Поиски счастья - Николай Максимов

— В каждом поселении, Иван Лукьянович, у вас должны быть друзья, доброжелатели. Среди чукчей их найти нетрудно. Ну, взять хотя бы Уэном — это совсем недалеко от вас. Разыщите там молодого чукчу Тымкара. Он бывал на Аляске, хлебнул там горя, знает тундру, жестоко обижен жизнью. Этот прохвост исправник вкупе с шаманом оклеветали его: якобы он убил миссионера из Нижнеколымска. Между тем этого купца в рясе — Амвросия — я сам видел живехонького в стойбище Омрыквута: он залетовал там, обремененный пушниной. Да, чукотские имена вы можете записать, — и Богораз назвал ему многих, среди них Пеляйме, Энмину, Кутыкая и Тымкара. — При встречах можете напомнить им обо мне, у них, думается, должно остаться о таньге Богоразе неплохое воспоминание. — Владимир Германович помолчал, о чем-то думая, и неожиданно закончил: —Ну, а теперь давайте займемся чукотским языком. Вы допускаете немало серьезных ошибок. Берите бумагу и карандаш!

Учеба затянулась допоздна.

Уже ночью, после задушевной и доверительной беседы, Кочнев спросил Богораза, не согласится ли он увезти в столицу письмо, чтобы оно миновало цензуру. Тот утвердительно кивнул головой.

— Тогда я сажусь писать. Пароход простоит здесь совсем мало. К тому же приедет Дина, будет суетно. Вы ложитесь пока спать.

Сам Иван Лукьянович в эту ночь спать не ложился, И правильно поступил, так как на рассвете бухту огласил такой необычный здесь гудок парохода. Уже через несколько минут ссыльный поселенец и Богораз спешили к берегу.

Глава 16

ПО ТУ СТОРОНУ

Осень. Истерзанные ветром тучи косматыми языками лижут море. К ним навстречу вздымаются громады волн. Седые, бугристые, они пучатся, выравнивают ряды и, все увеличивая скорость, яростно набрасываются на берег. Вгрызаются в галечники и пески, волокут их за собой.

Берег стонет.

Эскимосы притихли в своих землянках. В глазах женщин настороженность: не явились бы непрошенные гости. Каждый раз, когда гневается дух моря, из Нома приходят люди другой земли. Они приносят виски, обижают, уводят девушек.

Сипкалюк страшно. В землянке только она да сынок Тыкос. Он спит. Мать прикрывает его шкурой и снова смотрит на пламя жирника, которое колеблет ветер, неизвестно как проникающий сюда. Потом Сипкалюк поднимается и выходит из землянки.

Море беснуется. Ночь вплотную прижала к нему небо. Из бухты мигают качающиеся огоньки. Там шхуны. На них нехорошие люди…

Худенькая большеглазая Сипкалюк озирается по сторонам. Нигде ни души. Даже собаки и те куда-то попрятались.

Неподалеку жилище дяди. Племянница идет к нему.

Молча Тагьек накалывает рисунок на клык моржа. Его жена, краснощекая Майвик, так же безмолвно сидит у жирника и отсутствующим взглядом смотрит на спящих детей.

— Амнона… Где дочь моя Амнона? — не меняя позы, беззвучно шепчет она.

Уже прошло три лета и три зимы, как она лишилась дочери. Вот в такую же ночь ее похитили американы. Говорят, она плавает на «Китти». Но эскимосов не пускают на берег, когда шхуна приходит в Ном.

Тагьек и Майвик родились по другую сторону пролива. Лишь десять лет назад, когда бородатые китобои распугали зверя, они вместе с отцом Сипкалюк переселились на остров. Но и там охота становилась все хуже. В поисках лучших мест они пересекли пролив и обосновались вначале у мыса Барроу, а позднее спустились на юг, до Нома.

Перед задумчивым взором Майвик — родное поселение. Там прошла ее молодость. Здесь она потеряла дочь Амнону.

Долго просидела Сипкалюк в этой тихой яранге. Ни тетя, ни дядя не заговорили с ней.

Наконец она поднялась.

— Страшно одной. Оставайся, — сказала тетя.

Она давно зовет ее жить к себе. Но племянница все еще держится за свою землянку. Слишком много воспоминаний связано с ней. Сипкалюк помнит, как отец строил это жилище. Да, тогда у нее были мать и отец. Большая болезнь взяла их. Вскоре не вернулся с охоты муж…

— Тыкос, — одним словом объясняет племянница причину ухода и выползает из землянки, возвращается к себе.

Тыкос спит. Теперь он один у нее. Дочурка весной умерла. Мать смотрит на сына. Его ресницы так напоминают ей отца ребенка. «Тымкар, Тымкар…» — думает она.

Пламя жирника колеблется, лижет днище чайника, такого же черного, как стены и потолок спальной палатки.

Время от времени Сипкалюк настороженно прислушивается: успеть бы выскочить, спрятаться, если явятся в поселение насильники. Но, кроме буйства моря, которое с яростью швыряет свои волны на берег, она не различает ничего.

Ночь. Стонет измученное ветром море. Но его стона не слышно в салунах и барах Нома, где вместе с искателями счастья пьянствуют солдаты и бродяги, преступники и матросы со шхун купцов и китобоев.

— Сто против одного! — выкрикивает какой-то смуглый южанин.

— О-кэй, — отвечает длиннобородый янки, срывает с головы шапку и подбрасывает ее.

Южанин выхватывает двуствольный пистолет — и тут же раздаются два выстрела. На них почти никто не обращает внимания. Длиннобородый достает бумажник. Кто-то надевает на него простреленную шапку.

В дальнем углу бара кулачная схватка. Вокруг толпа. Быстро заключаются пари, делаются ставки на победителя.

Свет пузатой газовой лампы, подвешенной у потолка, с трудом пробивает ползущие, словно облака, пласты табачного дыма.

За высокими столами толпятся гости. Всюду пестрые ковбойские рубашки, сапоги, куртки-канадки. Гости размахивают руками, пьют, курят, гремят высыпанными из кожаных черных стаканов костями, выкрикивают числа, спорят.

За стойкой бармен в зеленом фартуке.

Неподалеку слышны голоса:

— Сибирь? «Северо-Восточная компания»?

— Тебе повезло, бродяга! Твои компаньоны Ройс и Джонсон?

— Олаф! Признайся, сколько золота ты взял на Чукотке?

— Не отправиться ли и нам с тобой?

— Роузен? О, мистер Роузен — деловой человек! Мы сумеем с ним договориться.

Слабо раздается бой часов. Полночь.

Компания гуляк во главе с Олафом Эриксоном направляется к стойке.

— Мистер Эриксон? Так рано? — на лице розовощекого владельца бара удивление.

— Нас семеро, — Эриксон оглядывает приятелей, — с каждым будут пить несколько дикарей. Все должны быть пьяны. Плачу я.

— Вери-велл! — бармен понимающе подмигивает и начинает нагружать каждого гранеными бутылками виски.

Прогибая дощатый пол, ватага двинулась к эскимоскам.

На улице, у входа в бар, Роузен уговаривал свою спутницу не ходить в это скопище бродяг:

— Вы с ума сошли! В таком наряде? Да вас ограбят там! К тому же ведь мы договорились поужинать в «Золотом поясе», не так ли, Элен?