Терминатор - Лякмунт

– Траутман, это был не я, – наконец с явным трудом произнес он.

– А кто – я? – ответ не слишком умный, но попробуйте ответить иначе.

– Это был Ричард из другого мира, не я. Мой Ричард тоже был не сахар, но он тебя не убивал. Траутман, не скрою, я – сегодняшний мог послать твою копию на смерть, но только с твоего согласия – мы же друзья.

Я посмотрел ему в глаза и понял, что верю. А возможно, мне просто страшно было потерять друга, поэтому я с такой готовностью принял его объяснение.

– А что со мной сделал ты – тот Ричард, который стал тобой?

– Тот Ричард, которым был я, – почему, интересно, Петров избегает говорить просто «я», упоминая Ричарда? – тот Ричард велел тебя связать и оставил под охраной до утра. Не готов поручиться, что утром он бы тебя не казнил, но ты исчез – остались лишь веревки, и одежда. Тут-то я и сообразил, что ты говоришь правду. А от Иерусалима мы бы по любому ушли через пару дней, – добавил он, словно меня это хоть как-то могло волновать. Я решил продолжить выяснение отношений:

– Пять лет назад ты получил от Беливука письмо и ничего мне не рассказал. Какой смысл в этой секретности?

– Пять лет назад мы с тобой даже не были знакомы.

– Но вскоре после этого познакомились. Сначала с Робертом Карловичем, а затем тобой, и произошло это не случайно – с самого начала ты следовал собственному плану, а меня, как всегда, предпочитал использовать втемную. После этого ты с полнейшей безмятежностью продолжаешь называть меня своим другом. Почему ты не мог быть со мной откровенным с самого начала?

– Андрей, – вступил в разговор мой наставник, – во-первых, вы бы не поверили. Вспомните, какой шок вы испытали, узнав про сам факт существования секвенций[13]. Если бы в тот момент вам рассказали о двух мирах и перемещениях между ними…

– Не в этом дело, – вмешался Петров, – рано или поздно, ты бы нам, конечно, поверил, хотя неоспоримых доказательств не было. А после этого, как мне кажется, ты бы принялся совершать разные необдуманные поступки.

– Какие такие – необдуманные?

– Для начала, полагаю, ты бы попытался связаться с Беливуком. Ничего из твоей затеи не вышло бы по определению, но последствия твоей активности были бы самые печальные.

– Например?

– Трудно сказать. Как вариант: ты посылаешь Беливуку послание посредством авиапочты, а самолет, не долетев до Штатов, пропадает где-нибудь посреди океана. Вместе с твоим письмом исчезает сам самолет с экипажем и сотня невинных пассажиров, но ты на этом не успокаиваешься и делаешь очередную попытку – безуспешную и трагическую. Признайся, ты ведь обязательно попытался бы провернуть что-нибудь такое?

– Совсем необязательно. Меня, по-твоему, ни в чем убедить невозможно?

– Не обижайся, Траутман, но я уверен, что ты бы много сил посвятил борьбе с оскорбительной предопределенностью своей жизни. Тем или иным путем обстоятельства заставили бы выполнить всё, что тебе положено, но средства убеждения оказались бы весьма болезненными для окружающих.

– Что ты, как можно обижаться на гуманиста и противника ненужных жертв! А что там мне Ричард рассказывал о трех тысячах беспомощных пленных, уничтоженных по его приказу? Как это согласуется с твоей заботой о невинных пассажирах? Или, снова скажешь, что это был не ты?

– Это было очень давно. Когда-то я действительно сделал это. Но я сильно изменился с тех пор.

Мне показалось, что Петров искренне расстроен. Уж не знаю чем именно – собственным давнишним отвратительным преступлением или моим нежеланием верить в его бескорыстный гуманизм, но определенно расстроен. Я решил этим воспользоваться, чтобы выяснить истинную цель нашего киношного проекта и задал соответствующий вопрос. Петров вопросительно взглянул на Роберта Карловича, и тот дважды кивнул головой и добавил:

– Думаю, что уже можно.

А потом они, сменяя и дополняя друг друга, рассказали мне следующее:

Кроме известных мне двух миров существуют и другие. По всей видимости, их шесть. На мой вопрос, почему именно шесть, Роберт Карлович объяснил, что шесть – это примерно, как впереди-сзади, сверху-снизу и справа-слева – всего шесть. Я представил себя висящим в пустоте и окруженным мирами (мне иногда снится что-то подобное) и спросил, где находится тот, относительно которого располагаются эти «сверху» и «снизу», и кто он такой. Петров рявкнул, чтобы я помолчал – судя по всему, его чувство вины передо мной уже осталось где-то в прошлом. Дальше я старался слушать не перебивая.

Итак, на данный момент существует связь только между двумя мирами – нашим и тем, где король Артур живет в замке Спящей царевны (я его называю замком Белоснежки), и где король Ричард так нехорошо обошелся с моей копией. Можно сказать, что эта конструкция, состоящая из двух миров, обладает абсолютной жесткостью, словно железный штырь, на концах которого навинчены два шарнира – наши миры. Именно эта жесткость обуславливает предопределенность того, что происходит в каждом из миров. Не исключено, что фатальный, то есть заранее предопределенный характер, носит не всякое пустяковое происшествие, а лишь исход наиболее важных событий, которые Петров назвал «реперными». По словам Петрова, обезглавливание моего двойника, совершенное Ричардом в соседнем мире, как раз и было событием пустяковым и несущественным – происшествием, которому не следует придавать значение. Я с трудом удержался от замечаний по этому спорному, с моей точки зрения, вопросу, и продолжил слушать своих товарищей.

Если бы удалось установить связь с третьим миром, наша конструкция сделалась бы треугольником со сторонами из несжимаемых штырей с шарнирами-мирами в трех вершинах. Треугольник, как известно, фигура жесткая, поэтому жесткая заданность того, что должно будет случиться, сохраняется. А вот связь с четвертым миром породила бы новую фигуру – квадрат, который высокоученый Петров зачем-то назвал параллелограммом. И вот этот квадрат (что, по мнению Петрова, известно любому школьнику) – фигура не жесткая. Я не понял, почему квадрат, состоящий из железных штырей, не будет жестким, в ответ на что Петров потребовал у меня пачку сигарет, вывалил на стол ее содержимое и продемонстрировал, как может изменяться форма пачки, при том, что ее стенки не сминаются. Понаблюдав за мучениями сигаретной пачки, я предположил:

– Если каждый из четырех миров будет связан с каждым, то у этого квадрата будут диагонали, и он по-прежнему будет жестким.

Мои собеседники переглянулись, и Роберт Карлович сказал:

– Андрей, вы уловили самую суть. Мы предполагаем, что каждый из миров связан лишь с двумя другими. В этом случае фатальная неизбежность событий исчезнет.