Если верить Хэрриоту… - Галина Львовна Романова

глядя на него сквозь непрошеный туман в глазах. Меня только что пожалели, и, посмотри Сергей на меня чуть теплее, я бы, возможно, в тот же миг влюбилась бы в него. Но он только забросил вожжи на спину лошади, запрыгнул в качалку и рысью выехал из ворот конюшни.

Отправив наездников работать с молодняком, мы с Татьяной принимались за чистку денников. В проход заезжала телега, на которую мы сваливали навоз и старую соломенную подстилку. Одни лошадки реагировали на это вполне спокойно, даже не сразу прекращали жевать. Другие шарахались в сторону. Третьи делали попытку изгнать пришельца, но одного взмаха метлой оказывалось достаточно, чтобы хулиган отступил. Уборку требовалось провести в рекордно короткие сроки, потому что через полчаса начинали возвращаться наездники, отработав лошадей. А как заедешь в конюшню, если весь проход занимает телега, на которой возвышается гора навоза и соломы? Приходилось отгонять телегу в сторону, чтобы принять качалку, а потом заводить ее обратно.

Первые несколько дней работы мы с Татьяной были вынуждены пользоваться транспортом из соседних отделений — нашей кобылы не было, что приводило мою напарницу в тихую ярость.

— Скорее бы Радость привели, — вздыхала она. — Я по ней так соскучилась!

— А кто это? — спросила я.

Татьяна посмотрела на меня удивленно: как можно этого не знать?

— Радость — наша рабочая лошадь, — терпеливо объяснила она с таким видом, словно я обязана знать рабочих лошадей всего конезавода.

— А где она сейчас?

— Ее на выжеребку отвели. У моей Радости жеребенок. — Голос Татьяны чуть дрогнул. — Я его не видела… Скорее бы ее привели!

Она продолжала повторять это по несколько раз в день и наконец однажды утром встретила меня с сияющей улыбкой:

— Привели! Наконец-то! И жеребеночек такой хорошенький!.. Сегодня она побудет в деннике, а завтра мы с нею будем работать.

Не слушая моих возражений, Таня потащила меня любоваться на малыша и его мать.

Я заглянула через решетку. Еще вчера этот денник был пуст, теперь в нем была толстым слоем навалена солома, грудой лежало сено, а поперек денника стояла, заполняя его целиком, громадная рыжая кобыла. Пригнув голову и насторожив уши, она внимательно смотрела куда-то себе под ноги.

— Жеребенок, — благоговейно прошептала Татьяна, толкая меня в бок. — Вон там… Радость! Радость! — позвала она.

Кобыла вскинулась, фыркнула. Глаза ее потемнели, ноздри затрепетали. Она насторожилась и пристукнула копытом об пол.

Постояв около нее еще немного, мы отправились заниматься делами.

Как обычно, мне досталась одна половина отделения, а Татьяне другая. На сей раз она, закончив свою половину, перешла помогать мне, а потом мы вместе отправились дальше.

— Заходи и начинай чистить у Радости, — распорядилась Татьяна по дороге. — А я пока съезжу навоз сброшу.

До навозохранилища ходу всего ничего — даже я справлялась с поездкой и разгрузкой в одиночку. Татьяна должна была обернуться за пару минут, но эти минуты мне предстояло провести в деннике с только что ожеребившейся кобылой.

Впрочем, я не боялась — Таня неоднократно рассказывала мне о шелковом нраве Радости, и я про себя решила, что мне ничего не грозит. Решительным жестом распахнув дверь, шагнула в денник…

И встретила зловещий взгляд. Кобыла, до той поры мирно жевавшая мешанку, повернулась ко мне и пристально обозрела меня с головы до ног. В ее взгляде не было и намека на миролюбие. «Кто ты такая и какого черта сюда заявилась?» — говорил ее взгляд.

Проще всего и правильнее было немедленно отступить и дождаться Татьяны — пусть сама чистит у своей ненаглядной, раз так уверена в ее характере. Но одно воспоминание о том, какими глазами она иногда смотрит на меня, заставило забыть и страх, и здравый смысл. Я осторожно притворила дверь и шагнула вперед.

Первое, что я увидела, была огромная куча навоза. Она доходила мне примерно до колен. Трудно было поверить, что все это дело одной кобылы, которая простояла здесь всего ночь. Солома превратилась в неприглядного вида массу, неприятно пахнущую мочой. Но самое страшное — посреди этого мусора и грязи стоял, покачиваясь, крошечный тощий жеребеночек, рыжий, в свою мать.

Чтобы убрать навоз и испорченную подстилку, мне пришлось бы сдвинуть малыша в сторону, но едва я сделала первый шаг к малышу, надо мной послышался странный звук — точно медленно поворачивалась вокруг своей оси огромная статуя. Радость забыла про еду и подобралась ко мне сзади, готовая на все при малейшем намеке на опасность для своего детища.

Рубашка мгновенно прилипла у меня к телу. Я с трудом подавила желание вылететь из денника пулей. Стараясь не делать резких движений, осторожно подгребала навоз ближе к двери, чтоб потом было удобнее кидать его на телегу. Радость существенно мне мешала — она заняла позицию у меня над плечом, что при ее росте было простым и легким делом, — и тяжело дышала мне в затылок, ожидая малейшей ошибки с моей стороны.

А она должна была вот-вот произойти, потому что я хоть и медленно, но неумолимо приближалась к жеребенку. Он стоял как прибитый к полу то ли потому, что еще не умел как следует ходить, то ли потому, что просто не реагировал на меня как на врага. Но вот еще взмах лопатой, еще один — и мне придется добраться до того навоза, на котором он стоит. И тогда Радость нападет…

Меня спасло появление Татьяны. Она въехала на пустой телеге в проход между денниками и, спрыгивая, бросила мне:

— Ты еще возишься с нею? Ну и копуша ты!

«Иди сама повозись!» — хотелось сказать мне, но язык прилип к нёбу, и я, пользуясь моментом, выскочила наружу. Таня, очевидно, восприняла мой маневр как приглашение пообщаться с ее ненаглядной Радостью, и шагнула в денник. Я же поспешила заняться соседним.

Как ни странно, ее Радость не тронула, показав себя с лучшей стороны. Впоследствии я сама частенько заходила в ее денник, запрягала огромную кобылу, давала ей зерно и сено и даже однажды изловчилась погладить жеребенка — когда мать его была в работе. Но того первого раза мне хватило, чтобы уяснить одну вещь: с некоторыми лошадьми ухо держать нужно востро всегда.

Как я поняла, Татьяна втайне мечтала когда-нибудь стать наездником и потому как-то особенно благоговела перед ними. Если чувствовала, что время поджимает, она начинала суетиться за троих и принималась покрикивать на меня:

— Давай живее! Сейчас они будут здесь! Ну, чего ты копаешься? Я вон пятнадцать денников очистила, а ты только десять, а нам еще на ту сторону идти.

Но,