Великий Александр Невский. «Стоять будет Русская Земля!» - Наталья Пронина

И пусть была эта Невская битва отнюдь не самой крупной в долгой, изматывающей череде войн и сражений тревожного XIII столетия. Но никогда не следует забывать, что произошла она в момент самой страшной всеобщей подавленности и смятения русского народа. Когда основная часть страны уже лежала в руинах. Когда перед глазами у людей всюду открывались только срытые стены крепостей, разрушенные, опустевшие города, выжженные села и свежие холмы братских могил. И главное, когда не осталось никакой надежды на избавление от жестокого захватчика, полонившего Русскую землю[317]. Однако именно у этого выжженного дотла пепелища и дано было свершиться чуду. «Не в силе Бог, а в правде!» — воззвал еще совсем юный двадцатилетний русский князь Александр к своим соотечественникам. И молниеносной, блистательной победой тут же доказал, что так оно и есть. Тем самым в русском народе была сохранена вера, была сохранена воля, решимость одолеть любого, даже самого непобедимого врага. А значит, тем самым была спасена и вся Русь.

Неслучайно, отметит позднее автор «Жития», сама личность молодого князя-витязя производила огромное впечатление на всех, кто его видел. Даже вице-магистр Ливонского ордена Андреас фон Вельвен, незадолго перед Невской битвой посетивший Новгород с визитом, хотел «видети мужество и дивный возраст блаженного Александра, якоже древле царица Южская прииде к Соломону видети премудрость его. Подобно тому и сей Андрияш, яко узре святого великого князя Александра, зело удивился красоте лица его и чудному возрасту, наипаче же видя Богом дарованную ему премудрость и непременный разум, и не ведяще како нарещи его и в велице недоумении бысть. Егда же возвратися от него, и прииде восвояси, и начат о нем поведати со удивлением. Прошед, рече, многи страны и языки, и видех много цари и князи, и нигде же такова красотою и мужеством не обретох ни в царех царя, ни в князех князя»[318]. А ведь это, подчеркнем, говорил в р а г…

Буквально через месяц с небольшим, в августе 1240 года, к Новгороду подступили немецкие крестоносцы во главе с тем самым вице-магистром Ливонского ордена Андреасом фон Вельвеном, который был лично знаком с Александром Ярославичем, а также датские рыцари под предводительством сыновей короля Дании Вальдемара II — Кнута и Абеля. Началось крупное наступление на Русь уже с северо-запада, со стороны Ливонии. Историк отмечает: наступление это, как всегда, было подготовлено Ватиканом, и для него папской курией, как всегда, использовались сепаратистски настроенные русские князья и бояре. Так, еще в 1239 году Ярослав, сын перебежавшего к немцам псковского князя Владимира, «подарил» епископу Дерптскому «Псковское королевство»[319]. Теперь этот князь-изменник шел вместе с католическими рыцарями, указывая агрессорам наиболее удобные дороги к Пскову. Точно так, как столетия спустя, пойдет почти теми же дорогами вместе с католическими агрессорами против Руси уже другой князь-перебежчик — Андрей Михайлович Курбский, снедаемый лютой ненавистью к своему бывшему другу — великому русскому царю Ивану Васильевичу Грозному…

Преодолев ожесточенное сопротивление, неприятель захватил псковский пригород-крепость Изборск. Псковское местное ополчение, получив тревожную весть, сразу выступило к Изборску. Но и оно было разбито более многочисленными ливонскими рыцарями. Восемьсот псковичей пали в сече под Изборском, погиб даже псковский воевода князя Александра — Гаврило Гориславич. Как сообщает ливонская «Рифмованная хроника» Генриха Латвийского, немцы «никого не оставили в покое из русских, кто только прибегал к защите, тот был убиваем или взят в плен, и по всей земле распространились вопли…»

Псков был осажден, однако силой взять его немцы не смогли. Через неделю город сам открыл ворота врагу, хотя современники считали его практически неприступным, и это соответствовало действительности. Ведь за всю историю Средневековья эта мощная русская крепость выдержала 26 осад, ни разу не сдавшись неприятелю. Причина трагедии крылась в том, что на сей раз у осажденных псковичей не оказалось главного для успешной обороны — единства. Как уже говорилось выше, благодаря трудам ватиканского легата Вильгельма Моденского, среди псковских бояр было немало сторонников Ливонского ордена. Во главе этой группы стоял сам посадник Твердило Иванович. Сначала они убедили городское вече в необходимости выдать крестоносцам в качестве заложников детей бояр и купцов, а потом не только сдали агрессорам город, но и помогали им грабить и жечь окрестные русские села и деревни. По словам летописца, посадник-изменник Твердило «сам начал владеть Псковом с немцами»[320]. «Бояре предали Псков, где стали хозяйничать немецкие фогты, — подчеркивает историк. — Власть Твердилы была видимостью… Не согласившиеся на измену бежали со своими семьями в Новгород»[321].

Это падение Пскова, отмечают исследователи, создало крайне напряженное положение для Новгорода, вся система обороны которого с юго-запада опиралась именно на Псков. Псковская земля была отделена от Ливонии лесами и болотами, мало доступными для продвижения большого войска. Наиболее удобная дорога из Ливонии в Псков шла через Отепяа к Изборску. Далее на восток за Псковом открывалось широкое пространство, не имеющее значительных естественных преград вплоть до самого Новгорода. Поэтому второй удар войско крестоносцев нанесло на Водскую пятину, примыкавшую к Финскому заливу, взяв крепость Копорье. Теперь рыцарские разъезды появлялись уже в тридцати верстах от Новгорода Великого, хозяйничали на берегах реки Луги. И, разумеется, всюду, куда они проникали, немцы беспощадно грабили население, захватывая все, что попадалось им под руку. «И по Лузе, и до Сабли вси кони и скот поимаша»[322], — передает летописец. Немцы планировали также захватить и берега Невы, и Карелию. «Папская курия, внимательно следившая за ходом войны, одобрила соглашение крестоносцев с Генрихом, епископом эстонского острова Эзель (Сааремаа), передав ему право ведать церковно-политическими вопросами на землях, лежавших между Эстонией и Русью. То есть речь шла именно о Водской земле (Watland), Ижорской земле (Ingria), Неве (Nouve) и Карелии»[323].

Александр Невский ясно видел всю грозность складывавшегося положения, но в то же время понимал и то, что невозможно рассчитывать на большую помощь из недавно разоренной татарами Владимиро-Суздальской Руси. Не имея другого выхода, он прямо потребовал от новгородских бояр средств для набора крупного войска и полной, неограниченной власти для себя как военного вождя. Однако именно эти жесткие, диктаторские требования и не понравились боярской олигархии, не пожелавшей даже в такой тревожный момент поступиться ни собственными деньгами, ни тем паче собственной властью. И тогда, пишет историк, «Александр вспомнил уроки отца из области новгородской дипломатии». Зимой, на исходе 1240 года он с семьей и всем своим двором «отъехал» из Новгорода в родной Переславль-Залесский к отцу[324].