Полковник Коршунов - Лев Канторович

Пашка прошел комиссию, и его зачислили в пограничную охрану. Когда ему нужно было уезжать, Тося пришла проститься. Она была такая грустная, что Пашка сказал ей про любовь до гробовой доски. Они опять целовались по дороге к Тосиному дому.

Потом Пашка уехал.

Три месяца он пробыл в учбате. Он был одним из первых по физической и строевой подготовке, но отставал по политической и общеобразовательной, потому что в фабзавуче учили не очень-то хорошо и обращали внимание главным образом на производство. Пашка налег на занятия. К концу учбата он подтянулся, — правда, ему много помог командир взвода.

Пашку послали в горы. Первое время было трудно от высоты и от жары днем и холода ночью, и от снега на вершинах, и от походов по дикому бездорожью. Но Пашка скоро привык, и у них в мангруппе был замечательный командир. Пашка мечтал быть похожим на него.

От матери приходили письма. Она писала, что живет хорошо и что пенсии ей вполне хватает. Пашка отвечал ей. Он описывал свою жизнь, конечно не упоминая ни о чем, что касалось секретных вещей по охране границы, или по операциям против банд и шаек.

От Тоси Пашка получил два письма. Он ответил ей, и письма к Тосе получились просто шикарные, — таким в них Пашка выглядел героем. Но на третье письмо Тося не ответила, а мать написала Пашке, что Тося выходит замуж за Федьку Игнатенкова из литейной. Пашка загрустил и хотел послать Тосе письмо с напоминанием о любви до гроба, но как раз в это время начался горный поход за басмачами.

Пашка забыл обо всем, кроме похода.

Пашка вспомнил Тосю не скоро и без грусти. Он решил остаться в армии на сверхсрочную и стать таким, как его любимый командир.

Потом Пашка был в первом отряде в операции против Ризабека Касым. Во время похода к ущелью Трех овец командир приказал Пашке следить за одним киргизом-проводником, потому что командир доверял Пашке и Пашка был выдержанным бойцом-пограничником. Пашка выполнил задание, а киргиз-проводник оказался замечательным парнем, и они подружились по-настоящему. Потом командир послал Пашку и его друга-киргиза с донесением к отряду номер два. Они скакали почти сутки, и Пашкин конь сорвался с тропы, Пашка упал и сломал ногу. Киргиз один доскакал до Черной долины, где шел второй отряд, и отдал письмо.

Потом в ущелье Трех овец Пашка видел, как самолет разогнал басмачей бомбами и пулеметами. Пашка решил стать летчиком.

Любимый командир был тяжело ранен. Пашка тоже долго пролежал в госпитале из-за ноги.

Когда нога зажила и Пашку выписали из госпиталя, срок Пашкиной службы в Красной Армии кончался. Пашка подал рапорт о сверхсрочной службе и заявление в летную школу.

Киргиз, Пашкин друг, подал заявление в партию. Пашка тоже подал заявление в партию. Пашку рекомендовала комсомольская организация комендатуры. Вторую рекомендацию Пашке дал его любимый командир.

В летную школу Пашку приняли, и он кончил летную школу и стал летчиком. Учась в школе и потом, командуя звеном, Пашка регулярно переписывался со своим любимым командиром.

Командир этот был Коршунов.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Моросил дождь, и пелена воды серым туманом заволакивала лес и ближние невысокие холмы. Дороги были размыты. Ветра не было, и сизые тучи низко и медленно ползли над землей.

Цепь пехотинцев в стальных шлемах лежала вдоль дороги в неглубокой канаве. В канаве была вода, и пехотинцы были мокрые.

За лесом стояла батарея, пушки стреляли через лес. До леса оставалось два километра открытого вспаханного поля, по которому и била артиллерия. Пехота не могла передвигаться дальше дороги, и наступление было приостановлено.

На дороге стоял длинный черный автомобиль. Он был весь забрызган грязью, и вода стекала по смотровому стеклу.

Пехотинцы лежали молча. Командир полка не отрываясь смотрел в бинокль на дорогу.

Дождь усилился. Пушечные выстрелы глухо доносились из-за леса.

В автомобиле, рядом с шофером, сидел командир с ромбами командира корпуса в петлицах темной шинели. Он смотрел то на дорогу, туда же, куда направлял бинокль командир пехотного полка, то на часы.

Прошло пятнадцать минут.

Командир пехотного полка опустил бинокль и сказал:

— Идут.

Он передал какое-то приказание своему адъютанту, и адъютант побежал пригнувшись.

