Йоханнес Кабал. Некромант - Д. Ховард

неожиданный укол экзистенциального страха, вернулась уверенность в том, что он живёт не зря.

Однако, как ни странно, что-то — будто одна маленькая, но непроницаемо тёмная тучка на лике

солнца — омрачало знакомое чувство счастья, что вызывала в нём Леони. Он медленно повернул

голову в сторону Кабала.

Тот неподвижно стоял на дальней стороне городской лужайки, уставившись на него.

Напряжённая, немигающая прямота его взгляда нервировала Барроу.

Однажды он один на один столкнулся с бешеной собакой. Он понимал, что его смерть будет

медленной и мучительной, стоит этому животному укусить его хоть раз. Их разделяло каких-то

десять футов. Они смотрели друг на друга всё то время, пока Барроу медленно, на ощупь открыл,

перезарядил и закрыл свою двустволку. Собака продолжала смотреть на него, а он поднёс оружие к

плечу и аккуратно прицелился. От ощущения, которое он тогда испытал, ужасного ощущения, когда

безумие воспалённого, хаотичного разума собаки передаётся ему через её взгляд, будто взгляд

василиска, он до сих пор просыпался ни свет ни заря в холодном поту. Сейчас, когда Кабал стоял

перед ним, не двигаясь, глядя на него, сверля его взглядом, Барроу вспомнил это ощущение и

невольно поёжился.

Осознание, что Кабал смотрит вовсе не на него, вывело его из оцепенения. Осознание, что

Кабал смотрит на Леони, ни с того ни с сего смутило его. Будучи не в силах делать какие бы то ни

было заключения, он положился на условный рефлекс. Возможно, к несчастью, в этот момент он был

склонен к вежливости.

Взяв Леони за руку, Барроу подошёл туда, где Кабал, по всей видимости, врос в землю.

— Мистер Кабал, — сказал он. Кабал не отводил глаз от лица Леони. — Я хотел бы

представить вам свою дочь, Леони.

— Вы владелец ярмарки! — сказала Леони, узнав имя. — Я так их обожаю!

— Мистер Кабал был очень добр и дал нам билеты, — сказал Барроу, похлопывая по карману, в

котором они лежали.

— Спасибо, мистер Кабал, — сказала Леони. — Я и правда обожаю ярмарки. Хотя к нам разве

что небольшие бродячие балаганы заезжают. Крупным профессиональным бизнесом это не назовёшь.

Жду не дождусь вечера.

Кабал пристально смотрел на неё. Плавно, будто по собственной воле, его рука потянулась к

нагрудному карману, достала очки, встряхнула их, чтобы открыть, и надела. Едва увидев мир сквозь

дымчатые стёкла, он стряхнул с себя паралич воли.

— Спасибо, мисс Барроу. Я... мы весьма польщены интересом с вашей стороны.

Говорил он медленно, со странной интонацией, как будто думал о чём-то другом.

Барроу внимательно за ним наблюдал. Леони выглядела прекрасно. Даже если откинуть

отеческую гордость, это было ясно как день. Уж не влюбился ли в неё Кабал? Мысль о том, что в

зловещем мистере Кабале можно найти романтическую жилку не укладывалась в голове и была ему

отвратительна, тем более, раз объектом внимания стала его дочь.

— Сколько вы здесь пробудете? — спросила Леони.

— Здесь, — глухо повторил Кабал, — сегодня наш последний вечер.

— А куда потом отправитесь?

— Потом конец сезона, — сказал Кабал.

В том, как он это сказал, чувствовалась некоторая обречённость, что наводило на размышления.

Барроу сомневался, что Кабал допустил это намерено.

Леони заговорила снова.

— Значит, нам никак нельзя упускать свой шанс. Можете быть уверены, мистер Кабал, мы

будет там сегодня вечером.

Барроу улыбнулся, но улыбка даже не коснулась его глаз. Его отвлекло то, что он вдруг с

уверенностью понял: происходит нечто, что придётся ему не по душе. Барроу почувствовал свой

знаменитый привкус, на этот раз он отдавал выброшенным на берег китом. Он искренне жалел, что

представил этому человеку Леони. Он искренне жалел, что взял билеты. Он искренне жалел, что ему

придётся огорчить Леони, заставив сегодня вечером остаться дома.

— Но почему?

Это началось уже позже, когда они пошли домой, попрощавшись с Кабалом и ещё раз заверив

его, что они обязательно придут сегодня на ярмарку. Барроу только что вскользь упомянул, что

предпочёл бы, чтобы она всё же не ходила, тщетно надеясь, что Леони согласится с его пожеланием.

Не тут-то было. Разговор превращался в одну из нечастых, а потому ещё более неприятных, ссор.

