Антициклон - Григорий Игнатьевич Пятков

с баркасом еще была слишком свежа в памяти всей бригады. Но поммех искусно делал вид, что ему не очень-то и хочется на берег. Ведь он там уже все видел. И у входа в камбуз просвещал принарядившегося кока:

— Ты не смотри, что Созопол городок маленький. Он — древний. И назывался когда-то Аполлония Понтийская. Знаешь, что такое Аполлон?

— Тот, что голый? — неуверенно произнес Леха.

— Сам ты «голый», — обиделся Витюня. — Бог солнца, света и еще чего-то... А в общем-то, ты прав, Леха. Этих богов почему-то всегда рисуют голыми, — поразмыслив, согласился Витюня. — Может, в то время материю еще не изобрели. Ну, да хрен с ними, с богами. Тем более что потом городок переименовали в Созополис. По-нашему — город спасения. Потому что здесь морякам никакой шторм не страшен. Даже самый грозный ветер драмодан...

Погожев не слышал, что еще говорил Витюня коку об истории Созопола и голых богах, так как его голос заглушил бас Селенина:

— Медаль партизанскую обязательно нацепи!

Это он кричал вдогонку возвращающемуся на свой сейнер Торбущенко. Больше ни у кого из рыбаков партизанской медали не было.

«Вот молодчина Жора, что напомнил», — мысленно похвалил Погожев Селенина и, порывшись в баульчике, прицепил к своей отутюженной светлой форменной блузе орденские колодочки.

В каюту вошел Янчев.

— Вот это кавалер! — воскликнул он, оценивающе окинув взглядом Погожева. — Стройный, светловолосый, с голубыми глазами. А орденов-то сколько! Нет, ты сегодня определенно покоришь всех красавиц Болгарии.

— Как бы этот «кавалер» рыбу не проворонил, — отозвался Погожев, поправляя приколотые на блузе орденские колодочки. — Зотыч уже три раза намекал мне об этом. Обеспокоен старик. Хотя это не помешало ему самому принарядиться и повесить на грудь медали и орден «Знак Почета».

— Запомни, другарь, рыбацкую присказку: наша рыба от нас не уйдет. А та, что ушла, значит, была не наша.

— Слыхал, — сказал Погожев. — Только, к сожалению, ни на правлении, ни на партбюро ее во внимание не берут. Даже те же самые рыбаки, что успокаивали себя этой присказкой на путине.

— Успокоить душу тоже, иногда, не последнее дело в рыбацкой профессии. Так ведь, Виктор?

Заглянувший в каюту кэпбриг Осеев уже был при всех регалиях. На погончиках новой голубой форменки белоснежно поблескивали капитанские завитушки и полосы.

— Так-то так, — соглашается Осеев, — но не пора ли вам, дорогой Никола, кончать эту игру в прятки. А то рыбаки поизвелись от неизвестности. Куда ты нас волокешь? В Созопол?

Янчев многозначительно подмигнул Погожеву и рассмеялся.

— Нет, не угадал, — сказал он. — На Ропотамо. Праздновать так уж праздновать. Тем более что причин для этого больше чем достаточно...

Три рыбацких моторных баркаса, один за другим, бежали вверх по Ропотамо, глубоко осев в воду. После нескольких суток открытого моря, беспощадного зноя на спардеке и духоты в кубриках рыбаки чуть не балдели от свалившегося на них счастья. Запахи леса и трав, посвист птиц и отдающиеся эхом их собственные голоса пьянили, как рюмка крепкого вина. Мимо баркасов проплывали берега со свисающими над водой ивами и забредшими в воду тростниками. В заводях, словно зеленые языки пламени, покачивались листья телореза; над разлапистыми листьями кубышки на тонких стеблях поднимались яркие чашечки цветков. По низинным берегам непричесанными волосами на кочках торчала осока. На выступающих из воды корягах грелись водяные черепахи.

Из встречной лодки девочка приветливо помахала рыбакам букетом полевых цветов. Лодка бежала вниз по реке, видимо, за очередной партией туристов. На корме сидел высокий и худой старик, сутуло сгорбясь за рулем.

На душе у рыбаков было легко и весело. И они в ответ девочке тоже помахали кто чем — фуражками, носовыми платками. Вокруг было такое буйство яркой, манящей к себе зелени, что сердца заходились от восторга! Показались первые островерхие, точно красочные муравейники, палаточные городки туристов и легкие, ажурные крыши утопающих в зелени летних кафе и ресторанов.

По команде Янчева головной баркас ткнулся носом в заросший травой берег. И тут же водопадом звуков обрушилась на рыбаков музыка. А с откоса навстречу баркасам устремилась веселая толпа импровизированных музыкантов с бубнами, дудками, губными гармониками и даже с кастрюлями и ложками.

Рыбаки еще не успели прийти в себя от обрушившейся на них музыки, а им уже жали руки, вели вверх по склону, к проглядывающей сквозь листву деревьев легкокрылой крыше ресторанчика. Русская речь мешалась с болгарской, болгарская — с русской, но все было понятно и тем и другим, и не требовались никакие переводчики.

— Добре дошли!.. Добро пожаловать, другари!..

— Здравствуйте.... Здравейте, товарищи!..

— Здравейте, скыпи другари!..

Гостей сразу же расхватали, растащили знакомые по прежним встречам болгарские рыбаки, что-то рассказывая и расспрашивая, возбужденно размахивая руками.

— Дядя Богомил! — крикнул Янчев и помахал рукой пожилому мужчине. — Самый дорогой подарок тебе привез. Принимай гостя! — И, обернувшись к Погожев спросил: — Узнаешь?

Погожев узнал его сразу. Узнал по крупному волевому лицу и массивному, словно рассеченному надвое, подбородку. Время не особо сказалось на этом крепыше: он был таким же высоким и костистым, без намека на возрастное ожирение. Только когда-то черные брови и волосы густо посеребрила седина. На Тасеве был светлый однобортный костюм, белая рубашка и однотонный темно-коричневый галстук. Черные туфли с плетеными верхами были старательно начищены. Все это сидело на Тасеве великолепно и в какой-то степени молодило его.

Погожев поспешно устремился вверх по склону и, протянув Тасеву руку, радостно сказал:

— Здравствуйте, товарищ Митё.

Тот не спеша крепко пожал ее и, не выпуская из своей, пристально вглядывался в лицо Погожева.

— В партизанах? В сорок пятом в Софии?.. Нет, другари, не помню. Извините, но не помню, — признался он и развел руками.

Погожев отметил про себя, что Тасев говорил по-русски так же бегло, как в сорок первом, только пожалуй с бо́льшим акцентом, чем тогда.

— А не ты ли говорил, если бы мне встретить хоть одного парня из тех, кто в штормовую осеннюю ночь сорок первого доставил меня на родину, — более дорогого гостя для меня бы не было.

По мере того как говорил Янчев,