Тогда и командир в автомобиле увидел впереди, на дороге, быстро приближающиеся тени. Потом донесся все усиливающийся грохот, и из дождевого тумана появился первый танк. Танк несся, разбрызгивая грязь и ревя моторами. За ним шел второй танк, третий, четвертый. На предельной скорости танки промчались мимо автомобиля.

— Давайте, — сказал командир корпуса шоферу.

Шофер включил мотор, автомобиль круто развернулся и поехал за танками.

Передний танк съехал с дороги вбок, на вспаханное поле, а за ним все остальные с ходу свернули в канаву и двинулись по полю. Комья земли летели из-под гусениц танков.

— По дороге до батареи. Скорей! — крикнул командир корпуса.

Дорога огибала лес. Автомобиль несся мимо леса, и командир корпуса видел, как танки идут напролом и валят деревья. Один танк застрял, уткнувшись носом в глубокий окоп. Остальные шли не останавливаясь.

Передний вырвался далеко вперед. По перелеску, навстречу танкам, бежали пехотинцы. Командир корпуса видел, как повернулась башня переднего танка, но выстрелы не были слышны из-за грохота пушек. Передний танк прорвался сквозь цепь и вышел из перелеска. Теперь между ним и батареей была только небольшая лужайка, но в конце лужайки был овраг, слишком глубокий, чтобы танк смог переползти его. Батарея стояла по ту сторону оврага в небольшой котловине.

Черный «кадильяк» командира корпуса остановился на дороге. Танк двигался прямо на овраг, быстро набирая скорость.

— Черт! — крикнул шофер командира корпуса. — Черт побери! Что он хочет делать, товарищ комкор?

Командир корпуса распахнул дверцу и вышел из машины.

Танк несся прямо на овраг. Его тупой нос был почти над обрывом, когда водитель его прибавил газ. Мотор неистово взревел, танк рванулся вперед и перелетел через овраг. Противоположный край оврага был ниже, и танк упал на самый край оврага. Грязь взлетела высоко вверх.

Танк мчался прямо на батарею. Боевая башня поворачивалась из стороны в сторону. Командир корпуса видел, как рядом с танком появился всадник с белой повязкой на рукаве, и батарея перестала стрелять. По полю бежала цепь пехоты. Остальные танки, обходя обрыв, направлялись к первому танку. Пехота прошла через лес и заняла батарею. Танки отходили на дорогу.

Командир корпуса, улыбаясь, сел в свой «кадильяк».

— Вот это работа, товарищ комкор! — сказал шофер. — Вот это класс!

Командир корпуса закурил, все еще не переставая улыбаться, и молча протянул шоферу коробку с папиросами.

Над лесом взвилась ракета. Командир корпуса посмотрел на часы.

— Отбой! — сказал он.

Танки шли по дороге.

Дождь перестал, и бледная радуга встала над холмами.

В открытой башне переднего танка сидел командир в черном шлеме и черной кожаной куртке. Он был очень молод. У него было загорелое лицо и черные, как маслины, глаза. Он улыбался, сверкая зубами, и глаза его возбужденно блестели.

Когда «кадильяк» обогнал передний танк, командир корпуса велел затормозить, вышел на дорогу и поднял руку. Танк остановился, и командир корпуса подошел к нему.

— Как фамилия командира танка?

— Танком командует Левинсон, товарищ комкор. Левинсон — это я.

— Хорошо.

Командир корпуса повернулся, сел в свою машину, и «кадильяк» поехал по дороге. Танки двинулись.

Несколько раз командир корпуса оглядывался назад и смотрел, как вереницей идут танки. Потом танки скрылись за поворотом.

Командир корпуса откинулся на спинку сидения и закрыл глаза. За последние три дня командир корпуса в общей сложности спал не больше трех часов.

Маневры продолжались еще девять дней.

За это время был условно убит командир того дивизиона, где был танк Левинсона, и Левинсон командовал дивизионом, и дивизион блестяще провел атаку совместно с кавалерией. Взятие батареи за лесом и успешная атака танков и кавалерии в значительной степени решила исход маневров. Левинсону в приказе объявили благодарность.

Через неделю после окончания маневров Левинсона вызвал в Москву тот командир корпуса, который говорил с ним после взятия батареи.

2

Командир корпуса принял Левинсона вечером. Перед началом разговора командир корпуса сказал секретарю, чтобы в кабинет никто не входил и чтобы телефоны секретарь переключил себе. Кабинет командира корпуса был большой, и только одна лампа с темным абажуром горела на столе, так что в кабинете было почти темно.