О чем молчат фигуры - Юрий Авербах

В последние дни Ассамблеи состоялись выборы руководства ФИДЕ. Начали с президента. Эйве баллотировался на второй срок, его соперником выступал молодой энергичный бизнесмен из Пуэрто-Рико Нарциссо Рабель-Мендес. Блок социалистических стран был за Эйве, большинство западноевропейских федераций тоже. В итоге он уверенно победил.

Затем состоялись выборы членов Исполкома. Начиная с 1962 года, после смерти Рагозина, Советский Союз в ФИДЕ представлял Борис Родионов. Однако перед отъездом из Москвы я получил указание от Спорткомитета предлагать на этот пост Батуринского: спортивное руководство было заинтересовано иметь в ФИДЕ своего человека. Родионов был так называемым номенклатурным работником, в то время он работал зампредом Комитета по печати РСФСР. У него были хорошие связи в МИДе, видимо, он ими воспользовался, и уже в Ницце я получил телеграмму, отменяющую выдвижение Батуринского. А вскоре приехал Родионов с письмом Спорткомитета, в котором мне предписывалось выдвигать его в члены Исполкома.

Естественно, когда началось выдвижение кандидатур, я поднял руку и предложил Родионова. Тут выступила югославка Милунка Лазаревич:

— Зачем нам нужен Родионов, когда есть президент советской федерации гроссмейстер Авербах. Я предлагаю избрать его в члены Исполкома.

Предложение было лестным, но у меня на руках было указание Спорткомитета. И я взял самоотвод, мотивируя это тем, что еще не обладаю достаточным опытом. На это хорошо разбирающаяся в наших делах Милунка саркастически заметила:

— Советские никак не могут ослушаться Спорткомитета!

Хоть и не без труда Родионов был избран в Исполком. Я же, как президент федерации, представляющей отдельную зону, автоматически стал членом ЦК ФИДЕ.

Так в 1974 году Генеральная Ассамблея не подчинилась полностью диктату Фишера. Однако на этом борьба вокруг розыгрыша первенства мира не закончилась. В начале 1975 года, заручившись поддержкой тридцати процентов федераций — членов ФИДЕ, американцам удалось собрать чрезвычайный конгресс, чтобы попытаться уломать делегатов, уговорить их полностью принять требования Фишера. Конгресс проходил в голландском городке Остербеке. На повестке дня Ассамблеи был только один вопрос: регламент матча на первенство мира. На этот раз Батуринского в нашей делегации не было. Бороться с американцами предстояло Родионову и мне, на подмогу нам был придан Петросян.

Когда я встретил представлявшего интересы Фишера Эдмондсона, он предупредил:

— Боюсь, что на этом конгрессе мы поссоримся!

И на заседании Эдмондсон выступил с резкими нападками на нашу федерацию. Мне стало ясно, что он провоцирует нас на скандал, но я твердо решил ни в какие перепалки не вступать.

Сыгравший три матча на первенство мира Петросян высказал свое отрицательное мнение о предложениях Фишера, после чего начались жаркие дебаты. Сторонникам Фишера удалось добиться еще одной уступки со стороны ФИДЕ — 37 голосами против 33 был отменен лимит на число партий матча. Однако последнее требование американца, что при счете 9:9 он сохраняет звание чемпиона мира, все-таки не прошло. За этот пункт было 32 голоса, против — 35.

Хочется отметить, что в этой острой и взрывной ситуации (в воздухе висела опасность раскола ФИДЕ) Эйве держался исключительно корректно, соблюдая строгий нейтралитет. Однако, когда я сообщил в Москву о результатах голосования, Ивонин потребовал, чтобы мы выступили с критикой позиции, занятой президентом ФИДЕ. По мнению руководства Спорткомитета, он вел себя пассивно, не боролся против созыва чрезвычайного конгресса, недостаточно защищал решения, принятые в Ницце.

— Виктор Андреевич! — пытался я возражать. — Зачем нужна эта критика? Ведь ФИДЕ Фишеру не уступила.

— Для будущего, — раздалось в трубке. — Чтобы и в дальнейшем ФИДЕ не делала подобных уступок!

На другой день, перед началом заключительного заседания, я подошел к президенту ФИДЕ. Мы были знакомы около четверти века, не раз встречались за шахматной доской и, кажется, испытывали взаимную симпатию.

— Прошу заранее извинения, но я получил указание Спорткомитета выступить с критикой в ваш адрес.

— Я вам сочувствую, — понимающе улыбнулся Эйве.

Вопреки обыкновению, я говорил по-русски, оставив возможность переводчику из Спорткомитета усиливать мой текст. По окончании конгресса мы с Эдмондсоном выступили по местному телевидению. Когда его спросили, каковы шансы на то, что матч состоится, он ответил коротко и ясно: «Никаких!»

Здесь я рассказал о главных, принципиальных пунктах предложений Фишера, вокруг которых шла борьба. Всего предложения американца содержали 64 пункта. ФИДЕ согласилось с 63 и только одно отклонило. А Фишер был непреклонен. Все или ничего!

