Орлы императрицы - Лев Полушкин

2 декабря петербуржцы при морозе наблюдали долго незабываемое потом шествие, следовавшее по коридору, образованному гвардейскими и армейскими частями, выстроенными вдоль всего длинного пути от Невской лавры до Зимнего дворца. Шествие началось только в 7 часов вечера. По свидетельству очевидца, в темноте декабрьского вечера и густом тумане «более тридцати карет, обитых черным сукном… тихо тянулись одна за другою; лошади с головы до земли были в черном же сукне; у каждой шел придворный лакей с факелом в руке, в черной епанче с длинными воротниками и в шляпе с широкими полями, обложенной крепом». Унылая процессия в «могильной черноте ночи» при неверном колеблющемся свете факелов представляла жуткое зрелище. По свидетельству камер-фурьерского журнала, «процессия достигла Зимнего дворца через два с половиной часа», где гроб Петра III установили на катафалк рядом с гробом Екатерины II. В. Головина в своих мемуарах вспоминает, что Павел приказал целовать кости отца! Специально для поцелуев лежала по краю гроба и рука Екатерины.

Во время шествия из Невской лавры многие обращали особенное внимание на шедшего с императорской короной в руках А. Орлова. Удивительно, что очевидцы смогли рассмотреть в «могильной черноте» выражение лица А. Орлова. Но еще больше удивляет то, как мог вынести старый, с больными ногами граф (страдавший подагрой) дорогу в два с половиной часа по снегу с короной в руках (да еще и под ноги надо было смотреть!). Гельбиг, также присутствовавший на этой церемонии, пишет: «При торжественном принятии праха Петра III из Александро-Невского монастыря и перенесении из монастыря в императорский Зимний дворец и из дворца в крепость граф Алексей должен был идти перед гробом и нести императорскую корону, которую он некогда помогал отнять у ее законного собственника, останки которого несли сзади него! Не нужно быть очень чувствительным, чтобы содрогнуться, живо представив себе настроение, в котором должен был находиться один из первых чинов при императорском дворе, уже в глубокой старости и болезненном состоянии, он должен был сделать пешком трудный переход более чем в три четверти часа и на всем этом пути быть предметом любопытства, язвительных улыбок и утонченной мести! Для него, конечно, не могло служить успокоением то обстоятельство, что его сопровождал соучастник — князь Барятинский, бывший при смерти Петра III и теперь также несший регалии» [12, 190].

Этот же эпизод прокомментировал другой очевидец, граф Ф. Г. Головкин: «…дураки рукоплескали, благоразумные потупляли свои взоры; но первых больше всего поразило то обстоятельство, что для оказания почестей праху Петра III выбрали именно тех людей, которые подготовили его смерть; из них выделялись князь Орлов, герой Чесмы, и обер-гофмаршал князь Барятинский».

В связи с этим следует обратить внимание на слова Н. Саблукова в его записках. Он сообщает следующее: «По тому способу, которым Павел обошелся с Алексеем Орловым и говорил с ним несколько раз во время похоронной церемонии (чему я сам был очевидцем), я убежден, что император не считал его лично виновником убийства» Петра III (еще одно свидетельство того, что вину Орлова он видел лишь в соучастии в заговоре).

О том же говорится в собрании портретов великого князя Николая Михайловича Романова, который, вне сомнений, был ознакомлен с историей взаимоотношений Павла с Алексеем Орловым. Когда все участники заговора были наказаны, Орлову «разрешено было, в виде особой милости, уехать за границу» [52/5, 411].

А. Орлов, по свидетельству Гельбига, нес корону «три четверти часа» — это лишь 45 минут, между тем. как утверждает камер-фурьерский журнал, шествие продолжалось 2,5 часа. В таком случае переход более чем в три четверти часа — это как раз третья часть пути от Невской лавры до Зимнего дворца. Значит, корону несли, сменяясь, три человека? Кто в таком случае сменял Орлова и Барятинского? Кстати, к этому времени из главных заговорщиков, бывших в Ропше, в живых кроме А. Орлова оставался только Ф. Барятинский. Если же допустить, что Алексея Григорьевича сменяли более достойные с точки зрения павловской толпы лица, то миссию эту следует рассматривать как почетную! Лубяновский, говоря об этом событии, записал, что во время перенесения останков Петра III царские регалии везли в карете, и тогда, если верить другим очевидцам, некоторое время корону нес Орлов, а потом ее передали в карету. С точки зрения этики, казалось бы, нести императорские регалии должны были люди, близкие покойному и заслуженные (нельзя же корону отдавать в «грязные» руки!). Нет ничего удивительного, что даже «дураки» поражались, как сказано в мемуарах Ф. Головкина, что «для оказания почестей праху Петра III выбрали именно тех людей, которые подготовили его смерть». Это решение, как и многие другие, принимавшиеся Павлом, еще раз подтверждало его неспособность или нежелание убеждать общество в правильности своих поступков.

