Светские преступления - Джейн Хичкок

— Потому что ты стоишь у нее на дороге. Это как при дворе: хочешь стать новым фаворитом — устрани прежнего.

Глава 18

Я прибыла в Нью-Йорк, измученная долгим, с задержками, перелетом. Открыв дверь квартиры, с которой уже как-то свыклась как со своей, я обнаружила полный разгром. Повсюду громоздились коробки, рулоны упаковочной пленки, мотки веревки, а посреди всего этого стояла женщина в очках. Вид у нее был не лучше моего.

— Тинка Марш, — сказала она и, не дав мне времени даже поставить чемоданы, протянула руку для пожатия.

Именно так звали владелицу моего временного обиталища. Я знала ее по единственному телефонному разговору.

— Миссис Марш, я только что из аэропорта, — промямлила я, не зная, как реагировать.

— Понимаю и прошу извинить! Мне в самом деле очень жаль, миссис Слейтер. Я несколько раз пыталась связаться с вами по оставленному Бетти телефонному номеру, но, очевидно, вкралась какая-то ошибка, потому что номер не отвечал. Вот почему мне приходится сообщать вам об этом вот так, сразу. Дело в том, что квартира продана, и у меня есть только два дня на то, чтобы ее освободить.

Все было свалено в одну кучу, перемешано, в том числе тщательно рассортированные образцы, папки и счета для последнего клиента. Хаос, иначе не назовешь. Что делать? Миссис Марш оказала мне большую любезность, временно предоставив квартиру. Об отдыхе приходилось забыть.

Я позвонила Бетти с просьбой снова приютить меня хоть на одну ночь. Она гостеприимно согласилась и предложила оставить вещи у нее в подвале, пока что-нибудь не подвернется.

Дом, милый дом.

Утром следующего дня я снова стала заниматься поиском квартиры — желательно недорогой и в приличном районе. По карману оказалась только самая крохотная, на третьем этаже слегка реконструированного кирпичного здания на Семьдесят четвертой улице. Я сняла ее.

Довольно скоро выяснилось, что квартиру Тинки Марш купил не кто иной, как Моника де Пасси. По словам Бетти, она предложила много больше реальной стоимости. Такой шанс не упускают, вот миссис Марш и ухватилась за предложение. Во время личной беседы щедрая покупательница доверительно сообщила, что нуждается в жилье для своего нового повара-француза. Она передумала возвращаться в Париж. Моя бывшая квартира на Пятой авеню исчезла из списков недвижимости на продажу.

Война продолжалась до победного конца.

Но это была не единственная новость. Джун, ходячий барометр светской погоды, поставила меня в известность о том, что общественное мнение резко склонилось в пользу Моники, особенно после того, как журнал «Мы» опубликовал ее биографию. Само собой, дорогая подруга сберегла для меня этот номер. Статья была иллюстрирована раздражающе крупной фотографией графини в моей бывшей гостиной на моем любимом диване. Я узнала, что Моника продолжает давать «малые вечера», на которых можно встретить «представителей самых разнообразных слоев общества — от титулованных особ, магнатов и выдающихся политиков до начинающих актеров и никому не известных писателей». Статья взахлеб расхваливала «немного экстравагантный, но неформальный стиль хозяйки дома, так восхитительно идущий вразрез с убранством буфета, где закуски, приготовленные по старинным рецептам семейства де Пасси, подаются на фарфоре, принадлежавшем еще императрице Жозефине».

Боже правый! Однако если нужен предлог для симпатии, этот ничем не хуже других.

Как ни возмущала меня способность Моники втираться в доверие, я не стала забивать этим голову. Куда важнее было разобраться с Нейтом. Я занялась этим, едва устроившись на новом месте.

Контора Нейта находилась на семнадцатом этаже сравнительно старого небоскреба на Пятой авеню и являла собой одну из тех солидных фирм, где финансовые вопросы решаются «в белых перчатках». Лифт доставлял клиента не просто наверх, а как будто в иной мир — в царство приглушенных тонов, черного дерева, классического дизайна, сплошного коврового покрытия и чуть пожелтевших от времени фотографий Нью-Йорка начала XIX столетия.

Нейт назначил нашу встречу на два часа, и я сочла за лучшее явиться минута в минуту. Он, однако, заставил меня ждать, на что в прежние времена не отваживался. Я листала в приемной «Форчун», пока секретарша не пригласила меня пройти в двери, что вели во внутренние помещения конторы.

Кабинет был в приятных для глаза зеленых тонах, со сплошным шкафом вдоль одной стены. Нейт сидел с телефонной трубкой возле уха, положив скрещенные ноги на внушительных размеров стол. Он был налегке, то есть без пиджака, ботинок и в расстегнутом жилете. Небрежным жестом указав мне на один из двух стульев для посетителей, он снова погрузился в разговор.

За двадцать с лишним лет моего знакомства с Нейтом кабинет его почти не изменился. Время от времени здесь проводился косметический ремонт, менялись покрытие на Полу и обивка мебели — разумеется, на те же спокойные, солидные тона. Шкаф с книгами по юриспруденции и подписными изданиями оставался неизменным. Только спортивные трофеи нарушали их ровные ряды. На столике в углу все так же красовался вычурный увлажнитель воздуха (если верить Нейту, одно время он принадлежал Фиделю Кастро), кожаный диван у окна ни на сантиметр не изменил своего положения.

Моим любимым предметом здесь был документ в черной лакированной рамке, прямо над головой Нейта, в окружении многочисленных юридических дипломов и почетных грамот. Я всегда питала к нему особое пристрастие не столько потому, что это был подарок Люциуса, сколько из-за настойчивого ощущения, что это квинтэссенция личности хозяина кабинета. Подлинник указа Людовика XVI, за его подписью и печатью. Там, черными чернилами на сером листе пергамента, была выражена благодарность человеку, чье имя история сделала нарицательным, доктору Гильотину. По мнению Людовика, изобретенный им метод был как высокоэффективным, так и гуманным способом смертной казни. Король не подозревал, что подписывает свой смертный приговор.

Мне пришлось выдержать пять минут телефонного разговора, щедро сдобренного адвокатским жаргоном. Повесив трубку, Нейт снял ноги со стола и взялся за ручку и блокнот. Я ждала, когда он соизволит заняться мной. Наконец он поднял глаза.

— Извини, Джо, сумасшедший день. Чем могу быть полезен?

Чтобы как-то справиться с душившим меня гневом, пришлось задержать взгляд на пресловутом королевском указе.

— Ты знаешь о том, что доктор Гильотин в конце концов изменил имя, когда его собственное стало синонимом безысходного ужаса? Вот чудак, правда? Здесь, в Нью-Йорке, такие имена числятся в первой сотне.