К первому апреля участникам следовало подтвердить свое согласие играть матч. Карпов своевременно послал соответствующую телеграмму. А от Фишера ни ответа, ни привета. Тогда Эйве решил подождать еще два дня, но от американца по-прежнему не было никаких вестей.

3 апреля президент ФИДЕ официально провозгласил Карпова новым чемпионом мира. Цель, которую ставил Спорткомитет совместно с нашей федерацией была достигнута: шахматная корона вернулась в СССР.

Как часто в жизни радостные события перемежаются с печальными. В самом конце апреля состоялась торжественная коронация нового чемпиона мира, а в самом начале июня пришло сообщение о смерти Кереса. Он возвращался из поездки в Канаду на международный турнир. Прибыв в Хельсинки, договорился с капитаном эстонского судна, направлявшегося в Таллин, что ему будет предоставлена каюта. Но его напрасно ждали: в тот же день Пауль Петрович попал в госпиталь, где скоропостижно скончался. Врачи констатировали инфаркт. В цинковом гробу тело выдающегося гроссмейстера было отправлено на Родину.

Я находился в Ростове-на-Дону, открывал детские всесоюзные соревнования «Белая ладья», когда мне вручили телеграмму из Спорткомитета с сообщением о смерти Кереса и указанием отправиться в Таллин на его похороны. Вернувшись в Москву, я немедленно вместе с Батуринским и Спасским вылетел в столицу Эстонии.

На похоронах Кереса я смог убедиться во всенародной любви эстонцев к их знаменитому земляку. Казалось, весь Таллин вышел на улицу, чтобы проводить его в последний путь. Все были в трауре, все оплакивали его преждевременную кончину…

Пауль Петрович не дожил до шестидесяти лет. Элегантный, всегда подтянутый, он был признанным авторитетом и пользовался всеобщим уважением.

Последние годы Керес часто болел, чувствовал себя неважно. Тем не менее на крупном международном турнире в Будапеште в 1970 году он стал победителем, хотя добрую половину соревнования провел в постели и ряд партий играл у себя в номере гостиницы.

В нашем кругу его звали «везунчиком». Когда в 1952 году в Воронове команда шахматистов дружно отправилась на рыбную ловлю, только он оказался удачлив, причем подцепил рыбу крючком за жабры. Когда в 1957 году во время чемпионата Европы в Бадене мы посетили местное казино, в выигрыше оказался только Керес. Помню, как однажды в самолете, когда мы летели через океан, стюардесса предложила пассажирам отгадать число спичек в коробке. Победителем, конечно, оказался Пауль Петрович. А вот в шахматах ему фатально не везло. Как никто другой, Керес заслуживал права сыграть матч на первенство мира, но пробиться через частокол претендентов так и не смог, хотя четыре раза был вторым в матч-турнирах кандидатов на мировое первенство. Каждый раз его опережали представители более молодых поколений — В. Смыслов, М. Таль и Т. Петросян.

Когда Кереса не стало, Ботвинник признал: «Конечно, Паулю не повезло в его шахматной карьере. В другое время, вероятно, он стал бы чемпионом мира». Что Михаил Моисеевич подразумевал под «другим временем», остается только догадываться.

Проблемы ФИДЕ

Отгремели бури, связанные с матчем на первенство мира, но обстановка в ФИДЕ не стала спокойней. Возникла новая проблема: где проводить очередную Олимпиаду. Единственной кандидатурой оказался Израиль: других стран, желающих взять на себя проведение этого дорогостоящего мероприятия, не оказалось.

Конечно, Израиль был далеко не лучшим местом для Олимпиады. Во-первых, туда не могли поехать команды арабских стран, фактически находящихся в состоянии войны с еврейским государством. Во-вторых, крайне сомнительным было участие нашей страны и других стран соцлагеря: после арабо-израильской войны 1967 года все контакты с Израилем были прерваны, с тех пор ни один наш спортсмен там не выступал. И все же, не имея выбора, руководство ФИДЕ приняло решение провести Олимпиаду в Хайфе. Она была намечена на осень 1976 года. В мае того же года я отправился в Амстердам на празднование 75-летия Макса Эйве. В разгар торжества, когда все сидели за праздничным столом, кто-то из местных журналистов сообщил, что ТАСС только что передал официальное заявление Шахматной федерации СССР. Мы протестовали против выбора Хайфы и объявили, что участвовать в Олимпиаде не будем. Я оказался в глупом положении: президент федерации не знал о готовящемся заявлении или, еще хуже, скрывал это. Конечно, я знал, что вопрос о нашем участии решается где-то наверху, на уровне секретаря ЦК по идеологии, но само решение свалилось как снег на голову. Руководство Спорткомитета не удосужилось меня хотя бы предупредить. Впрочем, подобное поведение было для спортивных властей типичным. Когда Спорткомитет изредка устраивал совещания президентов федераций разных видов спорта, они все как один жаловались, что их никогда не предупреждают ни о готовящихся от имени федерации действиях, ни о заявлениях. В противовес Олимпиаде в Хайфе, Ливия, за год до этого принятая в ФИДЕ, немедленно заявила о своей готовности провести контр-олимпиаду в Триполи!