опять меня ударил. На этот раз у меня закружилась голова, но я отказался поднимать к ней руки. У меня заболело ухо.

– Гордись собой, Иван-дурак! – сказал я. – Как я буду рисовать, если я ничего не вижу и даже сидеть не могу?

Монахи закричали. Они спорили друг с другом. Я постарался сосредоточиться на небольшом ряду глиняных кувшинов, готовых для желтка и воды. Наконец я принялся смешивать желток и воду. Уж лучше работать и выбросить их из головы. Я услышал, как отец удовлетворенно засмеялся.

– Давай, покажи им, покажи им, что они собираются закопать в куче грязи.

– Во имя Бога, – сказал старец.

– Во имя тупых идиотов, – сказал отец. – Вам мало получить великого художника. Вам нужно получить святого.

– Ты сам не знаешь, кто твоей сын. Господь направлял тебя, когда ты привел его к нам.

– Не Господь, а деньги, – сказал отец. Со стороны монахов послышались оханья.

– Что ты им врешь, – неслышно сказал я. – Ты чертовски хорошо знаешь, что сделал это из гордыми.

– Да, из гордости, – ответил отец, – что мой сын может нарисовать лик Господа и Богородицы, как великий мастер. А вы, кому я доверил этот гений, слишком невежественны, чтобы это понимать.

Я начал растирать необходимые пигменты, мягкий коричнево-красный порошок, а потом вновь и вновь перемешивать его с желтком и водой, пока в них не растворился каждый крошечный комок и краска не стала гладкой, идеально разведенной и чистой. Теперь желтый, потом красный.

Они из-за меня поскандалили. Отец поднял на старца кулак, но я не стал отрываться. Он не посмеет. Он от бешенства пнул мою ногу, вызвав судорогу в мышцах, но я ничего не сказал. Я продолжал смешивать краску.

Слева меня обошел один из монахов и просунул передо мной чистую выбеленную доску, огрунтованную, подготовленную для святого лика.

Наконец все было готово. Я наклонил голову. Я перекрестился по нашему обычаю, справа налево, не слева направо.

– Господи, дай мне силу, дай мне глаза, направь мои руки, как можешь только ты своей любовью! – У меня в руках тотчас оказалась кисть, я взял ее бессознательно, и кисть начала скользить по дереву, сперва обозначая овал лица Богородицы, затем – покатые линии плечей, а далее – контур ее сложенных рук.

Теперь же их вскрики отдавали дань картине. Мой отец смеялся от злорадного удовлетворения.

– Ага, мой Андрей, мой острый на язык, саркастичный, непослушный, неблагодарный, маленький, одаренный Богом гений.

– Ну, спасибо тебе, отец, – язвительно прошептал я, прямо из глубины своего сосредоточенного, напоминавшего транс состояния, когда сам я с благоговением наблюдал за работой кисти. Вот ее волосы, плотно прилегавшие к голове, разделенные на пробор. Мне не требовалось инструментов, чтобы придать идеально круглую форму нимбу вокруг ее головы.

Монахи держали наготове чистые кисти. Один держал в руках чистую тряпку. Я выхватил кисть для красной краски, которую я затем смешивал в белой пастой, пока она не приобрела подходящий для плоти оттенок.

– Ну разве не чудо!

– Вот именно, – проговорил старец сквозь сжатые зубы, – это чудо, брат Иван, и он поступит согласно божьей воле.

– Будьте вы прокляты, пока я жив, он здесь замурован не будет. Он едет с мной в степи.

Я расхохотался.

– Отец, – усмехнулся я, – мое место здесь.

– Он лучший стрелок в семье, и он поедет со мной в степь, – сказал отец монахам, которые обрушили на него шквал протестов и возражений.

– Почему ты наделил Богоматерь слезой в уголке глаза, брат Андрей?