5 декабря церемониал заканчивался торжественным перенесением обоих гробов из Зимнего дворца в Петропавловскую крепость. Участвующих в погребении собрали в 7 часов утра, к 8 часам были построены войска также по обе стороны всего пути следования. Солдатам пришлось мерзнуть до 11 часов, когда императорская семья подошла к катафалку для поклона, и после литии гробы установили на колесницы, запряженные цугом в 8 лошадей каждая. Шествие сопровождалось пальбой из орудий. Впереди несли хоругви, за которыми следовало духовенство, далее — колесницы с гробом Екатерины и с гробом Петра. Шлейф длинной мантии Павла и еще более длинный шлейф императрицы несли камергеры. С ними рядом шли великие князья с женами, а за ними следовали остальные: придворные и особы первых четырех классов [64, 251].

Погребальное шествие совершалось в сопровождении знамен и гербов завоеванных в царствие Екатерины областей: Таврической, Волынской, Литовской, Подольской, Самогитской, Семигальской и Курляндской, что следует рассматривать как знак благодарности покойной императрице и показное подчеркивание ее заслуг перед Россией.

Очевидно, что за длительный период господства Екатерины Павлу приходилось не раз слышать о своем сомнительном происхождении. Вряд ли поэтому Петр Федорович даже после смерти мог рассчитывать на сыновнюю любовь Павла, тем более, что детство наследника, по свидетельствам очевидцев, прошло при не столько равнодушном, сколько презрительном отношении к нему отца. Так что об искренней сыновней любви говорить не приходится. То же можно сказать и по отношению к Екатерине, завещавшей наследство любимому своему внуку Александру Павловичу и почти открыто враждовавшей в последние годы с сыном, что было всем известно. Поэтому столь пышная процедура похорон была оценена не однозначно. Большинством частных лиц это событие было оценено как издевательское над памятью родителей.

Но истинная оценка была высказана официальной прессой. Вот как это событие воспевалось в «С.-Петербургских ведомостях» от 9 декабря 1796 г.:

Два гроба и сердца, судьбою разлучены,Соединяет сын, примерный из царей!Пад к императорским стопам его священным,Россия чтит пример любви сыновней сей…  [64, 252].

Учитывая существовавшие в те годы строжайшие требования цензуры, вряд ли можно сомневаться в том, что текст этого сочинения был согласован с новым императором.

Настало время вспомнить о «копии» Ф. Ростопчина; подписываясь под присягой, Алексей Григорьевич еще не подозревал, что сообщники Павла найдут в бумагах Екатерины его «не существующее письмо».

Забытые имена

В дальнейшем нам придется часто обращаться к работам М. А. Корфа и Н. К. Шильдера. Насколько можно доверять этим двум историкам, предоставим право судить самому читателю.

Модест Андреевич Корф (1800–1876), окончив вместе с А. С. Пушкиным Царскосельский лицей, начинал службу в департаменте юстиции. Потом последовательно занимал должности помощника редактора и редактора в Комиссии составления законов, а с 1826 г. служил во втором отделении Собственной Его Императорского Величества канцелярии, которая фактически находилась под начальством М. М. Сперанского, называвшего впоследствии М. Корфа «лучшим нашим работником», владевшим к тому же «золотым пером».

Сперанский обратил внимание Николая I на способности молодого чиновника, и в июле 1827 г. Корф получает чин коллежского советника и одновременно придворное звание камергера, а еще через два года — статского советника. Затем М. Корф служил управляющим делами Комитета министров, а в апреле 1843 г. назначается членом Государственного совета.

Сблизившись с придворными кругами и императорской семьей, Модест Андреевич заслужил расположение к нему Николая I, отзывавшегося о нем как о «человеке в наших правилах», который «смотрит на вещи с нашей точки зрения».