— Здесь никогда ничего дурного не случается, — сказала она.

Она казалась задетой, как будто он просил её остаться исключительно назло.

— Что-то дурное есть в этом Кабале. Как и во всей его ярмарке. Там что-то творится. Нечто

противоестественное.

— Ты ведь знаешь почему так, — сказала Леони, будто он нарочно притворялся глупым. — Это

всё некромант Руфус Малефикар. Он пытается разрушить ярмарку Кабала. Мы это знаем.

— Малефикар мёртв, — отметил Барроу.

— Он же некромант. В этом весь смысл. Продолжение жизни после смерти. Нужно было сжечь

его, а они этого не сделали. Вот он и вернулся.

— Ты и правда в это веришь?

Продолжение жизни после смерти. При этих словах в голове у Барроу промелькнула одна идея.

Из хаоса неупорядоченных данных начали формироваться шестерёнки отчётливой мысли.

— Мы же читали в газете. Это случилось в Мёрсло. Братья Кабалы там герои. Они ничего не

выдумывают.

Она пожала плечами и покачала головой — вот же упёрся! Она переняла это у матери. Всякий

раз, когда она так делала, сердце Барроу словно пронзали ножом. Он сморгнул боль утраты и

попытался выстроить свои аргументы. Те не выстраивались, так и оставаясь непослушной толпой.

— Слушай, я не собираюсь ничего доказывать. Ты не пойдёшь и всё.

— Что?

Она не могла поверить, что он мог быть таким непреклонным. Разумеется, решающим доводом

было то, что она взрослая женщина и если решила пойти, то он никак не сможет её остановить.

Впрочем, в ту минуту ей было куда важнее понять, почему он вообще пытается это сделать.

— С каких пор перестали выслушивать мнения обеих сторон?

— Ну хорошо, давай выслушаем твоё.

— А что моё? Я хочу пойти на ярмарку, вот и всё. Там весело. Я бы не отказалась повеселиться.

А вот твоё мнение мне не ясно.

— Я уже тебе говорил...

— Ты сказал мне, что тебе не нравится мистер Кабал. Ладно. Хоть я и считаю, что ты ведёшь

себя глупо, но если ты настаиваешь, буду его избегать. Я не ради увлекательной беседы с ним туда

иду.

Она увидела, как отец подавил улыбку. Кабал всё время отвечал односложно, когда она с ним

разговаривала.

— Я просто хочу прокатиться на Поезде-призраке, побросать шары в прибитые кокосы и

чуточку развлечься. Что в этом плохого?

— Ничего плохого, просто...

Она посмотрела на отца и почувствовала что её гнев немного остыл. В конце концов, он готов

умереть за неё и они оба это знали.

— Что может случиться?

Барроу вздохнул. В этом-то и была основная проблема.

— Не знаю, — признал он, — ума не приложу. Может и ничего. Но, но... — он взял её руки в

свои, — ...что-то может. Попытайся понять. Когда я ещё работал в полиции... Нет! Выслушай меня!

При упоминании о его старой работе Леони закатила глаза. Удостоверившись, что она его

слушает, Барроу продолжил.

— Когда я ещё работал в полиции, я сталкивался со всякими людьми. С преступниками, в

девяти случаях из десяти, всё было понятно. Они забывают о том, что такое мораль. Я имею в виду,

настоящая мораль. Такая штука, которая позволяет нам ладить друг с другом. Они могут имитировать

её, как хамелеоны имитируют цвет листьев, но это и всё. Имитация. Они забыли, что значит думать

как все остальные, и всё понимают неправильно. Это проявляется в мелочах, но можно научиться их

распознавать. Мелкие ошибки. Всё, что они делают, всё, что говорят — испещрено и отравлено

ошибками.

Леони обеспокоенно посмотрела на него. Он не мог понять, это его слова её взволновали или

его душевное состояние.

— То есть ты намекаешь, что Йоханнес Кабал — преступник? — спросила она.

— Нет, совсем нет, не в обычном смысле. Я даже думаю, что он высоконравственный человек.

Но, полагаю, что он не пользуется той же моралью, что и все. Думаю...

Вот оно. Его воображение не оставляло ему выбора, а из-за тысячи ленивых журналистов и

политиков с искренними глазами единственное слово, которым он мог воспользоваться, давно

приобрело комично-пафосный смысл.

— Думаю... Йоханнес Кабал... это зло.

Леони с недоверием на него посмотрела. Зло. Это слово потеряло свою силу из-за чрезмерно

частого употребления. Теперь для несведущих оно означало нечто невразумительное. Барроу

хотелось объяснить, насколько комплексное это понятие, этот язык страдания, который он выучил на